Проходя по толстому персидскому ковру, покрывавшему пол гостиной, Элизабет мельком посмотрела на свои часы. Минуло уже двадцать часов с той минуты, как она выползла из постели, и хотя она была более чем готова заползти обратно, ей пришло в голову пару минуток понежиться у камина, разожженного к ее приезду. Открыв стеклянные двери, она уселась в кресло рядом с камином, и тепло охватило ее. А между тем пламя освещало эту викторианскую[2] комнату приятным мягким светом.

Мельком упомянутый Амадо «коттедж» в действительности оказался домом с тремя спальнями, в котором он сам жил в детстве. Его время от времени подновляли и использовали исключительно для гостей. Элизабет трудно было постичь смысл такой расточительности.

Когда она заметила Амадо, что ей, мол, нравится его стремление сохранять старый дом, а не сносить его, он засмеялся и сообщил, что это их семейная традиция. У него есть и третий дом, принадлежавший когда-то его прадеду и прабабке. Теперь там живет нынешний главный винодел «Вин Монтойя», по словам Амадо, в большей степени друг для него, чем служащий.

Элизабет за годы своей работы доводилось встречать богатых людей, но впервые она так близко общалась с человеком такого высокого положения. И тем не менее он был одинаково учтив и с женщиной, прибиравшей демонстрационный зал на винном заводе, и с гостями, которых пригласил к себе домой в этот вечер.

Не отрывая взгляда от огня, Элизабет отстегнула застежки клипсов и принялась массировать мочки ушей. Ей бы сейчас совсем не помешала горячая ванна, постель и три-четыре главки той книжки, которую она привезла с собой, — вот тогда бы она сумела снять возбуждение сегодняшнего дня. Порой подобный прием срабатывал, но куда чаще — нет. Элизабет устало вытолкнула себя из кресла и побрела к лестнице.

А спустя полчаса она снова сидела у камина, пристроив на коленях свою книжку. Легкий стук в парадную дверь коттеджа отвлек ее внимание, и она подняла взгляд, радуясь, что читает не кошмары Эдгара По. Стук прозвучал довольно робко, и это давало ей право выбора — открывать дверь или не стоит.

Это оказался Амадо. На нем все еще был смокинг, и лишь отсутствие галстука было его единственной уступкой позднему часу.

— Что-нибудь случилось? — спросила она.

— Нет, просто я увидел свет и подумал, что вы все еще работаете. Но поскольку я уже вижу, что ошибся, позвольте снова пожелать вам доброй ночи, а утром поговорим.

— А я работаю в купальном халате, поскольку так мне удобнее, — сказала Элизабет, а про себя подумала, что эта маленькая ложь позволит Амадо чувствовать себя непринужденно, ведь она совсем не хочет, чтобы он сразу ушел. — Так что вы хотели мне сказать?

— Завтра предстоит одна встреча и…

— Заходите, пожалуйста, — она поглубже запахнула халат. — Вечером холодно, недолго и отморозить себе… хм, ну, неважно, — Амадо тем временем прошел в комнату, но ровно настолько, чтобы она смогла закрыть за ним дверь. — Так что вы говорили насчет встречи?

— Ну, вообще-то это просто завтрак. Я не собирался приходить, но Консуэла предположила, что вы, возможно, сочтете это полезным. Обычно приходит и Майкл, но сейчас его здесь нет.

— Майкл?

— Ах, прошу прощения. Майкл Логан — это мой главный винодел. Все считают, что именно я сделал «Вина Монтойя» тем, что они представляют собой сегодня, но по сути дела эта честь принадлежит Майклу. Если бы он не был загружен другими делами, то вы бы уже с ним познакомились.

Элизабет отметила явную гордость в тоне Амадо.

— И к какому часу я должна быть готова?

— К половине восьмого… отсюда еще полчаса езды, — ответил он и двинулся к двери.

Она, поддавшись какому-то порыву, остановила его.

— Знаете, я давно, как только узнала, что вы предложили мне руководить кампанией, все собираюсь спросить у вас кое-что. У меня такое предчувствие, что от вашего ответа будет зависеть направление, которое я придам этой кампании.

— Ну, вы просто разжигаете мое любопытство. Правда, вы и так делали это в течение всего дня, — он засунул руки в карманы. — А не желаете ли чашечку кофе? Я могу позвонить, и сюда кого-нибудь пришлют.

— В этом нет необходимости. Я еще не научилась готовить суфле так, чтобы оно не оседало, но уж с кофе-то смогу справиться и сама.

Амадо прошел следом за ней в небольшую кухоньку, достал кружки, сливки и сахар, пока она отмеряла воду и кофе и включала кофеварку. Покончив с этим, Элизабет подсела к Амадо за стол.

— Итак, — сказал он, — по-моему, вы собирались о чем-то меня спросить.

Элизабет могла бы подойти к этой теме самыми разными способами. Она выбрала наиболее прямой.

— Почему вы остановили свой выбор на мне?

Он откинулся в кресле и потянулся. Она отметила, что он худощав, с узкой талией и плоским животом.

— А мне было интересно, когда же вы спросите меня об этом.

— Так почему же?

— И еще мне было интересно, как же я отвечу, — он снова засунул руки в карманы. — Мне, как правило, трудно выражать свои чувства в словах. Просто, встретив вас на том рождественском вечере, я понял: вы сумеете разобраться в том, что я намерен сделать из «Вин Монтойя» и почему. И для меня это важно.

— Настолько важно, чтобы пойти на риск сотрудничества с администратором, которому еще надо научиться справляться с работой подобного масштаба?

— Вам бы давным-давно следовало давать более серьезные заказы. Вы — лучший из рекламных сценаристов «Смита и Нобла».

Элизабет встала, чтобы разлить кофе.

— Если вы будете слушать все, что вам говорит моя помощница, то…

— Пожалуйста, не говорите этого, — он дотянулся до своей чашки. — Скромность — это, знаете ли, добродетель, излишне высоко ценимая и очень уж хлопотная.

— Хорошо, стало быть, вы решили возложить эту работу на меня. Но вы все же не ответили на мой вопрос.

Элизабет расслабленно откинулась в кресле, взяла свою чашку и поверх нее посмотрела на Амадо.

— Видите ли, расширение винного завода Монтойя, которое идет сейчас, никак не связано с прибылью или с местом на рынке. Это что-то вроде преемственности, традиции. Уже пять поколений Монтойя живут на этой земле в долине Напа. Мне не хотелось бы, чтобы на мою долю выпало стать последним.

Элизабет понимала, что мужчины типа Амадо не так-то легко делятся своими интимными мыслями.

— Как я понимаю, ваши дочери не собираются взваливать на себя винный завод… в данной ситуации?

— Они живут своей жизнью. Этот бизнес и эта земля для них мало что значат. Мне не удалось привязать их к этой земле. Правда, я еще не теряю надежды.

Элизабет заинтересовало, что значит быть членом семьи с традициями, уходящими в глубь поколений. Наиболее близкое для нее понимание семьи заключалось в бабушке. С родными своего отца она вообще никогда не виделась. Не было у нее ни малейшего представления и о том, были ли у отца братья или сестры, где он вырос, почему он никогда не рассказывал о своем детстве. Одно она знала точно — ни единая душа не предложила им помощь, когда он погиб. Алиса до последней возможности отмалчивалась, когда к ней обращались власти штата Калифорния по поводу того, что же делать с телами ее дочери и зятя. Она надеялась, что появится кто-то из родственников отца и поможет оплатить перевозку тел в родной Канзас. В конце концов Алиса решила, что нельзя разделять покойных супругов, и с неохотой позволила погрести свою дочь в столь отдаленной от нее, от матери, могиле, где не будет ни заботливого ухода, ни хотя бы свежих цветочков на могиле.

— Но давайте вернемся к вашему вопросу, — сказал Амадо, пристально глядя в свою чашку на черную жидкость. — Джереми Нобл стремился вложить в эту рекламную кампанию свой ум, — Амадо поднял глаза и встретился с ее взглядом. — А вы, как я понял, отдадите ей свое сердце.

Глава 4

Майкл Логан брел по холодному и темному старинному помещению, рассеянно проверяя втулки бочек. Он хотел удостовериться, что пробки плотно пригнаны. Они готовились облагородить вина, устранить разные включения, которые не позволяли оттенкам красного в выгодном свете продемонстрировать свой цвет и прозрачность. Сейчас проводились испытания для определения оптимальной дозировки требующегося для очистки вещества. Сам по себе этот процесс мог занять от нескольких дней до нескольких недель. А вот в этом хранилище они выдерживали лучшие из лучших, не раз получавшие награды красные вина, именно те, которые должны были завоевать для «Вин Монтойя» почетные синие ленточки и золотые медали. Майкл регулярно следил за всем, что здесь происходило.

А белые вина изготовлялись в другом здании, выше по склону холма. Ему предстояло отправиться сейчас и туда, чтобы проверить, как там движутся дела с «Шардоннэ», за которым он наблюдал вот уже несколько дней. Майкла беспокоило, что в нескольких бочках появился какой-то сомнительный запах.

Бросив быстрый взгляд назад, он направился к лестнице и взбежал по ней, перескакивая через две ступеньки разом. В последнее время он испытывал избыточный прилив энергии. Он добавил еще одну милю к своей утренней пробежке, полагая, что если начать день усталым, то это поможет совладать с неугомонностью, овладевавшей им во время ежедневных обходов винного завода. Но гложущее Майкла чувство неудовлетворенности отпускало его только в те часы, которые он проводил в лаборатории, с головой уходя в те или иные проблемы.

Выйдя на свет, Майкл остановился, чтобы дать глазам привыкнуть. И тут он увидел, что к нему направляется Тони, управляющий полями.

— Ты сегодня утром не видел Амадо? — спросил Тони. — Мне надо потолковать с ним насчет нового продавца тракторов, которого он ко мне прислал.

Майкл прошелся рукой по щетине на подбородке и сквозь недельные заросли поскреб кожу, так и не вспомнив, когда же это он заключил с Амадо пари, что не будет бриться месяц, если команда «Сорок девятых» не выиграет повторную игру.

— У него там какой-то завтрак с этой женщиной из рекламного агентства. Он сказал, чтобы Консуэла ждала их обратно около одиннадцати.

Тони засунул руки в карманы и приподнял плечи. Подразумевалось, что в таком положении ему будет не так холодно.

— Роза говорила, что видела тебя утром, когда ехала на работу. Ты поднимался на гребень горы. Я ей сказал, что этого быть не может, ведь ты в Петалуме. Но она настояла, чтобы я все равно спросил.

— Правильно, это был я. Я решил вернуться из города кружным путем, — ответил Майкл, надеясь, что Тони не станет выжимать из него подробности.

— Черт подери! Я должен был бы сам сообразить и не спорить с ней. У этой бабы такие глаза, что даже ястреб позавидует. — Тони наконец сдвинулся с места и отправился вдоль по дорожке. Майкл пристроился к нему. — А еще она сказала, что дом старого Тэйлора наконец-то продали… Ну, раз уж ты был там, наверху, то, наверное, и сам уже знаешь.

Майкл кивнул. Он до сих пор пытался отыскать причину досады, которую испытал, когда завернул за угол и обнаружил, что к парадным воротам прибита гвоздями вывеска «Продано». Только в тот миг он осознал, насколько глубоко позволил призрачной мечте самому купить этот дом увести себя от реальной жизни. Когда-нибудь он должен разгадать, почему же так получается: пока у него что-то не отберут, он никак не желает признать, как много это для него значит. Для мужчины это чертовски плохо — не понимать, чего же он хочет на самом деле.

Тони подобрал конфетную обертку и в рассеянности запихнул ее в свой карман.

— Судя по тому, как Амадо в последнее время охотится за землей, я бы не удивился, если именно он-то и…

Но Майкл его уже не слушал. Мысль, что Амадо и купил дом Тэйлора, тоже пришла ему в голову. Черт возьми, он пролежал полночи без сна, думая об этом! Крушение собственных надежд буквально разрывало ему душу. За такими чувствами неизбежно следовал гнев — перспектива столь же логичная, сколь и безрассудная. У Амадо не было никакой возможности узнать, что Майкл сам мечтал завладеть именно этим кусочком земли. Не знал он и о том, что вовсе не вина Монтойя собирался делать Майкл из растущей там лозы, а свои собственные.

Заявив, что ему надо потолковать с бригадой, нанятой им на это утро для обрезки лозы на северном поле, Тони расстался с Майклом, пообещав передать от него привет Розе. А Майкл, вместо того чтобы отправиться вверх по холму проверять это «Шардоннэ», постоял минутку, наблюдая за ястребом, кружившим в вышине. Начинался один из тех ясных зимних дней, когда все становится видно резче, словно надеваешь очки.

Как плохо, что их личные отношения зашли в тупик. Откуда Амадо мог узнать, что Майкла выводила из себя та преданность, которая заставила его ради Амадо пренебречь собственными замыслами? И что обида породила столь мощный комплекс вины, что он не мог открыто признаться даже себе, какие чувства испытывает, и попытаться найти способ совладать с ними?