Воскресенье

Утром я проснулся усталым и разбитым. Мне приснилось, что я пешком возвращался в Будапешт. Я, видимо, целую ночь во сне двигал ногами. Это большая ошибка. Лишняя трата сил.

Короче, мы пробудились к новому дню. Только без паники! На пустой желудок голова работает лучше. Следовательно, с каждым днем я становлюсь смышленее. Спрашивается, как долго можно так совершенствоваться?

Сейчас полдевятого утра и воскресенье. Чем я займусь в этот праздничный день? Что я должен праздновать? Есть люди, которые радуются воскресенью. Они зевают, потягиваются при просыпании и приветствуют утро утробными звуками. Потом они умываются, фыркают и сморкаются, растираются докрасна после холодной воды и надевают свежевыстиранное, еще влажное от утюжки белье.

«Черт возьми, опять кто-то мои запонки засунул неизвестно куда».

Красная шея разрывает воротник, на широких плечах потрескивает туго натянутый пиджак.

«Сюзанна, где же мой завтрак?»

Сюзанна несет кофе с молоком и хрустящие булочки. Кофе заглатывается большими глотками – он горячий, от него еще поднимается пар. На желтых от никотина усах остается кофейный след.

«Ах!»

Достается сигарета, кончиком с фильтром стукается о закрытую сигаретницу. Спичечный коробок основательно встряхивается, прежде чем из него извлекается спичка. Изо рта и носа струится дым, водянистые глаза, обрамленные мешками морщин, созерцают лучшую половину, которая в халатике сидит в кресле и обмакивает конец рогалика в большую чашку с кофе. Мерзость эта баба. Боже мой милостивый, и этакое я взял себе в жены!

«Ну, так, сейчас я иду к парикмахеру».

Вот что такое настоящее воскресенье.

Из всего перечисленного мне остается только умывание. Для чего я вообще умываюсь? Чистейшая трата энергии. Что это опять за сумасбродство, позвольте спросить? Даже команда на подводном корабле… но оставим это… Нет, почему же, если кто-то идет на смерть, он должен иметь право спокойно высказать свои последние мысли. Что же случилось, мой мальчик, как это было у команды подводников? Команда ложится плашмя на живот и не двигается, когда кислород кончается. (Эту чепуху ты уже однажды рассказывал.) Мне надо тоже экономить движения. Хотя было бы лучше в свое время экономить деньги. Но так и бывает, когда кто-то…

Господи! В церкви Сен-Жермен-де-Пре по воскресеньям после девятичасовой мессы раздаются маленькие булочки. Эти небольшие хлебцы освящены, их можно сразу есть, потому они и распределяются. Не будем исследовать подробно, почему они, собственно, раздаются, на это нет времени, главное – что раздаются бесплатно. Это хороший обычай.

Я решительно вскакиваю с постели и начинаю лихорадочно одеваться. Булочки хоть и очень маленькие, но все же это булочки. Через десять минут я готов, еще через десять минут я буду на месте. При раздаче я попытаюсь получить три штуки. Одну я сохраню на утро.

Я готов и смотрю на будильник: половина девятого. Только половина девятого? Перед этим было столько же. А если точнее, то выясняется, что часы остановились. Я выглядываю в окно, отсюда видны часы на башне, сейчас без четверти десять.

Месса окончена. Булочки давно розданы. Верующие уже успели съесть их. Все помолились. И все это уже прошлое, имперфект. Даже плюсквамперфект, давнопрошедшее.

Мыслимо ли такое? Можно ли в воскресенье спать до без четверти десять? Кто не способен следить бдительным оком за местом, где распределяются булочки, пусть умрет с голоду.

Что теперь делать? Я уже одет. Может, пойти на прогулку? По улице сейчас ходят люди, которые уже позавтракали и ели даже вчера; такие мне противны. В принципе всюду так и кишат эти бесхарактерные типы.

Нужно только уметь справляться с самим собой. Энергия много значит. Нельзя распускаться. Немного шведской гимнастики пошло бы на пользу. После гимнастики прогуливаются широкими, решительными шагами, словно после завтрака. Все дело в воображении. В те времена, когда у меня было что поесть, я ведь, в конце концов, тоже не ел беспрерывно. Смешно. Мне всего-навсего надо вообразить, что я только что закончил трапезу, и все о'кей.

Как проста, в сущности, жизнь, об этом элементарно забывают.

Уходя, я заглядываю сквозь грязное окно двери в конторку: нет ли почты для меня?

У каждого постояльца есть маленькая ячейка, над ней висит ключ от номера, который нужно сдавать, когда выходишь из гостиницы. В ячейки раскладывают письма.

Каждый день я ожидаю письма, помощи, которая должна же когда-нибудь прийти. Не знаю только, откуда и от кого.

Письма нет, к сожалению. Бог спит.

До двух часов я иду гулять в Люксембургский сад.

По воскресеньям сад полностью преображается. Пожилые господа играют у фонтана в парусники, делая вид, будто бы того желают дети, щелкают в волнении фальшивыми челюстями и бегают вокруг фонтана с большими шестами в руках.

Вот солидный, усатый дядя подходит к фонтану, осторожно опускает на землю большой парусник. Это точная копия огромного парусного судна, со всеми деталями и принадлежностями. Он любовно чистит его фланелевой тряпочкой, трет его, обнюхивает и наконец решается спустить на воду. Во время приготовительного церемониала вокруг собирается с полсотни зрителей, сопящих и вытягивающих шеи. Детей тоже много, но их старик не любит.

По-воскресному вычищенные, таращащие на все глаза дети катаются на осликах и ездят в повозках, запряженных козликом; позади них шествует папа в скрипучих ботинках, в одной руке зонт с ручкой из слоновой кости, в другой – газета. Во рту погасшая сигарета.

По воскресеньям в саду много изумительных женщин. Они красивы и элегантны. Маленькие мидинетки, в единственном, за счет желудка приобретенном платье по последней моде, с глазами синими, как горные озера, нежным чистым цветом лица, ярко накрашенными губами и прекрасными, словно рекламными, зубами. Изящные девушки, которые раз в неделю купаются, сжавшись в комочек, в тазу для стирки и потом докрасна растирают махровым полотенцем свое тело, стараясь удалить с него все обнаруженные несовершенства. Мама, старый боевой конь, которая одна выпивает литр вина, долго наблюдает за происходящим и наконец не выдерживает: «Что ты, черт побери, затеваешь, коль ты так прихорашиваешься? Отдавай же наконец таз, нам нужно мыть салат».

Там, где извилистые тропинки более всего затенены, между деревьями и кустами, сидят и обнимаются любовные парочки. Он, как правило, сидит, устремив взгляд перед собой, а она смотрит на него блестящими глазами и шепчет возле самого его рта. Она ухаживает за ним. Пожимает его руку или залезает в рукав его пиджака, и он разрешает ее ладошке опускаться прямо до колен и смотрит при этом на нее. Это как взгляд смертельно больного, который глядит на алтарь любви и знает, что не позднее чем через двадцать четыре часа он станет лучшим супругом, незаменимейшим другом, любвеобильным отцом семейства…

Лучше всего мне пойти домой. Правда… в это время в отеле «Ривьера» тоже бушует любовь.

Ну, ничего.

Я устал, буду отдыхать, лягу в постель.

Запах свежезажаренного мяса заполняет гостиничный коридор. Отменный аромат. Ради своего желудка Мушиноглазый не экономит. Две смеющиеся молодые девушки обгоняют меня. Они одолевают сразу по две ступеньки, перешептываются между собой, оборачиваются и смеются, глядя на меня. Не по адресу, мои милые. У меня на все есть желание, только не на баб. Я занимаюсь сейчас больше с самим собой, как брахман. Хотя… брахманы тоже иногда съедают какой-нибудь пустячок, прежде чем углубиться в загадки жизни.

После полудня небо неожиданно затягивается тучками, начинается дождь. Прохожие бегут под арки ворот и пассажей, под навесы на террасах кафе и оттуда поглядывают на небо.

En voilà un dimanche emmerdant. Какое занудное воскресенье. И им кажется, что уже наступило утро понедельника.

Стоя за закрытыми окнами, рядом с пожелтевшими, странно пахнущими занавесками, я смотрю из своей комнаты на усталый осенний дождь. С легким стуком оставляет он на грязном стекле маленькие капли. Капли отправляются путешествовать, сливаются по пути с другими и зигзагами сползают вниз.

Где-то звонят колокола. О Боже мой, как отвратительно это одиночество!

Притихшие было комнаты гостиницы вновь оживают. Дождь загоняет обитателей с их возлюбленными домой. Так, сейчас начнется цирковое представление.

Тем временем дождь перестал, но тут же пошел снова.

Воздух стал сырым и влажным. Все безнадежно скучно. Что мне делать? Лучше всего мне снова выйти. Куда? Жизнь не имеет особого смысла. Человек совершает бессмысленные прыжки на пути между колыбелью и гробом, пока наконец не успокаивается навсегда. Близкие люди поскорее закапывают его, иначе в квартире появится трупный запах. Ах, не будем философствовать. Я беру пальто и спускаюсь по лестнице.

Перед входом в гостиницу я останавливаюсь.

Магазины открыты даже в воскресенье. Хотя некоторые закрываются после полудня. «Хотя…» Это прекрасное слово. Красивое и благородное. Оно подходит людям с перстнями с печаткой и пенсией. Такие слова употреблять я не могу, иначе опрокинется мое душевное равновесие.

С какой-то улицы сюда доносится протяжный, напевный звук. Грустный мужской голос. Похоже на старьевщика, «хэндли», как у нас называют. Так кричат парижские хэндли. Они толкают перед собой небольшую тележку и кричат: «Покупаю старую одежду… тра-ла-ла-ла… тра-ла-ла… я – хэндли… Тралла-лла…»

А мое пальто? Неожиданно толчками забилось сердце.

Почему бы и нет?

Лучше жить без пальто, чем завтра быть трупом в пальто. Я продам его. Быстро снимаю пальто, перекидываю через руку и иду в направлении звука, за старьевщиком.

В этом районе перекрещивается множество маленьких улочек. И Бог один ведает, на какой из них раздается пение.

Пока я высматриваю нужного скупщика, замечаю идущую навстречу мне женщину. У нее чудесная раскачивающаяся походка, ее груди тихо подрагивают при каждом шаге. Проходя мимо, она взглядывает на меня и идет дальше. Сзади она тоже хороша, отсюда видно, как колыхаются ее формы в такт походке. Боже, съесть бы мне сейчас миску студня!

Жажда жизни вспыхивает во мне свечой.

Благодарю тебя, Господи, что мне на ум пришло мое пальто. Какое чудесное сегодня воскресенье! Я больше никогда не буду легкомысленным. На деньги, вырученные от пальто, я закуплю хлеба про запас.

Я ищу хэндли, но нигде не могу отыскать. Он исчез. Что Бог хочет этим сказать? Ведь в этом опять скрыт какой-нибудь смысл.

А вообще-то даже лучше, что так получилось. Это пальто совсем не мое. Папа дал его на время поездки. Отличное короткополое охотничье пальто. Правда, папа уже не ходит на охоту. Но как быстро исчез этот хэндли! В конце концов… да, это тоже элегантный оборот речи.

Я не имею право продавать пальто.

Немедленно возвращаюсь в отель. Пусть я голоден, но зато смогу без угрызений совести выдержать взгляд кошмарного Мушиноглазого. Это будет чудовищно успокоительным ощущением. Потом я поем немного питательной смеси. Я и без того хочу пить. Насколько я знаю это питательное средство, мне его хватит на неделю. Это как лекарство. Двух ложек совершенно достаточно. Питательная мука это выдержит, вопрос лишь в том, смогу ли и я… Пальто не продается. Я этически и морально возвышенная натура, человек утонченный и чувствительный. Моральное питательное средство для самого себя.

Мне показалось, что я снова слышу голос хэндли.

Легкая дрожь пробирает меня. Господь, Боже милостивый, зачем ты искушаешь меня?..

Изящно и тихо жужжа, как пение сверчка на лугу в летнюю ночь, приближается ко мне уже знакомый мне звук и целует меня: «Ну, подходи!»

Нельзя не идти на зов.

Я мчусь маленькими переулочками.

Повсюду празднично одетые люди. Супружеские пары, безмолвно идущие по улицам рядом друг с другом. Их держит вместе только воскресный день и узы брака, но по крайней мере они сыты.

И тут я вижу хэндли.

Боже мой! Только бы не потерять его из виду. Вон он идет в конце улочки, толкая тележку перед собой. Он двигается и поет точно так, как по праву можно ожидать от серьезного скупщика, от натурального хэндли.

– Тра-ла-ла-ла… Я хэндли… Я скупаю у хороших ребят их одежду… Тра-ла-ла-ла…

Сейчас я подойду к нему и продам свое пальто.

Да, но это не так просто. Сначала надо выждать момент, когда на улице будет поменьше народу.

Неторопливо проходя мимо, я беззаботно осведомлюсь: «Господин хэндли, сколько вы дадите за мое пальто?» Эту фразу я брошу как бы мимоходом и небрежно, как подобает человеку, для которого вся эта затея совсем не важна, который лишь случайно увидел хэндли и сказал себе: «Посмотрим, что было бы, если бы я предложил ему купить мое пальто». Не повинуясь нужде, а из чистой скуки.

Все это прекрасно, но хэндли моментально использует это. Он сразу предложит меньше. Наоборот, надо на очень грустной ноте подступиться к нему: «Да, признаюсь, если хотите знать, я очень нуждаюсь в деньгах!» Может, он сжалится надо мной.