Она съехала из общежития на полгода раньше Золотарева, в Коптево, в однокомнатную квартиру ее друзей, уехавших на несколько лет работать в Европу, а когда после защиты пришло время съезжать и ему, Марина позвала его к себе. Он, не раздумывая, согласился.

Они стали жить вместе. Владимир прямо предупредил ее, чтобы она ничего не ждала от него; они живут вместе, но свободны в отношениях. Марина приняла это, но, живя с ней, Золотарев все меньше увлекался краткими клубными знакомствами, когда он и его новая клубная знакомая выпивали друг друга ради двух часов неги, а потом стирали телефоны и смски друг друга. Он стал взрослеть и в какой-то момент понял, что Марина, эта милая уральская девушка из интеллигентной многодетной семьи, с братьями и сестрами, с выпивающим отцом – профессором математики, со старозаветной, все осуждающей худенькой бабушкой, верующей мамой, ищущей в церкви отдушину, Марина – та женщина, которая родит ему детей, будет его женой. С этой мыслью однажды под коньяком, после встречи со своим другом Серегой Базилевичем, Золотарев, проехав в такси через пол-Москвы и рассказав таксисту, седому азербайджанцу, половину своей жизни, напоследок спросил: жениться или нет. Тот сказал ему: «Хватить дурить, Володя, женись»; и Золотарев после четырёх лет знакомства и трех лет совместной жизни с порога предложил Марине выйти за него замуж. Она, ожидая этих слов и давно любя его, согласилась.

Они прожили вместе семь лет. Марина родила, как и хотела, двоих детей, они купили квартиру в Подмосковье, пусть и в ипотеку. Она не знала, любит ли Владимира по-прежнему. Дети, семья, готовка, Маринино постоянное стремление сэкономить и постоянная расточительность мужа… Они во многом, почти во всем, были разными, но она, родив детей, перестала думать об этом, а он, увлекаясь работой, друзьями, казалось, и вовсе не задавался этими вопросами серьезно. «Ну и пусть, главное, что любит детей, – думала она. – Что мне, где его поймешь, любит он или нет, себя он любит, это вот точно…» С полсекунды она думала прилечь к нему, остаться в его комнате, но вспомнила о грудной Варе, о том, что мужу завтра вставать, ехать на какую-то важную встречу, вышла из его комнаты, пошла к себе.

Глава 12. Казино

Золотарев пришел на собеседование на несколько минут раньше назначенного. Получив пропуск из рук усатого пожилого охранника, направился к лифту. Поднявшись на четвертый этаж, нашел дверь 419-го кабинета. Это было сравнительно небольшое, помещение, перегороженное секретарской стойкой-дотом, за которой сидели две молоденькие секретарши. За их спинами была пара окон с глубокими подоконниками, на каждом из которых толклись цветочные горшки с подсушенной геранью, в притолоке над окнами висели офисные электронные часы, на которых мигало: 10.50/01.07.2008.

Одна из секретарш, мило улыбнувшись Золотареву, спросила:

– Вам назначено?

– Да, на 11.00 с Мансуром Габидуллиным.

– Владимир Сергеевич Золотарев? – уточнила секретарша, выскочив из офисного кресла, на каблучках, в обход секретарской стойки, в проход поцокала в сторону Золотарева. Секретарша была в черной, средней длины офисной юбочке, какие обычно носят стандартизированные московские секретарши. И вся она была стандартизированная: милая, улыбчивая, кареглазая крашеная брюнетка, в офисной секретарской белой блузке, по груди шла мелкая оборка и бисеринки-пуговички под жемчуг. Пыхнув на челочку, она из-под нее взглянула на Золотарева, процокала в сторону двери слева, открыла ее и взглядом пригласила Золотарева за собой.

– Будете чай или кофе?

– Спасибо, чай.

В это время в дверь вошел молодой восточного вида мужчина, высокий, выше Золотарева, под 190, плотный брюнет, лет тридцати. На нем был темно-синий однобортный костюм-двойка, светло-сиреневая рубашка, в руках городской офисный рюкзак.

Секретарша поставила перед Золотаревым чашку с пакетиком, вазочку с кусковым сахаром, вторую с конфетами; обернулась в сторону вошедшего:

– Вам приготовить чай?

Вошедший ласково кивнул.

– Мансур Габидуллин, – представился он. – А вы – Владимир Сергеевич Золотарев?

– Да, лучше Владимир, – отозвался Золотарев. Собеседование началось.

Идея покинуть «Автомобилес.ру», на котором Золотарев больше трех лет отработал руководителем проекта, пришла несколько месяцев назад, после того как они с Мариной купили в ипотеку двухкомнатную квартиру в Подмосковье. Они отдавали за квартиру в банк половину месячного семейного бюджета. Хедхантерша Золотарева несколько месяцев подбирала новую работу, наконец предложила пробоваться директором департамента информации на стартап, который запускали молодые российские предприниматели. Работа с ними обещала быть не только более высокооплачиваемой, но и более перспективной и интересной, чем у надежного, но стареющего Кабенского.

Сообщив Кабенскому что увольняется, Золотарев в четыре вечера ушел домой. Стояла середина лета, была сильная жара, не спасала купленная в ларьке охлажденная вода. В электричке было пусто. Золотарев, выбрав сиденье ближе к концу вагона, достал из сумки свежий «Коммерсантъ», взялся читать статью «Белый дом идет на ипотеку», отвлекся. Стали набегать мысли: «Хороший удается год, 2008-й, родилась дочка Варя, новая работа, зарплата… с квартирой быстрей бы рассчитаться, машину купить…»

Вспомнился майский день двухмесячной давности, когда благородный немецкий банк «Райф» открыл ипотечную линию Золотареву. Продавцы квартиры за неделю до сделки подняли цену на квартиру на 300 тысяч. Со стороны Золотарева сделку проводил его друг и одногруппник Толя Левин, оптимист и добряк, перебравшийся в Москву пару лет назад и решивший, что на риэлтерском бизнесе он заработает миллионы. Он посоветовал Золотареву покупать. Пришлось продать машину, достать отложенную сотню тысяч на мебель, и пойти на сделку. Марина была не против, да и не до мыслей об экономии ей было. В самом начале мая она родила второго ребенка. В тот день стояла майская жара – настоящее лето. Владимир, Марина с детьми и Левин ждали золотаревского друга, земляка Серегу Базилевича. Он подъехал на синей «Ауди» со стороны Парка культуры, среднего роста, здоровый, как небольшой медведь, вечно улыбающийся; увидев Золотарева, обрадованно закричал:

– Как все прошло?

– Все в порядке, Серега!

– Ну и отлично, что дальше!

– Ты забираешь Марину с детьми и документы, отвозишь все хозяйство в Коптево, оставляешь у нас машину, приезжаешь к нам, и мы идем отмечать покупку у «Петровича».

– Долго не сидите, – откликнулась Марина.

– Договорились!

– Володя, завтра тебе к нотариусу, заверить документы! Не забудь! – добавил Левин. Марину с детьми посадили в машину, Базилевич тронулся и поехал в Коптево.

Свернув с Мясницкой и пройдя внутренний дворик, Золотарев с Левиным добрались до подвальчика «Петровича».

– Сегодня вечеринка 80-х, будет живая музыка и танцы, – объявил Левин. – Было около шести вечера; заказали… Симпатичная брюнеточка официантка, с красивыми яркими бровями, томными глазками, сама чуть в полноту, но совсем молодая, быстро и ловко обслуживала: принесла первую закуску – хлеб, сало, соленые огурчики, селедку, густо покрытую белым репчатым лучком, графин водки.

– Здесь отличное сало, под водочку класс как идет, – отметил Левин, аккуратно накладывая маленькой ложечкой на бородинский хлеб пахнущее перцем смальце. Серо-голубые глаза его радостно блестели, а зеленый твидовый пиджак был отправлен в ссылку, на спинку стула.

– И водка охлажденная, – одобрительно кивнул Золотарев в сторону покрывшегося капельками воды стеклянного графинчика.

– Конечно охлажденная! Обрати внимание на рюмки. Это старые советские, из них пили наши деды! Красота!

Налили, Левин поднял рюмку, провозгласил тост:

– Поздравляю тебя, ты первый из нас приобрел квартиру в Москве, Володя!

– В Подмосковье, – поправил Золотарев, но было приятно.

– В Москве, в Москве, стоит только въехать, начать, с твоей хваткой будешь жить в Москве, вот на Мясницкой и будешь жить!

У Левина была не лесть, а обычный, бьющий через край левинский оптимизм, раздвигающий мир до тех пределов, которых хотелось ему, Левину; но Золотареву было приятно; выпили, и тут же выпили еще по одной. Левин, не раздумывая, налил по третьей.

– Отличные огурчики, – только заговорил Золотарев, как зазвонил телефон. Едва пробивая подвальные стены, издалека кричал в телефон Базилевич.

– Не придет, – объявил Золотарев. – Что-то срочное на работе, извиняется, поехал по своим делам.

Базилевича для округления компании не хватало, Левин с Базилевичем всегда острили друг над другом: высокий блондин Левин, баритонисто, раскатисто хохочущий, и только-только в средний рост, но почти по-медвежьи здоровый светло-русый Базилевич, но после трех рюмок недостачу Базилевича перенесли легко. Появились живые музыканты, заказанные пельмени со сметаной, балычок, еще порция соленых огурчиков. Выпили по четвертой, и мир «Петровича» стал абсолютно великолепен. Все были великолепны, люди шумели и кричали; заказали второй графин водки, музыканты наигрывали «Форум»… «Белая ночь опустилась, как облако, ветер гадает на юной листве, слышу знакомую речь, вижу облик твой, ну почему это только во сне…»

– Толя, не хватает «Нарзана»! Или «Боржоми»!

– Есть «Боржоми»!

«Боржоми» оказался на столе вместе со вторым графином «Кедровой»; откуда-то принесли красного грузинского вина.

– Пробуем, я заказал! – кричал Левин. Друзья сидели за столиком недалеко от сцены, музыканты запели вторую песню… «Барабан был плох, барабанщик – бог, ну а ты была вся лучу под стать, так легка, что могла ты на барабане станцевать!..» И «Петрович» обрадовался и заплясал. Выскочил и опьяневший Золотарев. «Тыыы, судьбааа! Барабань на всю планету, Каблучки, как кааастаньеты, прозвучат на целый свет. Тыыы, судьбааа, хоть ты далеко отсюдаааа, но со мной осталось чудооо, словно аккомпанемент!..» В его объятьях неожиданно оказалась симпатичная кареглазая изящная шатеночка, прошептавшая, что она француженка. Худенькая, в легком платьице, ее глаза блестели, она грациозно двигалась в его объятьях; их подхватил вихрь советской музыки, француженка аккомпанировала Золотареву в его волнистом танце… через ароматы водки счастливо улыбалась Золотареву… «Когда пляшешь ты, всюду звон такой, под тобой поёт барабан большой, барабань, барабань, только каблучком его ты не порань! Ты, судьбааа! Хоть ты далеко отсюда, но со мной осталось чудо! На нанаааанаа…»

– Представь, Толя, француженка… – Золотарев проводил ее глазами, она, оглянувшись, улыбнулась ему.

Левин хохотал во всю глотку.

– Ты снова за свое, Володя! У тебя сейчас на первом плане жена, еще раз жена, дети и квартира! А ты француженок цепляешь, – наливая очередную рюмку, кричал, забивая очередной советский хит, Левин. Они смеялись и выпили еще. Золотарев опьянел, закурил «Голуас»; волнение квартирной сделки, распахнутые глаза француженки, водка и брошенные на полпути пельмени опьянили его. Выпили еще, как заиграло: «Малиновки заслыша голосок, припомню я забытые свиданья, в три жердочки березовый мосток над тихою речушкой без названья»; Золотарев вскочил, Левин смеялся ему вслед, махал длиннющими ручищами и дирижировал сигаретой перед волосатыми музыкантами. «Прошу тебя, в час розовый напой тихонько мне, как дорог край березовый в малиновой заре! Как дорог край березовый в малиновой заре!».

Золотарев искал француженку, она была вдалеке, пыталась двигаться в такт, вытащенная толпой пьяных русских друзей, у нее были испуганные глаза. Пьяный Золотарев приметил ее и двинулся вперед, буравя толпу танцующих, как вдруг на пути его энергичного движения к глазастой француженке встала шикарная моложавая русская женщина! На ней была красная блузка с глубоким декольте, за которым колыхались ее пышные перси. «Как дорог край березовый в малиновой заре!» Она обхватила Золотарева крепко, где-то вдали за кучей вертящихся тел в последний раз мелькнули большие антилопьи глазки француженки; с русской женщиной они лихо, в танго, прошли по периметру танцпола, и скоро оказались в центре его. «Ты лучше всяких француженок», – шептал про себя Золотарев, прижимая ее к себе; вдруг они оказались у бара, заказали вина, Золотарев залпом его выпил, обещал вернуться через пару минут, сходил помочиться, вернулся, она ждала, допивая вино.

– Выйдем на воздух, жарко, – позвал ее Золотарев. Ночной май не освежал, но тянул к себе, они бросились в объятия друг другу, он целовал ее в большую белую грудь, в живот, в ее трусики, в полные жаркие бедра…

– Если хочешь, поедем к моей матери, она на даче, – задыхаясь от его объятий, прошептала она

– Едем, конечно едем, у меня тут друг…

– У меня здесь подруги, я позвоню…

– А я напишу смс…

Они выбежали на Мясницкую, поймали такси и помчались в Бибирево.

Белье они начали сбрасывать с себя, едва закрыв дверь.