– Я думаю, Баутиста. Я залезла в повозку, Эстебан собрался ехать на завод. Появился Баутиста, как демон, и рывком стащил меня. Затем он крикнул Эстебану, чтобы тот ехал, и Баутиста стегнул лошадей. Я хотела заскочить в повозку, но Баутиста меня толкнул. Да, он толкнул меня и дал еще пинка. Потом я уже не помню. Я лежу возле камня. Я больше ничего не знаю, хозяйка, больше ничего.

– Ты была вся расстегнутая. Кто-то тебя осматривал и забрал письмо. Кто это был? Кто мог быть? Не Баутиста ли случаем? Кто еще там был?

– Никого, я никого не видела. Я была одна, а Эстебан уехал. Баутиста прибежал, уверена, что Баутиста, сеньора!

– Да, Баутиста взял письмо, но он не понесет его Ренато, не посмеет принести его прямо ему, он предпочтет принести его мне за хорошую цену. Я должна найти его, поговорить, – удар часов на стене прервал ее, и она со страхом воскликнула: – О! Уже время. Я должна вернуть письмо во что бы то ни стало.

Айме снова выглянула из окна. Никого не было в прихожих, галереях, на широком участке, отделявшем главное здание от каретных сараев. На другой стороне дома тоже было бесшумно. Взволнованно она повернулась к ближайшему шкафу, взяла оттуда плотную шелковую накидку и набросила ее на голову и плечи, а Ана смотрела удивленно, приоткрыв толстые губы, и спросила:

– Куда вы идете, сеньора Айме?

– Искать Баутисту. Уверена, он в сарае. Не выглядывай, когда позовет донья София!

Она завернула в шаль точеное тело, почти полностью закрыв лицо, только глаза сверкали лихорадочным блеском. Держа руки на груди, откуда сердце, казалось, готово было выпрыгнуть, подождала, пока опустеет коридор, и словно пантера, быстро и тихо вышла.


– Ты не откроешь окно? Этой ночью словно не хватает воздуха. Этой ночью мне снова стало душно, как в первые годы, когда я оказалась на этой земле.

Тихая и предусмотрительная Янина быстро и без лишних движений распахнула окно в просторной спальне Софии, но в роскошных покоях все осталось по-прежнему. На усыпанном звездами темном небе не было ни порыва ветра, ни облачка. Стояла безлунная ночь, звезды сплетались в узоры, напоминая серебряные сети на бархатном небосводе. Мягко шагая, бледная владычица Кампо Реаль приблизилась к окну, а стройное тело Янины, темное и взволнованное, отступило на шаг, почтительно уступая место.

– Долгое время я ненавидела эту землю, в которой столько красоты: поля, небо, жаркое солнце, безмолвные ночи. Сколько прошло таких ночей, когда я задыхалась и отчаянно бродила по этим тропам!

София рукой взмахнула вдаль к неясным очертаниям затихших полей, чувствуя, как на нее нахлынула волна воспоминаний, жгучих воспоминаний первых месяцев замужества, горьких воспоминаний долгих лет, когда каждую ночь она ждала Франсиско Д`Отремон, с острой досадой подсчитывая, в скольких руках он забывал ее имя, с чьих губ пил любовный мед, а к ней лишь приходил с улыбкой и почтительной мягкостью, с любезным и холодным уважением.

– Вы не ляжете, крестная? Вам нужно отдохнуть.

– Этой ночью мне не спится. Давай поговорим, Янина. Ты выслушаешь меня?

– Конечно, крестная.

Янина склонила голову с обычным холодным уважением, словно автомат, но трепет охватывал сжатые у груди руки, которые начинали дрожать сильнее, когда касались письма. Там было доказательство, ужасное оружие, кинжал, метким ударом которого можно было поразить ненавистную соперницу. Но соперницу в чем? Опустив голову, глядя на саму себя, рассматривая опостылевший национальный костюм, широкую цветастую юбку, она снова посмотрела на тонкие смуглые руки. Они были изящные и красивые, тщательно ухоженные, цвета светлой меди, породистые, судорожно сжатые, словно хотели ухватиться за невозможно желаемое, руки одновременно чистые и чувственные, благородные и порочные, в которых, наконец, была судьба Айме.

– Ты устала? Присядь, Янина.

– Нет, крестная, я не устала, – утверждала Янина, еле сдерживая нетерпение. – Но боюсь, что вы очень утомлены.

– Да, мое сердце работает медленно, оно любило и много страдало. Это естественно. Но оставим это, я хочу поговорить о Ренато. Ради него нужно создать в доме полный покой. Он нужен Ренато, только в такой среде может жить его сердце, такое чувствительное, нежное и страстное. Ренато как ребенок, Янина. Несмотря на годы, силу, мужскую гордость, он словно ребенок, которого нужно опекать. Не знаю, понимаешь ли, но нужно, чтобы ты поняла, и чтобы я не казалась тебе неблагодарной, хочу сказать… Нужно, чтобы Баутиста и ты уехали из этого дома.

– Как? Что? – горестно удивилась Янина. – Вы прогоняете нас, крестная?

– Зачем говорить такие некрасивые слова, хотя и верные? Нет, Янина. Я думаю, дядя должен вернуться во Францию и было бы правильным, чтобы ты его сопровождала. Тебе не нравится идея попутешествовать по Европе?

– Единственное, чего я хочу, так это быть рядом с вами, крестная.

– Я ждала такого ответа. Я благодарна тебе и конечно же, неудивительно, что ты так ответила. Но сначала подумай о поездке, ведь ты получишь от нее удовольствие. Я буду тосковать по тебе, для меня это истинная жертва.

– Вы считаете, что сеньор Ренато не хочет видеть меня, правда?

– По крайней мере, на какое-то время лучше всего предотвратить возможность видеть Баутисту. Ты ничего не сделала, но ты напоминаешь о нем. Пойми, оставить Баутисту – это против желания моего сына. В ближайшие дни я надеюсь, что Хуан Дьявол тоже уедет. Я приложила все усилия, чтобы он уехал. Я хочу, чтобы у Ренато был настоящий медовый месяц, которого не было из-за беспокойных дней и нескончаемых проблем.

– Если сеньор Ренато вернет должность моему дяде, то проблемы исчезнут. С ним их не будет. Сеньор Ренато слеп, он не знает, где его враги, а где друзья. Он не может их различить.

– Янина, почему ты так говоришь? – сурово прервала София.

– Крестная, вы не знаете того, что знаю я.

– Возможно, я не знаю, но нехорошо, что ты так выражаешься. К тому же, я хочу знать причину, почему ты так говоришь. Кто тебе рассказал? Ты видела или слышала что-то?

Янина держала руки на груди, ощупывая твердую бумагу письма, но ее лицо оставалось бесстрастным, ничто не выдало сжигавший ее костер. Мягко и вежливо оно солгала:

– Я лишь знаю, что только это хотела сказать вам, крестная. Простите меня.

– Ничего страшного, я понимаю твои чувства. За твою благодарность и любовь, доченька, я никогда не оставлю тебя. Понимаешь? Если тебе не будет хорошо в Европе, то ты можешь вернуться, вновь меня сопровождать, и когда там или здесь ты захочешь выйти замуж за хорошего молодого человека твоего уровня, я дам тебе приданое, с ним ты сможешь почувствовать себя хозяйкой своей жизни.

– Благодарю вас, крестная. Я и меньшего не ждала, – заметила Янина холодно, хотя и вежливо.

– Я знаю, что огорчила тебя. Иди отдыхай. Ты кажешься нервной и нетерпеливой. Иди, поищи дядю, поговори с ним об этом, скажи, что он вернется во Францию не с пустыми руками, а с деньгами, чтобы жить, не работая, или открыть свой счет или маленькое дело.

– Благодарю вас еще раз, крестная.

Янина машинально поцеловала руку Софии, а затем удалилась. Она остановилась у закрытой двери кабинета и руками коснулась письма. Чувствуя стук сердца, а на губах огненный жар безнадежной страсти, которая жгла ее горькой обидой, она злобно пробормотала:

– Выгонять меня из этого дома, отдалять от него. Посмотрим! Посмотрим, кто уйдет!


Пристально и тревожно всматриваясь Айме быстро прошла до конца конюшни. Бывшего мажордома нигде не было, ни в хлеву, ни в помещении для батраков, ни там, где хранился корм для скота. Айме ускользнула от неожиданной встречи с сонным парнишкой, который охранял, прошла под арками и удивленно остановилась перед изящной темной фигуркой, которая залезла на груду сена и поедала что-то тайком.

– Колибри, что ты здесь делаешь?

– Я, я, ничего, ем. Но я не крал пирог. Ана сказала мне…

– Подойди и говори тихо. Где Хуан Дьявол? Почему ты не с ним, как всегда? Не знаешь, где он? Отвечай!

– Но я не знаю, где он, хозяйка, я правда не знаю. Он ушел утром на завод, – и таинственным тоном добавил: – Он забрал двух коней. Сначала одного, потом другого, и сказал, чтобы я ни с кем не разговаривал, даже если меня будут искать и спрашивать. Я весь вечер прятался, пока не ушел этот дурной старик, который бьет людей, Баутиста, не он ли?

– Баутиста? Баутиста ушел?

– Да, хозяйка, ушел. Он положил в мешок одежду, две буханки хлеба, сыр. Затем положил мешок в переметную сумку черного осла, который стоял с той стороны, одел куртку и шляпу, взял ружье и уехал на осле.

– Баутиста ушел, ушел! – в замешательстве пробормотала Айме. – А твой хозяин, Колибри? Скажи, что знаешь, где он. Скажи мне!

– Вы ведь знаете, ведь вы новая хозяйка, правда? Это сказал мне хозяин. Что мы уедем и заберем новую хозяйку, что это вы. Я никому ничего не сказал, но если вы знаете. Если знаете все…

– Что знаю? Что все?

– Корабль находится возле маленького пляжа, рядом с заводом, и этой ночью в двенадцать хозяин ждет вас в церкви, и вы пойдете с ним. Мы с вами пойдем к нему!

Айме прикрыла глаза, чувствуя, как ее кинуло в холодную дрожь. Это был страх, ужас. Все это было правдой, правда звучала в простодушных словах мальчугана, который приблизил темное лицо, сверкая черными глазами, и говорил таинственно, взволнованно и испуганно. С тревогой Айме посмотрела по сторонам, чтобы удостовериться, что никто не слышал мальчика. Затем подумала о письме, которое попало Бог знает в какие руки. Но какое значение имеет эта бумажка против важности этой минуты? Люцифер прятался неподалеку, поджидал и был готов к отплытию, кто знает в каком направлении, в какие приключения, какие гавани. Смешной кораблик Люцифер, где воля Хуана будет всемогущей, где она будет подчиненной, как рабыня, в его власти, потеряв все: богатство, достоинство, положение, права, даже имя. Она соединила руки, подняла глаза к небу. Если бы она умела, то молилась бы сейчас. Молнией пронеслось в ее мыслях имя:

– Моника! Моника! Она может спасти меня. Только она!

Словно хищница, Айме пересекла широкую площадь, которая отделяла конюшни от роскошного центрального строения, но не повернула налево. Она пошла прямо в гостевые комнаты, пересекая парадную каменную лестницу, соединявшуюся с дверью комнаты Моники, и беззвучно открыла засов, неожиданно прокралась в комнату.

Моника медленно поднялась с колен со скамейки, где молилась, и понемногу Айме успокоилась, овладев чувствами, тревогой, отчужденностью, и соединив руки, она переживала настоящую муку, пока ждала.

– Что с тобой, Айме? Чего тебе? Зачем пришла ко мне?

– Не знаю, зачем я пришла, и не знаю, как я рискую, обращаясь к тебе. Я не заслуживаю твоей помощи и поддержки. Заслуживаю, чтобы ты повернулась ко мне спиной и вышвырнула отсюда, даже не слушая.

– Говори, я слушаю тебя.

– Нет, я даже не осмеливаюсь говорить. Прости меня, я пропала, если не поможешь мне и не остановишь его!

– Остановлю кого? – торопила Моника, по-настоящему обеспокоенная.

– Хуана Дьявола! – взорвалась Айме.

– Ах! – успокоилась Моника. – Я думала…

– Ренато ничего не знает. Он верит мне безоговорочно, по-настоящему, наивно и я готова умереть хоть сотни раз, если он продолжит мне верить. Это ради него, Моника, клянусь тебе, ради него. Ради Ренато я не хочу совершать бесчестье! Как могу я разбить сердце такому хорошему человеку? Как могу испортить навсегда ему жизнь? Как могу вонзить в него кинжал разочарования? Прошу тебя помочь мне, прошу спасти меня, ради него, Моника. Ты понимаешь. Сестра, сестра!

– Я решила уйти с твоего пути, Айме. Решила предоставить тебя судьбе. Моя борьба была бесполезной, и я прекратила ее. Делай что хочешь, все, что хочешь!

Как подкошенная упала Айме к ногам Моники на коврик, и приподнявшись с него, отчаянно ухватилась холодными руками за руки сестры. Словно отрешенная и отсутствующая, Монику не волновала настоящая или притворная боль. Убрав ее руки, она отошла, но отчаянная Айме преградила ей дорогу:

– Ты не можешь меня так бросить!

– Сто раз ты просила оставить тебя в покое.

– Сто раз я просила, но ты не делала. Ты все еще здесь, препятствуешь мне совершать плохое или хорошее, досаждая мне, приводя в ярость. А теперь, именно сейчас…

– Ты пытаешься поставить мне это в вину? – возмущенно прервала Моника.

– Нет, сестра, нет. Наоборот, я взвесила, увидела, ощутила, что ты была во всем права, что твои упреки были заслуженны, твои предсказания оказались верными. Как безумная я следовала низким порывам. Меня ослепила болезненная страсть, и я все скатывалась, пока не очутилась у края преисподней. Но я не хочу туда упасть, не хочу окончательно погрузиться на дно, не хочу тянуть за собой имя мужа.

– Теперь ты думаешь о муже! Не лги больше!