– Более двадцати лет моя мать не была в Сен-Пьере, – заметил недовольный Ренато. – Она всегда отказывалась сопровождать отца. Она ненавидела город, дорогу, долгую поездку. Где они? Они не могли пойти в гостиницу!

– Донья София обустроила ваш старый дом, закрытый с тех времена, когда дон Франсиско был в Сен-Пьере, это более пятнадцати лет назад. Она привезла прислугу, и кажется, решила провести там некоторое время.

– Я откажу им в этой бессмысленной прихоти. Нечего искать в столице, а тебе, Моника, тем более. Пойдем туда. Думаю, смогу убедить их в этом. Единственное разумное, что они могут сделать – выехать этой же ночью.

– Не вези меня в своей дом, Ренато! Прошу, требую, если это нужно! Я поеду только в свой дом.

– Твой дом? Дом у пляжа? Но это немыслимо! Там даже нет слуг.

– Я хочу остаться одна, я вольна вести себя как законная супруга Хуана… и как твой противник на суде. Это место принадлежит мне, и я займу его, вопреки всему.

– Вопреки всему? Таким образом ты признаешься, что обижена на Хуана! Тем не менее…

– И тем не менее, я выполню долг, Ренато. Отвези меня домой, или я слезу с повозки и пойду пешком одна.

– Ты не можешь пойти туда одна.

– Отныне и впредь я буду одна. Пойми это наконец, Ренато. Мне нужно побыть одной, я хочу быть одна, должна побыть.

В ее глазах дрожали слезы, Ренато Д`Отремон сжал губы, чтобы сдержать вырывающуюся у него яростную фразу, и почтительно сказал:

– Хорошо, как хочешь, – повысив голос, он приказал кучеру: – Эстебан, поезжай по дороге на пляж. Мы едем в дом Мольнар.


Словно тень, Моника прошла мимо просторных темных комнат и даже не остановилась распахнуть окна. Подгоняемая шквалом отчаяния, она пробежала по большому двору к деревьям, ноги ее утопали в сухих листьях. Открыла решетчатую калитку, которая выходила на крутой берег и, повернувшись к морю, залитому серебряной луной, она застыла на темной скале. Летели соленые морские брызги, ступая по скользким камням, она дошла до края берега. Там стоял Люцифер. Она видела его качающиеся мачты, и жгучая горечь ревности прорвалась слезами, горше, чем соленая морская пена.

– Хуан, ты до сих пор думаешь о ней, принадлежишь ей. Всегда будешь принадлежать. Ты выпрашиваешь ее поцелуи, раб ее плоти. Это неправда, что она любила тебя всей душой. А есть ли у нее душа? Ее душа ничего не стоит! Как счастлив был бы ты с ней на тех диких островах! С каким желанием любил бы ее на пустынных пляжах! А я всегда буду лишь тенью, к которой однажды ты имел милосердие.

– Моника, Моника! Вы сошли с ума? Вы поскользнетесь и упадете в пропасть! Пожалуйста, отойдите. Отойдите…

Педро Ноэль подошел к Монике, силой оттащив ее от края берега, беспокойно взглянул и спросил: – Моника, что вы там делали? Неужто хотели…?

– Нет, Ноэль, я христианка.

– Почему вы стали другой? Что вас могло так изменить? Кто был с Хуаном?

– Что значит имя? – с глубокой тоской уклонилась Моника. – Завтра я лишь исполню свой долг. А теперь Ноэль…

Превозмогая душившие ее рыдания, Моника, красноречиво показала Ноэлю рукой на пустую дорогу.

– Я не могу оставить вас одну, Моника. Я попросил Ренато позволить мне вернуться, с надеждой, что мое присутствие не будет вам неприятно, что мое общество будет для вас терпимо. Но…

– Простите меня, Ноэль, но сейчас… – отказалась Моника нетерпеливо.

- Я отдаю себе отчет, что вам не до учтивости, надеюсь, не помешаю вам. У вас же был интерес, надежда, которая неожиданно исчезла. Не было адвоката в камере Хуана, была женщина, не так ли?

– Да, Ноэль, не было адвоката. Но ради Бога, не говорите ничего!

– Я буду молчать, не сомневайтесь! Конечно же мне следует молчать. Не хотите ли рассказать ему, кто был там? Крикните, забудьте о почтительности. Хватит уже, знаете? Хватит!

– Умоляю вас молчать! И оставьте меня, Ноэль. Мне ничего не приходит в голову. Мне только нужно побыть одной, оставьте меня.

– Простите, Моника. Только я понял ваши чувства, прочувствовал до конца то, что казалось невозможным. Вы, моя бедная девочка, любите Хуана.

– Нет, нет! Почему я должна любить его? – неубедительно возразила Моника. – Я чувствую к Хуану некоторую благодарность, только и всего.

– Моника, почему бы нам не поговорить откровенно? – решился Ноэль. – Не смотрите на меня, как на врага Хуана. Я никогда им не был. Не смотрите на меня как на работника дома Д`Отремон. Я был им и буду, вероятно, до самой смерти. Но чувства стоят отдельно. По правде, я не должен говорить. Это будет бестактно.

– Нет, Ноэль, не бестактно. Я прекрасно знаю, кто такой Хуан, и почему вы продолжаете служить дому Д`Отремон, хотя и держитесь в стороне. Да еще эта тайна, о которой все продолжают злословить… Судьи поймут, куда перевесится чаша весов; знает простой люд и аристократия, которая притворяется, что не видит позорное пятно; конечно же, знает губернатор, но избегает ответственности.

– Вы очень далеки, Моника.

– Нет, Ноэль. Я хотела уехать подальше, но это оказалось неосуществимой мечтой. Я очнулась возле этого моря, пляжа, на этих ногах и попала в реальность, хотя сердце отвергает эту правду. Сон остался позади на пляжах Сент-Кристофер, на старых улочках острова Саба, у источника, где отражались наши лица и души. Сон, оживший во мне, был только в разуме, а я лишь придала ему человеческое тепло. Это была иллюзия, но она уже исчезла; карточный домик разлетелся от первого ветра. Хуан был и будет, только он запутался, потерял курс. Он всегда будет чем-то, а я никем и ничем.

– Ошибаетесь. Только вы можете вытащить его из бездны, где он находится. Не бросайте его в порыве.

– Нет, Ноэль, нет. То было раньше, в единственный солнечный час моей жизни, но яркое солнце погасло, и теперь я снова бреду во мраке. Не беспокойтесь, я достаточно хорошо знакома с дорогами боли и отверженности. Я так хорошо с ними знакома, и они мне привычны, непозволительно их покидать. Это путь моей жизни, и единственная, кто в нее вторглась – это надежда. А теперь, оставьте меня, Ноэль, и будьте спокойны. Увидимся завтра на суде.

– Вы одобряете мое общество? Я могу приехать за вами?

– Это было бы не хорошо, Ноэль. Вы – нотариус семьи Д`Отремон, а я – жена осужденного.

– Должен признаться, вы правы. Но обойдемся без очевидных формальностей. Может быть есть что-то, что я мог бы сделать для вас?

– Думаю, да. Рядом с Хуаном заключен ребенок, против которого нет обвинений. Нужно выпустить его.

– Я серьезно займусь этим и учту ваши пожелания. Прощаюсь с вами до завтра.

– До завтра, Ноэль.

Опустив голову, старик удалился, но Моника не смотрела на неясные очертания фигуры. Луна спряталась меж облаков, ветер издалека доносил призывы колокола, который был для Моники возвращением к прошлой жизни. Чем она и жила несколько месяцев назад; белые руки инстинктивно поискали четки, ранее висевшие на талии; затем руки упали от огромной усталости, и снова в голове дерзко промелькнула мысль:

– Все было сном и только сном…


– Ренато, жизнь моя, Ренато!

Айме шла к Ренато в тревоге и беспокойстве. Он притворился, что не заметил детали ее туалета: бледные щеки, ярко-красные губы, подведенные глаза, теплоту, мягкость и запах духов, когда она бросилась в объятия Ренато. Ее прикосновение не вызвало в нем желаемого эффекта. Серьезный и холодный, он остановил ее, шагнул назад и попросил:

– Не сделаешь ли одолжение, чтобы успокоить меня? Хочу, чтобы ты рассказала, почему я встретил тебя не там, где оставил в последний раз.

– Это не моя вина. Донья София настаивала, чтобы мы ждали здесь. Я не хотела ехать. Она привезла меня.

– В таком случае, она расскажет мне.

– Нет, нет, Ренато! Подожди!

– Ты только что сказала, что это была она. К тому же, я не хочу спорить с тобой, и требовать отчеты. Моя мать настояла взять на себя всю ответственность, поэтому ты положилась на ее волю и поддержку.

– Я не положилась ни на кого! Она твоя мать, я все принимаю, чтобы не раздражать тебя, но думаю, довольно. Ты женился на мне, а не на ней.

– Не возражай так. Ты обязана ей больше, чем думаешь.

– Хоть я и обязана ей жизнью, ведь ты мог убить меня, но еще раз повторяю: я вышла замуж за тебя. Ты единственная любовь, которая меня интересует.

– Правда? – проговорил Ренато откровенно недоверчиво. – Тебя интересует моя любовь?

– Какой же ты слепой и нехороший, раз спрашиваешь! – пожаловалась Айме, притворяясь огорченной. – Разве не из-за твоей любви я стала плохой? Разве не ради тебя пожертвовала собой моя сестра? Разве не из-за тебя я умираю с горя? Мой Ренато!

Она бросилась в его объятия, которые на этот раз не оттолкнули ее, а огромные голубые глаза опустились посмотреть на нее взглядом все менее суровым, и она прибегла снова к слезам – своему вечному оружию:

– Мне нужно знать, что ты любишь меня, как раньше, что ты простил. Что тебя она совсем не волнует, чтобы не сводить меня с ума ревностью, чтобы я не возненавидела ее!

– Хватит! Мы совершили непоправимые ошибки. Я приложу все усилия, чтобы исправить их. По нашей с тобой вине случились то, что никогда не должно было случиться. Я взял на себя ответственность, и лучшее, что ты можешь сделать, если хочешь меня порадовать – вернуться в Кампо Реаль и ждать там со своей матерью.

– Одна, брошенная, без тебя! В конце концов, кого волнует, что я здесь? Я никому не причиню вреда. Я хочу лишь воспользоваться свободным временем, чтобы ты посвятил его мне. Чувствую себя такой одинокой, в таком отчаянии, когда тебя нет! Ты должен отправить в Кампо Реаль к маме Монику.

– Я хотел это сделать; хотел отдалить ее от этого неприятного дела, противостоять и решать его самостоятельно, но Моника не слушает советов. Она напомнила, что она жена Хуана Дьявола.

– Действительно, – поддержала его Айме, сдерживая досаду. – Я в гневе! Это нелепо, Ренато. Мы причинили ей столько вреда…

– Именно этого я боюсь, Айме. Мы причинили много вреда, возможно, она никогда не простит нас, а ее месть – преданность Хуану, кажется оскорбительной.

– Преданность Хуану? – встревожилась Айме, сглатывая злость. – Моника верна Хуану?

– Всей душой и телом. По крайней мере, таково ее поведение. Поведение, которое выводит из себя, раздражает, но перед этим я бессилен. В конце концов за то, что она страдала рядом с ним, мы несем ответственность.

– Лучше бы она не страдала так. Моника такая странная. Неужели ей нравится этот зверь…

– Он мог понравиться ей? Думаешь, он мог бы ей понравиться? – Странным взглядом Ренато посмотрел на Айме, вцепившись пальцами в ее руку; снова открылась рана его больного самолюбия. – Отвечай! Думаешь, он мог понравиться ей? Ты женщина и…

– Ради Бога, Ренато, ты делаешь мне больно! Я снова думаю об ужасном. Не превращайся в безумца! Ты пугаешь меня!

– Иногда я думаю, что ты беззаботная и безрассудная девочка. А если так, то я прощаю тебя всем сердцем. Но остальных… Это хуже кошмара!

– Ужасно плохая мысль! Разве я не призналась тебе во всем?

– Поклянись, что тебе больше не в чем признаваться! Поклянись!

– Ладно, ради, ради… Я клянусь тебе нашим сыном! Сыном, еще не рожденным. Пусть он умрет, не увидев солнечного света. Пусть не родится, если я солгала, Ренато! Пусть я не рожу тебе сына, если говорю неправду!

Рука Ренато занеслась над головой Айме, схватила за волосы. Он заставил ее посмотреть на него, потонув в глубине ее непостижимых глаз, но видел лишь молодые подрагивающие губы, огромные глаза, увлажненные слезами, чувствуя, как вокруг его шеи сворачиваются мягкие и ароматные руки. Он колебался, немного отстраняя ее:

– Ты бы свела меня с ума. В самом деле, лучше не думать.

– Это так. Не думай, дорогой. Зачем же меня так мучить? В конце концов, битва выиграна, Хуан в твоих руках, у тебя вся власть, не так ли? От тебя зависит спасти его или погубить?

– Уже нет, Айме. Я обвинил его, используя влияние, чтобы запустить процесс, но суд будет беспристрастным, у судей будет полная свобода суждений. Я не смог бы сделать иначе, Айме, без презрения к самому себе. Я хотел схватить его, чтобы освободить Монику от его власти, вырвать ее из его лап. Здесь его будет судить суровое правосудие, и наказание он получит за свои ошибки. Я буду жестоким, но справедливым. Возможно, он возненавидит меня еще сильнее, но не будет иметь права презирать, потому что в спину я не ударил. Все будет в рамках настоящего правосудия. А теперь, пожалуйста, оставь меня. Иди отдыхать.

– А ты не пойдешь? – спросила вкрадчивая Айме. – Умоляю, любовь моя, не слишком задерживайся.

Айме исчезла за старой узорчатой занавеской, в воздухе еще стоял ее запах, Ренато еще чувствовал на шее и руках чувственный жар касания, хранил в глазах сладкую улыбку, с которой она попрощалась, красноречивый взгляд следовать за ней, обволакивавший колдовским очарованием. Он пошел за ней, но повернув голову, Ренато Д`Отремон увидел устремленный взор других сверлящих глаз, темных и выразительных. Сначала было удивление, затем неясная досада, которую всегда вызывало в нем ее присутствие: