– Обнялись! – повторил Хуан, выдавливая слова.

– Да, капитан. Он сказал: «Наконец, моя бедная Моника», она обняла его и заплакала.

– Нет! Не может быть! – отверг Хуан, словно это рвало его душу.

– Я же сказал, капитан, – проговорил Сегундо с горьким спокойствием. – За хозяйку не надо беспокоиться. С ней не будут плохо обращаться.


– Ты объяснишь, Ренато, почему так поступил? Что это значит? Где Хуан?

– Моника, дорогая, минутку. Я все объясню тебе, но успокойся.

– Я не могу больше! Прошло уже несколько часов, а ты так и не прояснил ничего. В который раз я прошу объяснить. Ты сказал, что это сделано по твоему указанию. Почему? Я хочу знать, почему! Хочу знать, почему ты запер меня здесь! А больше всего хочу знать, где Хуан! Ты объяснишь мне наконец?

– Я все тебе объясню, но дай мне сказать. Я не могу сразу ответить на десять вопросов. Ты не хотела бы присесть и выслушать меня?

Моника замолчала и вздохнула. Они находились в просторной комнате с побеленными стенами с деревянными решетками, с блестящими полами из красной плитки. Этот дом одиноко стоял посреди сада, на окраине Розо, массивная постройка, которая возвышалась у подножья горы, из распахнутых окон виднелся великолепный вид порта, бухты и моря.

– Ты пытаешься свести меня с ума, Ренато?

– Я изо всех сил пытаюсь исправить следствия моего греха непонимания, эгоизма, гнева, жестокости. Это странно и прискорбно. Мне не верится, что я мог быть таким жестоким, безжалостным, и что я сделал с тобой, моя бедная Моника.

– Если бы ты объяснил яснее… – Моника теряла терпение.

– Сейчас я говорю понятно. Знаю, что ты будешь притворяться не понимающей, будешь обманывать и изображать геройство. Знаю, что будешь поддерживать этот фарс и отчаянно защищать Хуана Дьявола. Знаю, что ты святая и мученица.

– Ты совершенно ошибаешься, Ренато. Я, я…

– Ты невинная жертва. Я совершил преступление, кинув тебя в руки Хуана; если нужно, я пойду против тебя самой и освобожу от этого мерзавца.

Ренато говорил дрожащим голосом, хотя взгляд голубых глаз был спокоен и ясен. Он хотел вырвать ее из этой ужасной атмосферы, исправить зло, но Моника отвергла это, глаза ее вспыхнули гневом:

– Хуан не мерзавец! Ни ты и никто не можете говорить о нем так! Где он, что ты сделал с ним?

– Ему ничто не угрожает, с ним ничего не сделали. Впрочем, начну с того, что скажу, что освобождаю тебя от усилий играть роль обеспокоенной жены.

– Я не играю никакую роль! У меня нет жалоб на Хуана!

– Если бы я мог поверить, что ты говоришь правду, то возблагодарил бы Бога, услышавшего меня. Не представляешь, как я молился всей душой, в каких ужасных отчаянных часах жил с тех пор, как узнал правду! Да, Моника, Айме наконец рассказала мне всю правду.

– Иисус! Но ты, ты…! Как ты можешь быть спокоен? – удивилась Моника, повержено падая в ближайшее кресло.

– Моя боль и разочарование обрели необходимое спокойствие. В этом нет заслуги. Я так переживал и вообразил наихудшее, с такой силой поверил в ужасный обман. Обман другого характера, пойми меня. Да, Моника, я обезумел, ослеп, впал в отчаяние. Только сумасшедший мог поверить, что ты, такая чистая, великодушная, была способна вот так отдать себя. Прости меня, Моника, что я был так глуп. Если я преследовал тебя, безжалостно ополчился, если стал зверем, то лишь потому, что виновна во всем была Айме, только она виновна.

– Но Ренато… – в полном замешательстве пыталась возразить Моника.

– И на самом деле она не так виновата, а виновна в грехе эгоизма, непростительной легкомысленности. Виновата, как избалованная девочка, способная сбросить на тебя груз всей ответственности, а еще в том, что она по-настоящему неверная и легкомысленная жена. Я тоже сильно страдал и не мог понять страданий других. Из-за этого я бросил тебя в пропасть, кинул в объятия этого дикаря.

– Послушай, Ренато! – Моника пыталась остановить поток объяснений, смысла которых еще не поняла.

– Я выслушаю тебя, но позволь мне закончить. Я был более, чем несправедлив, был даже бесчеловечен. А тем более с тобой, и это ранит и укоряет еще сильнее. Именно тебя я должен благодарить и почитать. О, я не скажу больше ни слова, ты не должна больше слушать, но я знаю все, и ничего не хочу скрывать. Знаю, и на коленях прошу тебя не смущаться, любви никто не должен стыдить, нет ничего в моей жизни прекраснее, чем любовь, которую ты могла мне дать.

– Замолчи, Ренато, замолчи!

Она поднялась, ее щеки горели, губы подрагивали, она чувствовала, что земля под ногами зашаталась, завертелись стены, в висках застучала кровь. Неописуемая смесь ужаса, стыда, смятения, желание умереть, чтобы возродиться без этого прошлого, а Ренато улыбался, словно только что сорвал цветок:

– Благодарю тебя, Моника. Благодарю и прости. Только эти слова я и могу сказать тебе.

– Айме, Айме… Айме тебе рассказала! – как одержимая заикалась Моника.

– Она рассказала всю правду, как я уже сказал.

– Она не способна рассказать правду! – взорвалась Моника, не в силах сдерживаться. – Лицемерка, обманщица, презренная! Она еще отвратительней и трусливей!

– Может быть, но она рассказала правду, которая тебя оправдывает и доказывает твою невиновность, и я заставлю ее склонить голову перед тобой и мной. Потому что ты поймешь, что я не могу ее видеть и ценить, как раньше, и она знает. Моя мечта о ней умерла, вера в чистоту ее души развалилась на части, хотя она родит мне сына.

Потрясенная Моника прикусила язык, сжала губы, как будто чтобы смолчать, ей нужно было врезаться ногтями в себя и свою совесть. Промолчала, сдерживаемая влиянием этого слова. Промолчала, испугавшись за новую жизнь, и закрыла лицо руками. Ей хотелось узнать, что Айме рассказала Ренато, поскольку была уверена, что та рассказала только половину. Ценой усилий, едва соображая, словно через большое количество вуалей, она слушала слова Ренато, звучавшие глупо, наивно, трагически смешно, с волнением вновь обманутой души. И тут она заторопила:

– Говори, Ренато, говори! Что рассказала Айме?

– Не буду повторять того, что ты знаешь и о чем мне хочется забыть. Я был глуп и слеп, но хочу, чтобы ты знала, что все это время я смотрел на эти звезды, думал только о тебе, терзался душой от боли, которую тебе причинил. Пусть меня простит твоя чистота женщины, достойнейшей женщины, непорочной женщины. Твоя сестра рассказала все: о ревности, страхе, ребячестве, но ребячестве низком, неосознанно низком, как она сочинила интригу о так называемой любви к Хуану. Как обманула этого несчастного зверя.

– Не говори так о Хуане! – возмутилась Моника, оскорбленная дерзким словом. – Не знаешь, что говоришь! Замолчи!

– У тебя есть право сердиться, оскорблять меня. У тебя есть долг защищать его по моей огромной вине и вине ничтожной Айме. Этот человек – твой муж, муж перед Богом и людьми, хозяин и друг твоей души. Для разрыва связи, которая тебя соединяет с Хуаном, необходимо аннулировать брак.

– Замолчи! Замолчи! – раздражалась Моника.

– Прости, но мне нужно знать. Ты в состоянии бороться? Чтобы освободиться от него.

– Ты не должен освобождать меня! Не должен вмешиваться в мою жизнь! Не должен ничего делать! Верни меня к Хуану, Ренато, верни к Хуану!

Сердце кричало, рвалась душа, поток диких чувств накрыл ее, когда Моника произносила эти слова, а смущенный Ренато Д`Отремон отступил, но успокоился, думая, что понимает.

– Возможно, я не имею права просить тебя довериться мне, но в любом случае, ради твоего же блага прошу сделать это. Я сделаю все, чтобы ты освободилась, спаслась. Не будь сейчас слепа от гнева.

– Я не в гневе, ты совершенно ошибаешься. Но Хуан не тот, кем ты его воображаешь. К тому же, это мой муж и нечего больше выяснять.

– Ты пытаешься сказать, что испытываешь к нему чувства нормальной жены?

– Я ничего не пытаюсь, а хочу, чтобы ты оставил нас в покое!

– Было бы забавно, если бы это было правдой, – с нескрываемой горечью заметил Ренато, но тут же: – Нет, Моника, ты не можешь меня обманывать. Айме рассказала правду, которую ты не отрицаешь: Хуан Дьявол для тебя чужак. Теперь твоя рана очень глубока, я знаю, ты храбро это отстаиваешь. Иначе бы не терпела это ради любви к сестре или ко мне.

– Не говори об этом больше! – гневно возмутилась Моника.

– Еще я понял, что приобрел твою любовь с примесью ненависти. Мы были бесчеловечны, но почему ты согласилась на эту свадьбу? Никакая женщина в мире не выдержала бы! Как тебе удалось?

– Ты бы убил Хуана и сестру. Твой рассудок был на грани.

– Я лишь хотел вырвать правду, которую она знала! Почему ты не рассказала? Я повел себя как безумный, но это случилось потому, что обстоятельства свели меня с ума. Когда я увидел, что ты согласилась на предложение Хуана, то должен был думать, что ты его любишь, любила или совершила грех прелюбодеяния, в этом случае, возможно, не мне следовало наказывать тебя неравным браком, хотя это было бы справедливым. По крайней мере, ты поняла мое доброе намерение и не пошла против.

– Хорошо, но ты не ответил на мой вопрос: где Хуан?

– Посмотри туда, в то окно. Посмотри туда, где порт, на море, рядом с Фортом. Что ты видишь?

– Береговую охрану… Охрану под французским флагом…

– Корабль Галион, первый часовой берегов Мартиники, чтобы сражаться с контрабандой и другими действиями, где руки Хуана не были чисты. Его грехи простительны, но они должны быть искуплены. Хуан там.

– На Галионе? Задержан? В тюрьме?

– По требованию губернатора Мартиники он едет в Сен-Пьер давать отчет по обвинениям, по которым он попросил его экстрадиции у Колониального Британского Правительства Доминики.

– Ты на него заявил, ты? Ты обвиняешь его?

– Единственное, в чем смог его обвинить. Я сделал возможное и невозможное, чтобы вернуть тебя, когда узнал правду, и вдобавок об обстоятельствах болезни, по словам доктора Фабера ты страдала…

– Ренато, этот корабль уехал. Он увез Хуана! – встревожилась Моника.

– Конечно. Хуана и всех членов экипажа.

– Но этого не может быть! Его увезли туда, а я, я…!

– Мы выйдем завтра или послезавтра на корабле, на котором будут все необходимые удобства.

– О нет, нет! Не увидев его? Не поговорив? Нужно остановить этот корабль! Мы немедленно выезжаем!

– Немедленно невозможно. Я сказал завтра или позже, потому что ожидается пассажирский корабль и…

– Люцифер готов.

– Вижу, ты неумолима. В конце концов, раз ты так настаиваешь, то мы вернемся на Люцифере, как только организуют команду, чтобы выйти в море.

– Где ребята Хуана? Сегундо мог бы вести и Колибри. Почему ты оторвал меня от них? Почему позволил тем людям схватить их?

– Я ничего им не сделал. Члены экипажа Люцифера схвачены и отправлены с капитаном под надзором береговой охраны, как ты видела. Не говори, что будешь помогать Хуану.

– Хуан был добр с тем ребенком, великодушен и человечен со всеми, кто от него зависел, – усердно защищала Моника. – На Люцифере не было жестокости, как на твоих землях в Кампо Реаль. Лучше я помолчу, Ренато, но ты на самом деле ничего не знаешь, не понимаешь. Кто есть Хуан, какой он.

– Поразительный, правда? – намекнул с тонкой иронией Ренато.

– Да. Хотя ты и не можешь поверить и понять, но говоришь верное слово: поразительный.

– Я не знал тебя как актрису, Моника. Я нахожу очень тонкой и женственной форму твоей мести. Твое восхваление достоинств этого негодяя, дикаря…

– Хуан не негодяй и не дикарь! – взвилась Моника по-настоящему гневно. – Хуан лучший человек, которого я знала!

– Моника, как далеко ты хочешь зайти? Понимаю, ты должно быть, сошла с ума, расстроена. Ты другая, да, другая, совершенно изменилась. Все в тебе другое, начиная с цветастого платья, глупого, несвойственного женщине твоего положения, хотя ты и выглядишь в нем красивой, словно твое презрение и красота хотят меня наказать. Сделай это, сделай. Я заслуживаю, потому что не понял твою любовь, не сумел тебя полюбить!

Ренато Д`Отремон порывисто приблизился к Монике, но она отступила, на миг в его глазах засиял свет и потух, словно погасла мимолетная мечта. Затем он взглянул на нее, повернул голову, словно правда его смущала:

– Моника, ты можешь сказать, любишь ли Хуана?

– Люблю ли его? Не знаю, это неважно. Он не любит меня, и никогда не полюбит.

– Что ты сказала? – спросил удивленный и смущенный Ренато. – В таком случае, он так поступил… почему он так поступил? Почему?

Моника вновь сжала губы, прищурилась, и на миг ее лицо отразило другую Монику, страдающую, покорную, связанную обещанием молчать. Но это было лишь на миг. Новая женщина вновь вернулась и на произнесла двусмысленно:

– Не все ли равно, что чувствует он или я? Правда в том, что у меня нет никаких жалоб на Хуана. Хорошо или плохо, но ты вручил меня ему, и это налагает на меня обязанности жены. По той или иной причине я поклялась на коленях перед алтарем, а для меня мои клятвы имеют значение.