Сергей Жарков - Москва навсегда. О нелюбви и не только

«Интересно, что бы Эля сказала, увидев Севостьянову?» – думал Золотарев, вспоминая этот разговор.

Севостьянова слушала Золотарева, боясь хоть на секунду прервать его; а он рассказывал ей об Андрее Боголюбском, о Всеволоде Большое Гнездо, в какой-то момент ему стало казаться, что Севостьяновой это все совершенно не нужно. Она здесь для другого, увидеть Золотарева и сказать себе и своим подругам и родным, что Золотарев принадлежит теперь ей… Владимир откашлялся, выпил с полбокала вина.

– Ты знаешь, Киндзамараули – это любимое вино Сталина, – Золотарев кивнул в сторону графина, Севостьянова, не сводя с него глаз, улыбалась.

– Это, кажется, нам!

Официант подносил к их столику заказанного Золотаревым цыпленка табака.

– Да, точно нам, – сказал Золотарев. – А ты знаешь, что цыплят табака в Грузии раньше готовили путникам в дорогу…

Севастьянова, не услышав Золотарева, начала жадно поедать цыпленка… «Интересно, а она вообще понимает, что я ей сегодня рассказывал? Про Владимира, про Всеволода. Она же строитель? Или ей это все так далеко… Хотя какая, в конце концов, разница, кому нужны эти Боголюбский с Всеволодом и его гнездом…»

Она лежала на гостиничной одноместной кровати, ее голова была закинута назад, черные густые волосы разметались по подушке, а белая шея беззащитно, просительно отзывалась Золотареву.

– …Не надо, Володя, пожалуйста, не надо! – шептала Севостьянова, когда он, сняв с нее трусики, ласкал ее бедра.

– Тебе не нравится? Я с января тебя ждал, Маша!

– Нравится, Володя, очень нравится, но пожалуйста, давай дождемся свадьбы, пожалуйста, не сейчас… – тихо отзывалась Севостьянова.

– У тебя что, в самом деле никого до меня не было? – продолжая ласкать ее бедра и живот, спросил Золотарев.

– Да, Володя, никого не было, пожалуйста… не надо… не надо…

Золотарев резво вскочил с кровати.

– Да, Маша, давай дождемся свадьбы! Я пошел в душ.

Севостьянова благодарно и в то же время вопросительно посмотрела на него.

– А зачем в душ?

– Догадайся с трех раз, – пошутил Золотарев.

Уже расслабленный, он стоял под теплыми омывающими его тело струями воды, закрыв глаза и пытаясь, ослабевшими ладонями найти мыльницу с мылом. «Нет. У нас ничего не выйдет. Может быть, она и любит меня. Но она… ну хоть бы что-нибудь сказала, весь день смотрит на меня как на истукана… Ведь так же нельзя. И сейчас ничего, и хорошо, что ничего не было, пришлось бы жениться… и потом бы мучились. Пусть она нормального томича себе найдет… Хорошо, что не переспали…», – думал он и, найдя мыло, стал с радостью, что все обошлось и не случилось постели, намыливать себя…

Он стоял на перроне Казанского вокзала, провожая Севостьянову в Томск и снова думал о будущем. «Нет, у нас точно ничего не выйдет, она ведь как сестра двоюродная или там еще какая мне, двадцать пять лет я ее знаю, как себя, как Свету… О чем я с ней в старости буду говорить?» Их томский поезд, пыхтя, уходил от Казанского вокзала на восток, в сторону Сибири; счастливая, совершенно ничего не понявшая Севостьянова махала рукой Золотареву из окна купе. Золотарев, улыбаясь, махал ей в ответ, окончательно все решив для себя…

Они созвонились, когда Маша добралась до Томска. Севостьянова начала говорить о планах на сентябрь, а Золотарев сказал, что перезвонит ей через три дня. За день до того, как позвонить, Золотарев набрал телефон сестры.

– Свет, привет, хочу с тобой поговорить о Севостьяновой. Я ей сам все скажу, но хочу, чтобы ты с ней сначала поговорила…

– Привет, Володя! – как всегда радостным и оптимистичным голосом ответила ему его Света. – Я уже поговорила с Машкой.

– Даа?! О чем? – изумленно спросил Владимир.

– О чем?! О вас! Она мне рассказала, что у вас ничего не было. Я ей сказала, что она дура и может теперь забыть про тебя.

– Света, ну вообще-то не из-за этого… – начал Золотарев.

Сестра перебила его:

– Но если бы переспала, то ты женился бы!

– Женился бы… – ответил Золотарев.

– Ладно, Володя, мне пора, – заговорила сестра. – Через полчаса эфир на ТВ-2, будь там осторожней в своей Москве.

Волны реки, возникшие от рассекающего ее борта корабля, превратили стройный песочный замок, днем выстроенный мальчиком, в бесформенные барханы.

– Никогда б не подумал, что над этой рекой еще может собираться туман, – стоявший у борта капитан корабля смотрел на реку.

– Туман принесло с севера, капитан, погодная сводка говорит о нем, – ответил боцман.

– Да черт с ней со сводкой, только эта река…

– Капитан, зачем вы ругаете реку…

– Не знаю, боцман. У меня сегодня отвратительное настроение. Получил телеграмму из дому. Ушли два дня назад. А она уже телеграммы шлет… И опять этот сон…

Близкие люди, а им был и боцман, знали сон капитана. Сон, постоянно мучивший его, был странен и несуразен. Мучил он капитана уже десять лет, с тех пор, как их корабль (капитан тогда был только помощником) раздавил пустой катер. Катер был плохо пришвартован, а хозяева пили вино в прибрежном ресторане. История эта была неясной и темной. То ли хозяева катера возмутились произошедшим и, будучи людьми состоятельными и со связями, добились отставки, то ли корабельная команда что-то напутала в своих объяснительных. А может быть, глава речного пароходства давно точил зуб на старого капитана и при подходящем случае сбагрил старика на пенсию. Старик ушел, капитаном стал молодой помощник. Сон же, мучивший его, был таков: что-то бесформенное в темном плаще идет по реке и тянет за собой лодку, в которой полно народа, и корабль врезается в нее, падает сверху. Бесформенный плащ, тянувший лодку, оседает и тонет в реке. Под ним пустота.

Мальчик, строивший красивые замки из песка, каждое лето приезжал к бабушке и деду. Старики жили в селе на вершине крутого яра, под которым текла река. Мальчик приезжал из большого загазованного и беспокойного города. Село, в котором жили бабушка и дед, встречало его спокойным началом лета. Дорога, ведущая от автовокзала к бабушке, захватывала мальчика: сельские пацаны на великах; гуси и утки, кричащие во дворах деревянных домов; ее галька; промоины высохших луж; пыль, в которой оставались следы воробьев; ветки; ссохшиеся заборные доски, краски на них уже давно нет (а может быть, и не было). Вечный цвет этих досок, обитательниц русских дорог, – грязно-серый. Почему-то именно сельские дороги говорили мальчику, что он не в городе, уводили его в бескрайнюю даль деревенской России.

И в конце дороги стоит родная бабушка. Одной рукой она держится за калитку, а другая на поле темно-синей кофты. «Сейчас бабушка обнимет меня».

– Внучек приехал! – улыбается толстая бабушка, обнимает его и прижимает к себе. От бабушки пахнет домом: коровьим молоком и свежими куриными яйцами, стайкой и кухней, огромной периной и большущими пирогами.

– Ну, здравствуй, родненький! «Она крепко целовала его, а он говорил тихо: „Здравствуй, бабушка“. И радостно улыбался ей».

Мальчик не был близок с компаниями деревенских пацанов. Правда, в последнее время он сошелся с одним соседским мальчишкой. Изредка они ходили вместе на реку рыбачить. Рыбачил больше деревенский мальчишка. А его городской приятель, воткнув удочку в берег и поглядев минут двадцать на безжизненный поплавок, брался строить песчаные дома и замки. Он любил, построив замок, окружать его стеной, а вокруг стен строить маленькие домики, в которых, по его разумению, жили простые люди – рыбаки и строители. Его замки были настоящими песочными городами со своими правителями и подданными, со своею жизнью, заставляющей мальчика забывать обо всем на свете.

Сегодняшний день был очень важен для мальчика. Вчера деревенский мальчишка позвал его поплавать на лодке по реке. И вот сегодня, вскочив ни свет, ни заря, мельком заметив рассвет сочного, яркого, желто-зеленого лета, помчался на берег – туда, где была пришвартована лодка деревенского мальчишки.

Летние утренние часы текли бесконечно долго. Они растекались по циферблату жаркого солнечного дня, превращаясь в прозрачные, незаметные ступеньки, ведущие в бесконечность.

Бесконечные полтора часа ожидания все-таки оборвались. Измученный неопределенностью, он пошел к прибрежному песку.

На этот раз он ушел дальше обычного; по отлогой речной выступи, далеко за заросли ивы, туда, где когда-то были гнезда стрижей; там был хороший мелкий песок, а в основании обрыва – глина, и рядом совсем никого.

Мальчик пробыл там около трех часов. Успев отстроить королевский замок, он проголодался. Вернувшись домой, он услышал от бабушки:

– А к тебе, внучек, сосед наш приходил, говорил, что-то вы договаривались.

«Вот я балда, – мелькнуло у мальчика, – не дождался».

– А что он сказал?

– Да ничего не сказал. Убежал, и все.

– Я пошел!

– Да постой, куда же ты это. Сядь, поешь сначала, а потом уж побежишь!

– Нет, меня ждут!

– Ну, возьми хоть пирожков с собой. Они горячие, только испекла, – бабушка протягивала внуку большую железную чашку, полную сытых, толстых пирожков.

– Не могу, баба, я бегу… хотя давай, – он, не удержавшись от вида вкусных пирожков, схватив два штуки, побежал к реке.

– Если встретишь деда, отправляй его домой, – крикнула бабушка вслед убегавшему внуку.

«Вот я дурак, надо было не заходить домой, а сразу идти к его лодке. Сейчас обидится, не возьмет», – проносилось в голове мальчика.

Деревенский мальчишка, видимо, уже накатавшись, причаливал к берегу.

– Все. Ты сегодня опоздал.

– Но я же ждал, как договорились.

– А я тебе сказал, что могу опоздать. Я мамке помогал. Не мог, что ли, зайти ко мне? А сегодня все.

– Ну что ты такой, ты же обещал.

– Сказал же. Надо было ждать. Держи цепь… Да не так, балда. Обматывай цепь вокруг дерева, а лодку сильней в песок. Это тебе не домики лепить из песка. Завтра, может быть, еще сходим, – деревенский мальчишка почесал облезлый нос. – Дай мне пирог, а то есть хочу.

Он взял протянутый пирожок.

– Ну же, идем.

– Я посижу здесь немного.

– Ну как хочешь, я пошел.

Мальчик взглянул с тоскою на лодку, на спину голодного товарища, быстрыми шагами уходившего вверх, к деревенской улице, вздохнул, доел бабушкин пирог и пошел в другую сторону. К обрыву стрижей.

Дед вернулся домой в семь вечера. Внука он не встречал, чем окончательно расстроил начавшую беспокоиться бабушку. Она пошла по соседям и за час узнала о разговоре детей, о внезапно исчезнувшей лодке, на которой должны были кататься дети.

– И ведь как унесся-то. Нет, чтоб тебе, дед, его научить. Взял бы да покатал внука на лодке, нет, тебе все твои придури на уме, – беспокоилась и уже ругалась бабушка.

Соседский пацан, взявшийся поискать своего приятеля, вернулся один. В глазах мальчишки быстрыми искрами мелькало беспокойство и неуверенность.

– Где он может быть, я даже и не знаю!

Забеспокоился дед. А тут еще внезапный вечерний туман подернул пеленой их реку.

– Я на реку, – дед взял весла и пошел к реке. Лодка должна была помочь ему найти внука.

Кричать дед не мог, да это и не получалось на реке. Туманный ветер разрывал слова в клочки, и обрывки фраз застревали в нем.

– Надо включить предупредительные огни и давать гудки. Чтобы не дай бог не наскочить куда.

– Не волнуйтесь капитан, все меры уже приняты.

«Ты ослеп и оглох», – мелькнуло у капитана, и тут же стерлось. Боцманово лицо в тумане почему-то напомнило капитану хоря. Особенно усы. Это рассмешило его.

– Вот капитан, вы и смеетесь. Это лучше.

– Это вы, боцман… ваши усы.

– Ну скажете, капитан, – с ноткой обиды в голосе ответил боцман. Капитану стало все же как-то легче.

Ветер усиливался. Туман стал рассеиваться, предгрозовая темнота окутывала реку, тревожные крики чаек повисали в густеющем летнем воздухе.

– Темнеет, – вглядываясь в реку, сказал капитан. – Не кажется вам, боцман, что кто-то кричит на реке?

Слова деда, что висели в тумане, принесло ветром на судно.

– Капитан, в такую погоду кто выйдет на реку…

– Черт! – капитан опять увидел в боцмане хоря, ему вдруг стало страшно.

– Знаете, боцман, кого вы мне напоминаете в тумане?

– Знаю, хоря. Я за добычей охочусь, – глаз боцмана сверкнул. На большом корабле вдруг погас свет. Боцман что-то кричал матросам про аварию. Капитан вдруг обезумел: серый плащ шагал по реке и тащил за собой лодку. В лодке был старик. Плащ немного не успевал и потому увеличивал шаги.

– Быстрей! – кричал обезумевший капитан. – Быстрей!

Боцман метался по палубе и что-то кричал.

Фонари на палубах зажглись. Капитан увидел лицо старика, глаза в глаза.

Страшный крик прозвучал над рекой. Тумана больше не было. Была смерть.