Габор Васари - Montpi

В одну из суббот вечером Анн-Клер говорит:

– Завтра мои родители уезжают погостить в Сен-Клу и вернутся лишь во второй половине дня. Я не поеду – скажу, что болит голова, и приду к тебе. Уже в полдевятого я могу быть здесь, хочешь?

– Приходи, любовь моя, я буду ждать тебя.

В семь утра я уже на ногах. Комнату мне пришлось убрать самому, так рано здесь еще не убирают. В четверть девятого я покончил с уборкой и лег на кровать.

Сейчас Анн-Клер выходит из дома. Я мысленно сопровождаю ее. Вот она выходит из метро, теперь идет по улице Сен-Жакоб, вот стоит перед отелем и поднимается наверх. Но она не приходит. Стук маленьких туфелек по старым деревянным ступенькам все еще не слышен.

Сегодня я намерен быть похитрее. Я обвяжу ее красивыми словами. Женщины хотят этого, она же сама сказала.

Девять часов уже прошло.

Уже четверть десятого, а ее все еще нет.

Иногда я слышу шаги, но они затихают на первом или втором этажах, и хлопанье отдаленных дверей кладет конец всем мечтаниям.

Это просто невозможно вынести. Она опаздывает больше чем на час.

Значит, она всего лишь играет со мной?

Я покончу со всей этой историей, хватит ждать. Когда мужчина жесток с женщиной, то он, по сути, мстит всего лишь за это вечное ожидание, доведенное женщинами до настоящего садизма. Ничего нет более унизительного. Может, с ней что-нибудь случилось? Этот вопрос всегда задают в таких случаях, и ни разу он не был справедлив. Еще никто не умирал накануне свидания.

Я беру шляпу и хочу выйти. Когда я открываю дверь, я слышу знакомый стук каблуков, но не такой проворный и быстрый, к какому я привык, скорее медленный и тяжелый. Это кто-то другой, должно быть, конечно, полная женщина. (Мне сейчас подумалось, что полные женщины всегда пахнут белками, по крайней мере те, кто посещает отель «Ривьера».) Я свешиваюсь через перила.

Это Анн-Клер, но она несет большой белый пакет. Что она там тащит, интересно?

Я возвращаюсь в свою комнату и жду. Спустя некоторое время в дверь стучат. Я открываю. В руках у нее большая коробка из-под шляп.

– Почему ты идешь так поздно?

– Тсс! – отвечает она таинственно.

– Что в этой шляпной картонке?

– Держи ее осторожнее, но смотри, она очень тяжелая. Я ставлю картонку на пол.

– Почему ты опоздала?

– Ставь не на пол, а на стол.

– Что в этом пакете?

Она открывает коробку и вынимает оттуда две тарелки, приборы, салфетки и другие свертки, помельче. Наконец последней появляется большая кастрюля. Когда она снимает крышку, столб пара взвивается к потолку.

– Что это?

– Pot-au-feu. Это мы сегодня будем есть на обед. Я приготовила. Я уже с шести утра варила. Теперь все готово. Я шла пешком, иначе в метро или в автобусе могло опрокинуться. Сейчас я совсем без рук. Мне пришлось готовить для тебя дома, потому что, если бы я делала это здесь, у тебя был бы снова скандал, да по-настоящему здесь и не приготовишь. А ты как думал? Должен же ты наконец знать, как я умею хорошо готовить.

Ужасно. Я кажусь себе этаким «солдатом Марии». Что сказать на это? Наша связь день ото дня все более вырождается. В следующий раз она украдет деньги из моего кармана, и я даже не замечу. Отныне я должен пересчитывать каждый сантим и записывать. Вот это жизнь?!

– Ну, пока.

– Что такое? Куда ты идешь? – спрашивает она испуганно.

– Я приглашен на обед в посольство.

– А мне что делать?

– Ты можешь есть свой pot-au-feu.

– Одна? Тогда я умру.

– Это невозможно!

– Здесь так много всего, и все испортится до завтра. Я хотела пообедать с тобой.

– Я здесь ни при чем.

– Ты отлично знал, что я приду, – почему ты позволяешь себе такие вещи?

– Я жду тебя с половины девятого, а сейчас половина десятого.

– Мы же хотели целый день провести дома.

– Мне позвонили из посольства, я только схожу на обед и сразу приду обратно. Ешь спокойно одна. Servus. Это обед с политической подоплекой.

– Тогда хорошо, идем!

– Что значит «идем»? Тебя не приглашали.

– Я пойду с тобой и скажу посланнику, что он не должен меня обижать.

– Не каждый так запросто может попасть к посланнику.

– Я же с тобой, а ты не «каждый».

– Посланник ненавидит французов.

– Вот как? Чего же ты молчишь! Тогда это не интеллигентный человек. Зачем тогда он здесь стал послом? Только чтобы нас ненавидеть?

– Это я не смогу тебе объяснить, ты бы все равно не поняла. Это слишком сложно.

– Я провожу тебя до посольства и подожду снаружи.

– Такой обед длится часа два-три, и после него тоже нельзя сразу уходить.

– Я подожду тебя на улице. Я буду прогуливаться.

– Тогда у меня кусок в горло не полезет.

– Ну и лучше будет. Мы позже поедим вдвоем.

– Нет, это не годится.

Она стоит против меня совершенно бледная. На столе дымится pot-au-feu.

– Ты идешь не к посланнику, ты идешь к женщине.

– Чепуха!

– Если я увижу эту женщину с тобой… и она засмеется…

Ее рот дрожит, она хватается за крышку стола.

– Тогда я возьму… большой камень… и подойду к этой… женщине… и… и… подниму большой камень и… убью себя!

Огромная злость сменяется тихим, жалобным плачем. Жизнь дурацкая штука.

– Ладно, приготовь еду, мы обедаем дома.

Она чувствует, что это не естественный результат нашего предыдущего разговора. Анн-Клер деловита и не произносит ни слова. Обед проходит в молчании.

– Ну как, вкусно было? – спрашивает она ближе к концу трапезы.

(Подожди, я у тебя отобью охоту разыгрывать кухонные идиллии.)

– Нет, не вкусно.

– Тогда обещай мне, – говорит она робко и гладит скатерть, потому что она и скатерть принесла, – что ты никогда и никому об этом не станешь рассказывать.

– О чем?

– О том, что обед был плохой.

– Я не понимаю. Кому я должен рассказывать?

– Никому в мире, потому что это страшный позор для меня.

Она глядит поверх моей головы, куда-то вдаль, за море крыш.

Из ее ясных глаз выкатывается слезинка и сбегает вниз по щеке.

Снова воскресенье.

Не могу выяснить почему, но я не люблю парижские воскресенья.

После полудня отель «Ривьера» пережил большое событие.

Негритянская пара во дворе затеяла скандал. Они перебрасывались непотребными словами. Их лица были искажены яростью, глаза округлились, они бы бросились друг на друга, если бы их сосед, чиновник магистрата, не встал между ними. После этого негритянка пошла в свою комнату и пыталась свести счеты с жизнью. Муж угрюмо стоял во дворе, уставившись на ствол дерева.

Он то и дело уходил в свою комнату, но тотчас же выходил снова во двор.

Они всего несколько недель как женаты. Я еще вижу перед собой лица их друзей, поздравлявших на свадьбе мужа, у которого мышцы лица наверняка болели от частых натужных улыбок. Он нетерпеливо думал, взволнованный, о предстоящей брачной ночи. А теперь – нате вам. О чем они могли спорить? Впрочем, неважно. Определенно оба правы. Несчастье совсем в другом. Самые большие ссоры между мужьями и женами всегда возникают только из-за пустяков. Эти двое тоже наверняка не имели настоящих различий во взглядах, они уже давно хотели рассориться и только ждали возможности. Вечером они снова помирятся. А утром начнут все заново. Но по-настоящему счастливыми и довольными они станут лишь тогда, когда каждый тайно обманет другого. Это даст удовлетворение обоим, и оба станут уступчивее, снисходительнее по отношению друг к другу. «Если бы ты знала, мое бедное дитя…» – вот тогда они станут счастливы.

Вечером внезапно появилась Анн-Клер.

– Я пришла на один час. Как дела, Monpti? Что ты делал без меня?

– Я слушал музыку в Люксембургском саду, а затем читал свой словарь. Кстати, у тебя ничего нет почитать?

– Есть. Я как раз прочла «Путеводитель для интеллигентной женщины» Бернарда Шоу. Ты знаешь, он пишет о политике, коммунизме, национальной экономике – короче, обо всем, о чем должна хоть немного знать любая женщина. – (Ее захватило название книги.) – Хочешь, принесу?

– Нет. У меня отвращение к бородатым мужчинам. К тому же я не переношу и совершенно лысых, чьи головы уже наполовину мертвы. И совсем не терплю людей, которые начесывают на свой череп волосы сбоку или сзади, чтобы таким образом скрыть свою плешивость. Такие люди в большинстве своем чванны, капризны, эгоистичны, как шестидесятилетние старые женщины, которые не могут смириться с тем, что они увяли, и готовы задушить взглядом шестнадцатилетних девушек. Зато искренне ценю лысых мужчин, которые не принимаются сразу же упорядочивать остатки своих волос, как только снимают шляпу. Конечно, Бернард Шоу… здесь другое дело. Разумеется, умный малый, но борода у него провисает до самого сердца.

– Ты снова нарисовал голую женщину, – говорит она, роясь на моем столе.

– Она еще осталась с ранних времен…

– Это неправда, Monpti. Кроме того, это аморально.

– Возможно, но сейчас оставь меня в покое. Ты еще будешь мне рассказывать, что является аморальным, ты, которая ведет со мной такую противоестественную игру и в парках заводит знакомства. Оставь меня в покое, иначе пахнет ссорой. Негритянская пара уже поцапалась.

– Я познакомилась в парке только с тобой одним, – говорит она тихо.

Она надевает берет и идет к двери.

– Прощай.

– Прощай.

Этот тон ее задевает. Она подходит ко мне совсем близко и берет мою руку.

– Скажи, ты хочешь распрощаться со мной?

– Я больше не выдержу это.

– Что?

– Это. Ты хорошо знаешь – что.

– Если бы ты не просил меня об этом так часто, я бы уже давно сделала это.

– Это неправда, часто мы целыми днями не говорим об этом.

– Тогда опять же в этом дело. Если бы ты меня красиво и не впопыхах просил об этом, я, может быть, уже в первый день…

– Вот как, в первый день? Ты порочное создание!

– Учти, только целомудренная девушка может быть такой порочной.

– Ага, попалась! Короче, ты, которая ни за что…

– Ты же меня совсем не ценишь! Никогда не говоришь, как красивы мои глаза… мои волосы… мои губы. Они определенно не безобразны. Во всяком случае, ты бы мог по меньшей мере все во мне найти красивым. Ты должен это говорить, я нуждаюсь в этом. Если бы я захотела, я бы могла каждый день найти себе… даже богатого, у которого есть машина, но я выбрала тебя. А у тебя даже нет приятного слова для меня. Ты не умеешь даже ухаживать за мной.

– Я не сторонник красивых слов. Не хочу тебя усыплять хлороформом.

– Если разобраться, именно поэтому я и пришла к тебе!

Она молча смотрит перед собой.

– Ты собираешься и дальше сердиться на меня?

– Я не сержусь.

– Тогда поцелуй меня в шею.

– Зачем ты говоришь, что в любой день можешь найти кого-нибудь, если захочешь?

– Если бы ты знал, Monpti, как часто со мной заговаривают! Если бы ты знал, как я люблю тебя… Подожди еще совсем немножко. Может быть, уже завтра…

– Разреши мне поцеловать край твоего платья, как сделал бы рыцарь эпохи средневековья.

Я сижу здесь, в «Кафе дю Дом», и пью кофе со сливками на обед. Это благородное занятие. Время от времени это тоже необходимо.

Но осторожно, вокруг меня сидят исключительно богатые люди. Поклонники богемы появляются лишь с приходом ночи, притягиваемые светом, как ночные мотыльки.

Надо, почитать газеты. Но я буду читать газеты не с последних страниц, а с самого начала.

«Во Франции очень мало детей».

Да, это правда. Черт знает, чем занимается сегодняшняя молодежь.

После часового чтения газет все в этом мире может опостылеть. Я отправляюсь на прогулку на бульвар Монпарнас. Перед обувными магазинами я притормаживаю и заглядываю вовнутрь. Женщины, когда примеривают туфли, забывают про всякое приличие и показывают свои ноги аж выше колен – поворачивают их вправо и влево, как будто делают все это для того, чтобы отсюда, снаружи, можно было их хорошенько рассмотреть. «Тебе хорошо видно сейчас, милый? Тебе нравятся мои ножки, мой сладкий?»

Так я добираюсь до площади Италии.

А что, если сегодня поужинать? Сегодня ужин, а завтра…

Я тотчас обнаруживаю простенький ресторанчик. Засаленное меню висит на двери. Так, этот ресторан не должен быть дорогим. А в остальном да хранит нас всех Господь.

Внутри за маленькими мраморными столиками сидят люди и шумно едят. Рабочие в синих блузах, с длинными, свисающими усами, тонкошеие чиновники в крахмальных воротничках и галстуках-регатах и несколько слишком молодых и слишком старых женщин. Все пьют красное вино.

Кельнер приносит сразу двадцать блюд, выстроив башню из тарелок, расположившихся одна над другой: чесночные колбасы свисают в персиковый компот, кусок бифштекса соскользнул с края тарелки и устало прислонился к уху официанта.