– Более или менее. Но не делайте такое лицо, не печальтесь. Вы не виноваты, что она не смогла мне объяснить.

– Вы ждали другого, правда?

– Признаюсь, что да. Не переживайте. Я хочу прояснить, боюсь, вы приняли меня не за ту.

– Я не смог спокойно отнестись к самой красивой женщине, которую видел когда-либо.

– Сеньор Бриттон, вы преувеличиваете или вы такой обходительный? Что же мы будем обсуждать? Раз уж я здесь, и у вас в самом деле есть, что сказать мне, что-то интересное и важное.

– Боюсь, мне нечего сказать, сеньора. Предпочитаю говорить совершенно искренне. Я позвал вашу служанку, самую расторопную из всех, способную помочь, никому не помешав, исполнить желание повидаться с вами и попрощаться. Суд окончен, мне необходимо вернуться на Доминику на фрегате, который должен отправиться из порта с первыми лучами рассвета.

– Вы уезжаете так скоро? Как жаль!

– Вам кажется, это слишком скоро? Вам и вправду жаль?

– Честно говоря, не могу отрицать. Вы показались мне необычайно приятным, меня очень обрадовало, что подвернулся случай спросить. Как могло произойти, что записка, которую я вверила вам, чтобы передать Хуану, попала к другому? К сожалению, в руки человека, который имеет большое желание навредить мне.

– Что? Это правда? Тогда…? Но как же такое могло произойти? Даю вам честное слово, клянусь, что лично передал ее в руки Хуана.

– Да. Я видела у него записку. Но чтобы вы понимали, что я не лгу, вот она. Узнаете?

– О, да! Это невероятно! Я в самом деле расстроен, сеньора. Вы сказали, эта записка может навредить вам?

– О, нет! Сказала, что она могла навредить, прочитав которую, человек мог бы плохо ее истолковать.

– Не думаю, что кто-то мог бы истолковать ее. Хуан Дьявол – самый везучий человек, которого мне посчастливилось узнать, поэтому вы любите его. Я помню ваши слова: «Скажите, что эта записка послана женщиной, которая отдаст жизнь, чтобы спасти Хуана Дьявола…»

– Жизнь можно отдать за благодарность, долг или сострадание. Вы это знаете. Когда женщина чувствует себя одинокой, грустной, беспомощной… Когда человек, который является твоим мужем, поворачивается к тебе спиной, когда она чувствует себя самозванкой, чужой в своем доме. Но не будем говорить обо мне, поговорим о вас. Вы захотели меня увидеть, чтобы только попрощаться?

– Я хотел увидеть вас и сказать, что с тех пор, как встретил, мне не забыть вас, как не забыть Хуана Дьявола, пока буду жив. Считаю, что обязан жизнью этому человеку. Однако, я почти ничего не сделал для него, чтобы отплатить, и думал, что восхитительная женщина, которая так страстно его любит, может подсказать, как ему помочь.

– Правда? Вы такой благородный, офицер. Я подумала, раз уж вы нашли меня, то за услугу, которую вы оказали мне, передав записку Хуану, вы заслужили награду. И я готова платить. Вы бы сказали, что я очень странная женщина, но мне нравится оплачивать долги.

– Вы меня обижаете, сеньора.

– Не думаю, что могу обидеть вас, – отметила Айме, кокетливо взмахнув рукой. – Моя награда будет символичной. Я подумала, что вы чувствуете себя одиноко в Сен-Пьере, возможно вам бы понравилась прогулка, знакомство с живописными окраинами города. К сожалению, я могу вас сопровождать лишь замаскировавшись. Представьте, что мы на карнавале.

– Вы меня поразили, сеньора; я удивлен и доволен. Едва смею говорить и боюсь быть нескромным. Вы в самом деле супруга Ренато Д`Отремон?

– Да, но я буду благодарна вам, если мы не будем называть имен. В каком часу отправляется ваш корабль?

– Все будет готово в пять утра. Через полчаса мы отправляемся. В пять мне необходимо там быть.

– Вы могли бы ждать меня вечером в десять, у входа в эту калитку?

– Конечно. Ясно… – пробормотал лейтенант, удивленный и пораженный. – Я хочу сказать, что я к вашим услугам. Но…

– Я переоденусь в костюм и не забудьте, что заставлять ждать даму – непростительный грех. Меня зовут Айме. Эме меня звали во Франции. Здесь, на этих островах это звучит неправильно. Хотите, говорите «возлюбленная». Мне нравится это. Думаете, я не заслуживаю?

– Вы всего заслуживаете!

Чарльз Бриттон склонился, задохнувшись от волнения, удивления, потрясения, почти испуга, и поцеловал мягкую руку, белую и благоухающую, пока дьявольская улыбка светилась на лице жены Ренато, она заметила:

– Вашим вторым долгом будет забыть завтра этот вечер и немедленно уехать из Сен-Пьера, как праведник из проклятого города: не поворачивая головы назад. Не спрашивая ни о чем!


– Отец Вивье, вы звали меня?

– Именно так, дочь моя.

– С нетерпением ждала, когда вы позовете меня. Ваше разрешение – единственное, чего мне не хватало, чтобы снова надеть одежды послушницы. Сестра Мария Консепсьон обещала поговорить с вами. Мне нужно ваше обещание, обещание вас обоих. Не запирайте передо мной единственную дверь, за которой я могла бы скрыться.

– От себя никто не скроется, дочь моя. В твоем случае – от собственных чувств. Кроме того, существуют законы. Ты замужем, дала священную клятву, которую не можешь легко разорвать по своей воле.

– Моего мужа я совершенно не волную.

– В любом случае, мы ничего не можем сделать без его согласия, и подозреваю, что он не даст согласия. Кое-кто пришел повидать тебя.

– Хуан! Пришел Хуан?

Моника живо поднялась, ее глаза засверкали. Неожиданный трепет пробежал с ног до головы, словно она очнулась ото сна, губы Отца Вивье улыбнулись с мягкой грустью:

– Нет, дочка, не он. Но твое выражение и взгляд достаточно красноречиво показали, какое место в твоем сердце занимает муж, которого ты пытаешься покинуть.

– Нет, нет, не он, не мог быть он! – пожаловалась Моника с бесконечной печалью. – Не знаю, что я подумала. Он на Люцифере, в таверне порта или на берегу пляжа, где легко предлагает себя единственная любовь, которая его волнует. Он не вспоминает, не думает обо мне. Оставил в монастыре. Он не будет возражать, потому что я не важна ему.

– Они очень боятся, что он помешает, желают видеть тебя постриженной.

– Кто они?

– Пока твоя мать. Она ждет в комнате свиданий, с ней сеньора Д`Отремон. Чтобы предпринимать дальнейшие шаги для аннулирования брака, они надеются убедить тебя подписать доверенность, которую ты не хотела подписывать. Хотят сделать все быстро и тайно, прежде чем изменится настроение твоего мужа, который оставил тебя здесь. Все-таки я хотел бы попросить тебя не поступать опрометчиво, не передавать в чужие руки такое личное дело. Тем более, когда я увидел, как ты разволновалась от радости, вообразив, что он ждет тебя. Этот мужчина, которого Бог принес в твою жизнь странными путями, чрезвычайно интересует тебя.

– Нет, Отец, вы совершенно ошибаетесь. На этот раз я согласна с сеньорой Д`Отремон, которая привезла мою мать. Я подпишу что угодно, чтобы вернуть Хуану свободу. Знаю, ему все равно, ничто не может помешать его жизни, полной приключений, даже такой пустяк, как жена. Я для него меньше тени, призрака, и хочу, чтобы этот призрак исчез. С вашего разрешения, Отец, я пойду в комнату ожидания и покончу с этим поскорее.

Легкой походкой Моника удалилась в комнату ожидания, а вскоре кто-то ее позвал:

– Эй, хозяйка!

Остолбеневшая от удивления, Моника остановилась недалеко от забора, отделяющего монастырь от суетного мира. Она едва поверила глазам, увидев маленькую смуглую фигурку, которая перескочила через забор с удивительной проворностью и приблизилась тихо и незаметно. Его присутствие снова возродило в ее душе печаль.

– Колибри! Как ты сделал это? Как оказался здесь? Как вошел? Перепрыгнул с улицы?

– Да, хозяйка, я должен вас увидеть, поговорить. Я был у большой двери, но меня не пустили, не дали войти. Я прыгнул на повозку, что там стояла, зацепился за ветки дерева, а затем наклонился и скрылся за листьями, потому что здесь были сеньориты в белом, которые ходили и ходили. Я ждал, пока не увидел вас, и спустился. Я сделал плохо, хозяйка? Я хотел вас повидать.

– Нет, Колибри, ты не сделал плохо.

Мягкая рука, с белизной хрупкого перламутра, опустилась на голову, поглаживая короткие кудряшки, затем, взяв Колибри за подбородок, заставила посмотреть в лицо, чтобы прочесть в глубине темных глаз ответ, и прошептала:

– С кем ты пришел, Колибри?

– Ни с кем, хозяйка. Говорю, Сегундо отвел меня на Люцифер, но там нет ни вас, ни хозяина. Он не хотел, чтобы я был на берегу, но я спустился по якорю, проник в лихтер, на котором был груз, а когда лихтер перевез меня на пристань, то бросился бежать. Когда я бегу, хозяйка, никто не может меня поймать. Я бежал побыстрее, чтобы меня не увидели с корабля, пока не добрался сюда.

– Нехорошо проникать в монастырь вот так. Это не мой дом, это место строгих правил. Ты сделал запретное, и это запрещено законом. Хорошо, если тебя не видели.

– А я не могу остаться с вами?

– Нет. Ты должен вернуться к хозяину. Колибри, ты единственное, что осталось от моих счастливых дней, жизни, от которой мне нужно отказаться. Для этого я приложу все силы. Я как раз шла в комнату ожиданий, где находятся моя мать и другая женщина, в надежде, что я подпишу документ, чтобы навсегда освободить Хуана.

– Капитана? Тогда вы не вернетесь на корабль? Вы бросаете меня?

– У тебя будут другие хозяйки, другие женщины в каюте Люцифера, и руки Хуана лягут на руки других женщин, когда они будут держать штурвал и ехать на прекрасные острова, где жизнь словно дремлет, где нет ненависти и слез, на островах, где любовь как сон, где грех не кажется грехом. Иди, Колибри, иди. Возвращайся к хозяину.

Вздрагивая от волнения, сражаясь с волной нараставших чувств в душе, и с такой же силой пытаясь их заглушить, Моника оторвала маленькие смуглые ручки Колибри от юбки и подтолкнула его к высокой стене, откуда тот спустился. На секунду Колибри задержался, словно повинуясь; затем снова подбежал к ней, жалобно умоляя:

– Нет, нет, моя хозяйка. Я не хочу других на Люцифере. Я хочу только вас и никого больше. Хозяин тоже не хочет.

– Как будто ты знаешь! Ты не можешь знать.

– Хозяин всегда думал о вас. С другой, бывшей хозяйкой, которая была ночью в тюрьме, капитан только ссорится.

– Возможно. Но в конце концов, они всегда заканчивают мирно. Они словно рождены друг для друга, словно выражают свой способ любить. Они любят, обижая друг друга, презирая, ставят ловушки, каждый раз мстят, причиняют боль друг другу, но охвачены страстью, которая наполняет их жизнь!

Она беспокойно повернула голову, вслушиваясь в мягкий шум шагов в широких арках галереи, ограждавшей монастырский сад. Вдали, словно белые тени, шли две послушницы. Она вздохнула спокойнее, когда те ушли, но Колибри все еще стоял с ней.

– Они ждут, что вы подпишите эту бумагу против хозяина?

– Не против него, Колибри. Наоборот, я уверена, в глубине души он поблагодарит меня за то, что я разорвала путы, соединяющие нас, и я заверю его, что моя жизнь в этих стенах.

– Но хозяину не нравится, что вы здесь заперты.

– Он сказал, что ему не нравится? Не лги никогда, Колибри, даже ради жалости. Теперь иди, как и вошел. Я хочу удостовериться, что никто не помешает тебе. Уходи, уже идут!

Она подтолкнула негритенка одновременно с голосом Отца Вивье, который искал ее, и сделал знак подойти:

– Ты все еще здесь. Моника, дочка, дамы очень обеспокоены.

– Отец сказал, что ты уже вышла, – проговорила Каталина де Мольнар. – Ты выглядишь плохо, моя Моника.

– Возможно, Моника не хотела нас видеть, – вмешалась София Д`Отремон. – Ты избегаешь нас, не так ли?

– Нет, сеньора, – возразила Моника, делая усилие, чтобы успокоиться. – Наоборот. Я шла по другой стороне. Я подпишу бумагу, которую вы принесли. Удовлетворю вас немедленно.

– Хочу отметить, что это против моей воли и совета, – сообщил Отец Вивье. – Мой долг оказывать Монике необходимую поддержку, чтобы она ясно понимала, что делает.

– Что тут понимать, Отец? Моя бедная дочь рядом с этим негодяем, злодеем.

– Ты не знаешь ничего, мама! – возразила Моника.

– Это наша семья, мы не на суде, дочка. Понимаю, ты защищала свое достоинство. Здесь ты можешь быть совершенно честна, и не настаивать на том, во что мы не можем поверить.

– Не будем терять время на споры, которые ведут в никуда, – прервала София. – Прости меня, Моника, что беру на себя смелость вмешиваться в личные дела. Я сделала это, чтобы поддержать твою бедную мать, которая много страдала из-за вас обеих, хотя вы с сестрой, похоже, так этого и не поняли.

– Прошу вас обсуждать мои дела отдельно от дел сестры, донья София! – гневно взвилась Моника. – Если бы Ренато понимал, что о моих делах нужно забыть…

– В этом случае это не Ренато. Именно об этом мы хотели бы поговорить наедине, и поэтому ждем.

- Вы можете остаться наедине, – указал священник. – А мне – уйти, что я и сделаю.