– Вы что-то хотите купить или просто интересуетесь? – спросил он ее.

– Просто интересуюсь и, наверное, что-то хочу купить… книгу, – ответила она. – Хорошую книгу…

– Смотрите, выбирайте, у нас много хороших книг, – ответил ей старичок, улыбаясь и глядя проницательно, как будто видя сквозь нее. – Скоро закрываемся, но… выбирайте… я не тороплю.

Она подошла к одному из стеллажей, стала перебирать пальцами по переплетам старых книг, не читая их названий, наощупь подыскивая книгу, которая ей понравится. Старичок, улыбаясь, снова глянул на нее своим ясным голубым взглядом и принялся раскладывать закладки-ценники, записывать в свою тетрадку названия книг.

– Вы знаете, я зайду к вам в другой раз, может быть, завтра… – сказала Катя. Старичок, подняв голову, улыбнулся ей в ответ и закивал головой. Она вышла в повечеревший, затягивающий в себя июль. «Наверное, – думала она. – Я в прошлой жизни была продавцом книг. Как же я люблю книги, эти магазинчики. Ах, почему бы мне снова не начать продавать книги, как тогда в той жизни, ведь это так хорошо…».

Назавтра вечером, выйдя из редакции во внутренний двор, она задумала вновь пойти в книжную лавку на Кузнецком и уже выходила из арки на Садовую, как услышала шаги сзади. Обернувшись, увидела догонявшего ее Крайнова.

– Катерина, вы до метро? Я оставил машину рядом, провожу вас…

Она молча посмотрела, как он, догнав, зашагал справа от нее, вровень с ее ускорившимся шагом. Она была в белых летних брючках, пестрой блузке с коротким рукавом, облегающей ее ладную фигуру, светлых босоножках-сеточках на едва заметном каблучке. Она перекинула свою сумку на левое плечо.

– Когда женщина идет рядом с мужчиной, сумка не должна быть между ними, – сказала она и выжидающе, что он скажет, посмотрела на идущего рядом Крайнова. Тот, ожидав услышать от Одинцовой что угодно, только не о сумке, смешался.

– Да… предлагаю на ты, – наконец сообразил, что сказать, Андрей. – Так удобней общаться…

– Давай, – сразу согласилась Одинцова. – Мне тоже так удобней.

– Как тебе Москва? Нравится? – спросил Андрей.

– Совсем нет. Не нравится. Невозможно купить нормальное мясо в магазине, и рынка нормального не найдешь. Этот бородинский хлеб, черный, как в войну… а батон на жженом масле, перепекают по многу раз… Только и есть, что шоколад и конфеты, и фрукты дорогущие!

– Как перепекают? – не понял Крайнов.

– Так. Тот, что не продали, снова перепекают. Посмотри в интернете, узнаешь.

– Хорошо… – согласился Андрей. – И что, тебе совсем ничего не нравится в городе?

– Ну почему же, нравится, – ответила Катерина. – Гулять нравится. Вот осенью хочу в театры начать ходить, у вас же их много. В Большой схожу обязательно. Если зарплату платить будете, – добавила она.

Крайнов улыбнулся. Они свернули на Каретный.

– А мне с первого дня Москва понравилась. Потом все сложней стало…

– А что сложней? – быстро спросила Катерина.

– Работа, люди, все другое, не как у себя…

– А ты откуда?

– Из Новосибирска.

– Это же далеко, – ответила она. – Я думала, что ты москвич.

Он улыбнулся.

– Нет, но ты знаешь, Москва притягивает. И потом уже не можешь без нее. Я поздно приехал в Москву. Сравнительно поздно, да, – поправился он. – Закончив учиться, после армии, и долго привыкал, скучал по Нску, по людям, по родным. А потом, через год, приехал в гости к родителям, и понял, что снова тянет в Москву… Слушай, Катерина. Ты до Цветного бульвара? Пойдем до Чеховской? Пройдемся по бульвару.

Она кивнула.

– А город красивый, – вдруг ответила она. – Машку, мою дочку, подружка к бабушке в Ейск увезла, и я теперь каждый вечер складываю пазлы.

– Пазлы? – не поняв, переспросил Андрей.

– Хожу по центру Москвы, по улицам, хочу, чтобы пазлы города собрались.

– Мм… – все еще не понимал Андрей.

Катерина засмеялась:

– Ну, где у вас Кремль, Большой театр, что еще важного у вас?

Крайнов, поняв, тоже засмеялся:

– ГУМ и ЦУМ важно!

– А разве это не один и тот же магазин?

Крайнов рассмеялся еще громче.

– Нечего смеяться над провинциальной девушкой! – засмеялась в ответ и Одинцова.

– Да я и не смеюсь! Но так интересно! Обычно все женщины, даже из провинции, знают, что такое ГУМ и ЦУМ.

– Ненавижу магазины, особенно большие, – ответила Одинцова.

– Я тоже не люблю, – ответил он. – А город, мне кажется, лучше бы полюбить, ты же в нем собираешься жить…

– Посмотрим, пазлы сложатся – и полюблю…

На переходе Петровских ворот они замолчали. И так, молча, свернули на Страстной бульвар. Крайнов смотрел на Катерину, а она, собравшись, шла вперед. Он внезапно подумал, что обязательно должен поцеловать ее на прощанье. Всегда это казалось ему пошлым и гламурным и не нравилось ему, а сейчас, с Одинцовой, вдруг до тумана в голове захотелось обязательно набраться смелости и поцеловать…

Они продолжали молча идти по Страстному. «Она красивая и необычная. … Как странно, как интересно, не знает, что такое ГУМ и ЦУМ, чем они отличаются, – думал он. – Получится ли мне ее поцеловать? Да, получится…» Так же молча они перешли переход через Страстной проезд.

– Вот Чеховская, дальше Пушкинская… Я здесь припарковался, – махнул Крайнов в сторону своей машины. – Слушай, а давай я тебя подвезу до дома!

– Нет, я еще не домой. Спасибо. Я погуляю, поскладываю пазлы, торопиться мне некуда. А ты езжай, – сказала она ему.

– Давай я тебя на прощанье… – он не договорил, неловко прихватил ее за правое плечо, которое оказалось мягко-нежным, таким, словно бы он впервые прикасался к женщине, приблизил ее к себе.

Она, не ожидав, потянулась к нему, и он поцеловал ее в левую щеку. Они замерли.

– До завтра, Катя, – первым заговорил он.

Секунду она молчала и вдруг сказала:

– Ты знаешь, счастья нет…

– Есть, ведь мы же есть, – не задумываясь, ответил он.

Глава 18. Первые встречи

Им было легко вдвоем: они гуляли по Коломенскому парку, наслаждаясь солнечным, уже не жарким августом, смеясь и подшучивая друг над другом, разглядывали белокаменные палаты русского средневековья. Катерина говорила про Ейск, про неяркую красоту Азовского моря, как она девчонкой вместе с отцом собирала ракушки, делала из них ожерелья для своих кукол. Андрей вспоминал сибирский лес, рассказывал, как они с его двоюродным братом в деревне, вставая вместе с летним солнцем, оглядывали сосновые опушки, искали под хвоей желтые, медновато-бурые шляпки рыжиков, радостно кричали, срезая под основание стройные, пупырчатые ножки подберезовиков и хмурые коренастые белых.

Он был другой, совершенной противоположностью строгому и вечно занятому своими бесконечными делами отцу ее дочери, которым она болела десять лет назад и с которым нашла в себе силы расстаться, победив свои чувства к этому сочинцу, от одного голоса которого у неё когда-то перехватывало дыхание и жутко сжималось сердце. Катерина преодолела свою болезненную страсть, выйдя из нее освобожденной. Но она перестала замечать мужчин, видя в лучших из них только своих друзей, отдав себя дочери, родителям, работе. Крайнов был совсем другой, он не пугал ее, наоборот, он был как будто бы её второе я: он говорил, он делал, он смеялся над тем, что говорила, что делала и над чем смеялась она. Она чувствовала себя школьницей рядом с ним, а он как будто бы был ее одноклассником из 7Б, которого она собиралась обыграть в морской бой на перемене, между русским и литературой. Ей было странно и очень-очень легко с ним. А Андрей слушал ее рассказы про дочь, как ее Маша ловко, словно обезьянка, карабкается по деревьям, обожает турники, катается на велосипеде и роликовых коньках, любит по многу раз пересматривать детские советские мультики. И он смеялся, радуясь за ее дочь, рассказывал, как они мальчишками устраивали штабы во дворе, на ветках раскидистой могучей сибирской сосны, измазываясь смолой и обдирая коленки об ее жесткую терракотовую кору.

Расставшись с Катей, уже в метро, Крайнов задумался: у его близкого друга, Столярова, определили рак, мать Дениса, тетя Нина, с младшей школы близкая для Крайнова женщина, безумно любившая своего старшего сына, своего Дениса, часами навзрыд плакала, рассказывая Крайнову все лучшее о своем любимом сыне. На работе у Литвинова родилась, как казалось Андрею, очередная сумасбродная идея, которую предстояло реализовывать Крайнову, – открыть блог о московской истории, ее связи с современностью, людях, живущих в Москве. Еще более странным было то, что Литвинову удалось найти под свою идею спонсоров, влиятельный московский банк, который согласился финансировать блог с московской тематикой на РВПС.ру. Рассказав между делом Одинцовой о блоге и посмеявшись с ней над изворотливостью Литвинова, сумевшего продать московским банкирам научно-популярный проект, у которого не было очевидных финансовых профитов, Крайнов неожиданно для себя услышал от Одинцовой несколько интересных идей, которые можно было использовать в реализации проекта.

«Что происходит? Что происходит со мной? Ведь мне скоро 35 лет, а я как мальчишка рассказываю какие-то глупые истории из своего детства, какие-то дворовые анекдоты, над которыми смеялся Новосибирск 15 лет назад. Но ей ведь смешно… Она так весело смеялась, как она смеется… – снова улыбаясь про себя, думал он. – И сама она детские истории про ракушки и камушки рассказывает. Как здорово было бы с ней пособирать эти ракушки для ожерелья… Она ведь тоже, как и я, зачем-то рассказывала эти детские истории… Почему так? Нам по 35 лет, а мы, как школьники в пионерлагере, говорим друг другу какие-то глупости. Ведь если это, то… наверное, нам нужно было говорить о другом… Наверное мне надо было бы не целовать ее снова на прощанье в щечку, а обнять и поцеловать… поцеловать в губы, ведь она женщина… ведь с женщиной нужно быть… целовать ее в губы… но почему-то я делаю по-другому… Почему? Потому что она другая? Да, потому что она другая, совсем другая, и я с ней другой…»

– Мужчина, это ваше?

Крайнов, вздрогнув от неожиданности, поднял голову. Рядом с ним в сером однобортном пиджачке, синих брюках сидел сухенький голубоглазый старик с бородкой. Он улыбался Андрею, смотрел ему прямо в глаза и протягивал легкую летнюю шляпу.

– Нет, это не моя… Не ношу, – ответил Андрей.

Тот закивал ему, стал оглядывать вагон, как бы спрашивая: «Чья шляпа?»… Андрей направился к выходу.


Глава 19. Санаторий