– Ты хочешь сказать, что Моника не отвечала ему взаимностью? Что на самом деле никогда не любила его? Никогда не отдавалась ему, а он не был ее любовником?

– Да, Ренато, да! Все перепуталось. Я сказала Монике, что ты убьешь меня, и она приняла жертву. Из-за этого я была в горе и отчаянии, когда ты заставил ее выйти замуж, когда он увозил ее далеко. По моему легкомыслию это было подло и жестоко. Это правда. Это мой единственный грех, прости меня, Ренато! Прости хотя бы ты, потому что она никогда не простит!

Почти обессиленная, потерявшаяся среди лжи, обезумевшая от тревоги, но решившая не отступать, плакала Айме от этих слов, которыми лгала еще больше. Лгала, поставив на кон все, прикрываясь новой ложью, загнанная в угол обстоятельствами, где ложь – единственный путь. Она нагромождала одно на другое, клеветала, искажала все с жестокой смелостью, борясь между жизнью и смертью, плакала, ужаснувшись очередной бездной, куда рискнула броситься, и жадно наблюдала за Ренато, лицо которого тоже побелело от страха.

– Не может быть! Невозможно! Если ты говоришь правду, то тогда ты приговорила невинную сестру! Беззащитную вручила грубому мужчине!

– Это ужасно, да? Ты сам настаивал.

– Но почему ты не сказала мне правду? – пришел в отчаяние Ренато. – Почему не сказала тогда, а говоришь сейчас? Почему она молчала и терпела подобное?

– Чтобы спасти меня. Ты поклялся, что убьешь меня. А также чтобы спасти тебя. Не забывай, она любила тебя. Ты угрожал убить Хуана. И сделал бы!

– Может быть, но я совершил ужасную несправедливость. Если бы только ты сказала правду…

– Была минута, когда я собиралась тебе рассказать, признаться, поставив на карту все, но ты сказал, что этот человек твой брат. Как я могла столкнуть вас? Превратить тебя в убийцу, а его в жертву? Нет, Ренато, нет, потому что ты моя любовь и моя жизнь, и потому что я рожу тебе ребенка!

Ренато отступил на шаг, чувствуя, что сходит с ума, а Айме вздохнула, все сильнее упрочивая свое положение. Почувствовав, что он поверил, она осмелела, потому что наконец освободилась от единственного несмываемого пятна. Она бросилась в его объятия:

– Мой Ренато, ты единственный мужчина, которого я люблю! Из-за тебя я была способна на все. Пожертвовала сестрой, повергла в отчаяние мать, лгала, клеветала, была эгоисткой, жестокой, бесчеловечной; чтобы только сохранить твою любовь, защитить твою жизнь, не запятнав ее кровью. Я хотела спасти тебя, пусть даже мир пошел на дно!

– Спасти меня, спасти меня… – презрительно отозвался Ренато с бесконечной болью.

– С тобой было невозможно. Ты сомневался, думая обо мне самое худшее, превращая нашу жизнь в ад. Отвергал и проклинал сына, которого я ношу, и пусть даже это жестокая правда, но я должна была тебе рассказать о ней, чтобы ты знал. Понимаю, я заслуживаю ненависть сестры, проклятие матери, презрение честных людей. Заслуживаю всего, но только не того, чтобы ты отталкивал меня, потому что я сделала это ради тебя, чтобы защитить твою любовь.

Она встала на колени, закрыв лицо руками, и стояла неподвижно, нерешительно ожидая от Ренато слов, которые решат ее судьбу. Но Ренато не подошел к ней, не поднял с пола, не сжал в объятиях, а лишь посмотрел по сторонам сумасшедшими глазами, и наконец, крикнул в полумрак:

– Эстебан, быстро, оседлай мне лошадь!

– Ренато, куда ты? – испугалась Айме.

– Куда еще, как не искать наших матерей? Я знаю, что они в Сен-Пьере, пошли к губернатору просить задержать корабль. Уверен, они все силы приложили, чтобы спасти Монику, и делают это за моей спиной, считая ее виновной, как и я до недавнего момента, ставят ее жизнь выше твоей, так щепетильны, потому что боятся скандала или, может быть, моей жестокости. Но все изменится. Теперь я остановлю этот корабль. Любым способом я верну Монику.


10.


– Это серный холм. Бримстоун Хилл, как говорят британцы. В этой старой крепости происходили великие битвы. Чуть дальше городка Бастера есть другой развалившийся Форт, такой же значимый, как и этот, Форт Тайсон.

Хуан указал вдаль рукой на ржавую зубчатую стену, где заканчивались старые площадки древнего Форта на серном холме. Они стояли на земле Сент-Кристофер, одном из вулканических островов с высокими горами, густыми плодородными лесами, величественными скалистыми склонами и пустынными пляжами. Новые уголки райской земли и моря все больше и больше открывались глазам Моники, сначала с удивлением, а теперь почти с восторгом.

Хуан нес ее на руках, и она слушала его теплый голос, чувствовала, что время течет плавно, словно бриз, который трепет ее золотые волосы, такие же мягкие, как море, которое расстелилось там внизу, у светлого пляжа, платком из пены.

– Когда проголодаешься, пойдем и пообедаем. Рядом с теми пальмами нам на стоит надеяться на жареное мясо. Нарядная команда попросила оказать честь сесть с нами за стол. Они обожают тебя, смотрят, как за утреннюю звезду. Они хотят оказать тебе внимание. Кто-то был в Чарльз Таун и отыскал вино, сладости и другие деликатесы. Они будут счастливы, если мы примем их угощение.

– Они делают меня такой счастливой, оказывая мне внимание, которое я ничем не заслужила.

– Возможно ты не сделала того, о чем думаешь. Наша жизнь изменилась, чтобы сделаться наконец-то лучше.

– Для вас тоже, Хуан?

– В первую очередь, моя жизнь изменилась. Если ты снова что-то вспомнила, лучше не говори. Сегодня я не хочу загружать голову, не хочу вспоминать прошлое, ни далекое, ни близкое. Двадцать четыре часа в Сент-Кристофер – единственная наша задача. Ты рада?

Он улыбнулся, глядя в ее светлые глаза, но она не ответила, потому что голос ее не слушался. Она почувствовала глубокое и горячее волнение, она думала, что живет во сне и видит другую жизнь.

Хуан не мог больше сдерживаться, спросил робко и сбивчиво: – Тебе нехорошо Моника, да?

– Не знаю, как назвать это чувство, Хуан. Почти… я почти счастлива.

Хуан выпрямился, откинув голову. Он едва мог поверить тому, что слышит. Действительно ли это было так, это странное слово, которого не было в их беспокойных и измученных жизнях? Счастье. Моника сказала счастье. Он подумал, что спит и посмотрел по сторонам. Ну да. Это говорила она, а он стоял напротив, под небесами, перед морем, которые теперь казались другими, словно их позолотил особенный и лучезарный свет. Ее щеки зарделись, словно цветок, и не было больше слов. Робко она протянула руку, которую он взял в свои ладони. Молча они спустились по узкой лестнице, пока их сердца бились в одном ритме.


– Благодарю вас, губернатор, что немедленно меня приняли.

– Проходите, мой молодой друг, проходите и сделайте одолжение, присаживайтесь. – Изящный и дружелюбный губернатор Мартиники протянул руку, указывая на ближайшее сиденье у просторного стола. Было более двух часов ночи и морской воздух из открытых окон шевелил кружевные шторы. – Полагаю, вы приехали с той же несчастной проблемой, с которой донья София почтила меня своим присутствием.

– Действительно, губернатор. Я не вполне уверен, но все указывает на то, что речь идет о том же. Знаю, что моя мать очень настойчива.

– Касательно все этого не знаю, что и сказать, мой молодой друг. Донья София хотела, и в то же время не хотела задерживать Люцифер. Думаю, она боролась с двумя чувствами. Хотела, чтобы мы помогли ее протеже, сеньоре де Мольнар, которая отчаянно упорствовала в освобождении дочери. С другой стороны, думаю, ваша мама не без оснований боится скандала, Ренато.

– А я не боюсь ни скандала и никого!

– Этим поведением нельзя хвалиться. Мы живем среди других, мнение остальных может быть решающим, а такое имя, как у вас…

Он замолк, разглядывая лицо Ренато, суровое, напряженное, увлеченное жестокой борьбой с самим собой. Как потрясающе он изменился со времени своей свадьбы! Он казался постаревшим на десять лет. Его выражение было одновременно болезненным и свирепым, а в словах было что-то резкое, нетерпеливое, почти режущее:

– Губернатор, я пришел просить справедливости.

– Сначала я должен сказать то, что сказал сеньоре де Мольнар. Есть справедливость законная и справедливость моральная. Не всегда можно сделать второе на первом. Законно я не имею никаких прав арестовывать Хуана Дьявола. Из-за этого, со всей болью в душе, я должен отказать в просьбе сеньоры де Мольнар. Я не должен, не могу арестовать Хуана за то, что он законно женился и увез жену на своем корабле.

– Но можно вернуть в Сен-Пьер корабль, который незаконно покинул порт. Можно задержать человека, чья персона и собственность заложена за заявленные и доказанные долги. Есть гора законных бумаг, где его можно обвинить за учиненную потасовку, непочтительность к властям и ранение человека, который не вполне оправился.

– Этот человек получил компенсацию наличными. Кто-то заплатил за Хуана Дьявола, поручился за него, чтобы вытащить на свободу. Вы можете проверить архивы порта, и этот кто-то…

– Этот кто-то – я. Губернатор, скажу ясно, без всяких экивоков. Я пришел сюда, чтобы поставить все на свои места. Я был его поручителем, пришел вернуть поручительство, и требую, чтобы процесс немедленно привели в действие.

– Чтобы приговорить заочно, при его отсутствии? Это невероятно, и осмелюсь сказать больше – это бесчеловечно. Вы должны предоставить подписанное заявление, что берете все под свою ответственность.

– Я подпишу заявление, приму всю ответственность. Можете сообщить островам. Отнесите на мой счет все необходимое расследование.

– Если вы решили делать так дела, то скажу, что информация есть. Люцифер поставил якорь на острове Саба. Затем был в Бастер, Сент-Кристофере. Прошел Антигуа и проследовал вчера на юг. По очевидным причинам, их непросто остановить в Гваделупе, в Мари Галант, но мы можем сообщить властям Доминики, Гренады, Сент-Винсент и Тобаго. Не думаю, что они долго смогут ездить без провизии. И если вы настаиваете…

– Сделайте это, губернатор, сделайте!


Следуя своему единственному направлению на юг, на полных парусах, наклоняясь направо, Люцифер мягко резал голубые воды Карибов.

У штурвала стоял Хуан Дьявол, пока не наступил вечер. Горы Гваделупе остались позади, как и широкий залив Мари Галант. Другой остров вырисовывался в небе высокой линией своих гор, над которым развевался британский флаг.

– Моника, посмотри туда. Что ты видишь?

– Земля! Другой остров!

– Самый красивый из всех. Хочешь взять штурвал Люцифера до самого острова? Возьми его. Не упускай из виду паруса. Держи курс. Немного направо. Хорошо. Теперь мы уже вертикально выпрямились. Завтра мы бросим якорь в Бухте Принца Руперта, и ты сама отдашь приказ бросить якорь.

Моника прищурила веки, ее белые руки задрожали на штурвале, и Хуан странно улыбнулся, когда спросил:

– Что с тобой? Думаешь, оставила позади Гваделупе и Мари Галант, и не вернулась повидать своего доктора Фабера?

– Я ни о чем не думаю.

– Ну тогда думай, о чем хочешь. Я не хочу возвращаться и видеть его. Мне он глубоко неприятен. Естественно, ты не разделяешь мои чувства.

– Считаю, что он спас мне жизнь. А я не поблагодарила его и не могу этого забыть.

– Ты вольна чувствовать благодарность, какую только пожелаешь, но я бы на твоем месте не чувствовал себя так. В конце концов, он сделал хуже, а не лучше.

– Хуан, вы несправедливы.

– Возможно я несправедлив, но мной движет чутье, а этот доктор Фабер… По его вине я принял окончательное решение. Мы не будем бросать якорь на французской земле! – Резко выразил Хуан свои мысли, и немного отойдя, позвал: – Сегундо, Сегундо, командуй кораблем.

Он удалился с мрачным гневом, и Моника удрученными глазами проследовала за ним, резко выпустив из рук штурвал, когда молодцеватая фигура Сегундо Дуэлоса приблизилась к ней торопливым шагом:

– Вам стало нехорошо, хозяйка? Что с вами? Вы так погрустнели, а были так довольны прошлые дни.

– Да, Сегундо, но есть гнев, который только приближаясь к некоторым, уже причиняет им вред.

Сегундо посмотрел по сторонам, затем на высокую и крепкую фигуру, которая прошла по палубе и остановилась у самого носа, напротив мачты, скрестив руки, поясняя наудачу:

– Капитан побаивается спускаться на французскую землю, и это понятно. Будь я на его месте, я бы тоже боялся потерять корабль. Простите, я хотел сказать, что он, должно быть, боится потерять его, но не пытается идти против вашей воли. О, простите меня!

Он сжал губы, избегая взволнованного и проникновенного взгляда Моника. С горячим желание узнать она приблизилась:

– Сегундо, это вы сообщили, что нужно уходить из Мари Галант?

– Да, хозяйка, это был я. Сожалею, что поступил плохо, но как второй помощник на Люцифере...

– Вы исполняли свой долг, я знаю. Но вы оба ошибаетесь. Доктор Фабер не хотел вредить Люциферу. Я только попросила его написать письмо матери, чтобы успокоить ее, что со мной все хорошо. Вы понимаете?