– Кто это? – Челси подкралась сзади так незаметно, что я вздрогнула от неожиданности.

На ней была моя старая пижама. Черные волосы всклокочены, под глазами – темные крапинки осыпавшейся туши, а сами глаза – красные, как у ангорского кролика.

– Это мама, – зажав трубку ладонью, прошептала я. – Отца послезавтра освободят. Ты можешь вернуться к родителям.

Коротко вскрикнув, она метнулась к телефону, отняла у меня трубку, радостно заверещала. Она так волновалась, что все время начинала переходить на английский. И тон у нее был совершенно особенный, она и слова мне не сказала, но я вдруг почувствовала себя лишней. Какие-то семейные шуточки, понятные только им двоим. Какие-то глупые вопросы. А как поживает спаниель мистера Джейкобса? А сможет ли она посещать уроки сальсы с дочкой Хоупов? Сколько раз звонил ей некто Филлип Райт? Что, и цветов на день Святого Валентина не прислал? Вот подлец! Они обсуждали какие-то простые будничные вещи, обычные глупые секретики мамы и дочки, то, о чем неприлично было вспоминать, пока отец был с тюрьме.

Я отвернулась к окну, меланхолично понаблюдать за экспрессивным вальсом снежинок, красиво подсвеченных тусклым оранжевым фонарем.

Ну и ладно. Ну и пусть. Пережила тогда, справлюсь и сейчас. Сейчас даже легче. Я старше, опытнее, у меня налаженная жизнь, я давно научилась разочаровываться и отпускать. Вернусь к мыловарению, обновлю сайт. Может быть, даже найму помощницу – милую тихую отличницу. Пора расширять бизнес, мне скоро тридцать пять. Когда Челси уедет, знакомая квартира покажется такой большой. И никто больше не будет съедать мой любимый ореховый йогурт, и никто не будет бить мои любимые винные бокалы, и разбрасывать нижнее белье по кухонному столу, и оставлять бритву с застрявшими лобковыми волосками на краю ванной, и совать грязные пальцы в мой крем, и тратить мои деньги на возмутительные глупости вроде латексного костюма медсестрички из виртуального секс-шопа, и часами занимать телефон, и вообще… Я одиночка. В одиночестве мое счастье. Не нужно мне никакой семьи.

– Эй, ты что там? – Челси тихо подкралась сзади и положила подбородок мне на плечо. – Как красиво… Я тебе говорила, что раньше видела снег только однажды? Мы с родителями ездили на каникулы в Нью-Йорк, и там… Даш, ты что, плачешь, что ли?!

– Глупости, – я смахнула слезинку и улыбнулась как можно бодрее. – Что-то в глаз попало. Слушай, а может быть, нам это отметить? Все равно уже не уснем!

– Шутишь? – недоверчиво улыбнулась она. – Ты похожа на оживший труп, вся зеленая. Сколько мы с тобой не спали?

– На себя посмотри! – я щелкнула ее по носу. – Ну и наплевать. Мы же не в конкурсе красоты участвовать собираемся! Сейчас сварю кофе покрепче, а потом… Потом можно устроить, например, пикник.

Челси посмотрела на меня как на душевнобольную и ответила не сразу, видимо, прикидывала, хватило бы мне безбашенности вызвать драг-дилера, пока она спит, и наглотаться какого-нибудь дерьма до стадии зрительных галлюцинаций.

– Пикник? Вообще-то зима на дворе. Четыре утра. Минус пятнадцать.

– Никогда не знала, что моя сестра зануда, – я показала ей кончик языка. – Ну и ладно. Иди спать. Могу подогреть тебе молока и продекламировать «Золотого петушка» или какие там сказки ты предпочитаешь.

– Да иди ты! – беззлобно отозвалась она. – Что, ты серьезно? И где же мы устроим пикник? На балконе?

– Вот еще! Поедем как минимум на Воробьевы. Можно в Измайловский парк, я там знаю одно потрясающее место на холме. Или в Царицыно. Или в Ботанический сад.

– Лучше уж Воробьевы, – с сомнением сказала она. – И что, мы возьмем с собою плед и корзинки с бутербродами? А в перерывах между игрой в снежки будем делать все, чтобы не умереть от холода?

– Ну, в общем, как-то так!

– Знаешь, Даш, ты ненормальная, – покачала головой Челси. – Я всегда, с самого начала думала, что с тобой что-то не то, и вот теперь вижу точно: у тебя поехала крыша. Но знаешь что?

– Что?

– Это мне нравится! – рассмеялась она.

* * *

Когда мы добрались до Воробьевых, уже светало. Это было ледяное серо-розовое городское утро, университетский шпиль тонул в сероватом тумане, но вдалеке, над куполами храма Христа Спасителя, уже намечалась смутная голубизна. Скрипел под ногами еще не затоптанный снег. Навязчивый запах бензина еще не успел отвоевать пространство, и утро пахло свежестью, снегом и почему-то лесом.

По дороге мы зарулили в ночной супермаркет и долго носились с тележкой между нарядных алкогольных рядов, наводя смутную тоску на снулых сонных продавщиц. На нас обеих были махровые пижамы, на Челси – розовая, на мне – светло-зеленая. Сверху мы накинули невесомые пуховики. Челси мела в тележку все подряд – приторный ежевичный ликер, розовое шампанское, текилу, слоеные пирожки с сосисками, шоколадки, копченую утку, сыр с грецкими орехами, пирожные «Картошка», сухофрукты в нарядных пакетах, огромный ананас. Ее выбор не поддавался человеческой логике, например, я категорически отказывалась понимать, к чему на зимнем пикнике замороженные раковые шейки, но я ее не останавливала, только с улыбкой наблюдала за этим развратом. Это была настоящая потребительская истерика. Кассирша косилась на нас подозрительно – наверное, ждала, что вместо кредитной карточки мы вытащим водяные пистолеты и завопим: «Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера!»

Нагруженные пакетами, мы прибыли на место и онемели от рассветной красоты. Даже кураж поутих. Мы стояли, облокотившись на ледяной парапет, и молча смотрели вперед, и каждая думала о своем. Вокруг никого не было – только мы и огромный просыпающийся город в синеватой дымке. Иногда в мегаполисе особенно остро чувствуешь одиночество, и даже ловишь от этого своеобразный мазохистский кайф. Я всегда любила этот город – ярмарочный, дикий, самоварно-блестящий, непредсказуемый. Это город, в котором уютно только игрокам и шулерам. Никогда не знаешь, что будет завтра. Строишь замок, а он вдруг оборачивается карточным домиком, и город с клоунским оскалом хохочет тебе, растерянной, в лицо. А бывает и наоборот, и ты на это «наоборот» всегда немножко надеешься.

– Как же здесь красиво, – сказала наконец Челси. – Ты знаешь, у родителей много открыток с изображением Москвы. Они скучают. Хотя никогда в этом не признаются. Я с детства любила эти открытки рассматривать. Играла в них, составляла мозаики. Но это еще красивее, чем я думала, правда!

– Может быть, ты еще приедешь… – улыбнулась я. – На каникулы.

Челси посмотрела на меня как-то странно и, зашуршав пакетами, выудила бутыль шампанского, тарталетки и банку красной икры. Деловито распечатала упаковку с одноразовыми тарелками, ловко соорудила импровизированные бутерброды, чертыхаясь, обнаружила, что мы забыли купить пластиковые стаканчики, так что теперь придется залихватски пить из горлышка.

– Даш, ты вообще нормальная? – вдруг спросила она.

– Что? – я недоумевающе на нее посмотрела.

Она потрясла бутылку и выверенным жестом стрельнула пробкой в небо. Пенная струя, вырвавшись на волю, изгадила ее желтый пуховик.

– Ты же слышала мой разговор с мамой. Это все было при тебе.

– Я не подслушивала, – пожала плечами я. – У вас свои дела… Вы обсуждали людей, которых я не знаю, вещи, о которых я не имею представления.

– То-то я подумала, что ты слишком спокойно отреагировала, – нервно усмехнулась она. – Не накинулась на меня с воплями, что я беспардонно нарушаю твое личное пространство.

– Челси… Что происходит-то?

– Я никуда не уезжаю, вот что! – объявила она и, сделав большой глоток, передала мне бутылку.

– Что? – остолбенела я.

– Блин, шампанское бьет в нос. Как же мы забыли про эти долбаные бокалы!…Что слышала. На следующей неделе я улетаю домой, с папой повидаться, вещи собрать. Но потом вернусь обратно. Кстати, я спросила тебя, не против ли ты, если мы еще немного поживем вместе. И ты кивнула, теперь я понимаю, что машинально.

– Ты… Постой, но как же родители? Школа? Твоя жизнь?! – Я тоже сделала глоток шампанского. На морозе оно казалось безалкогольным, как газировка. – Посмотри, кажется, у нас где-то текила была.

– Хочешь наклюкаться с горя? – подмигнула сестра. – Не волнуйся, это ненадолго. Как только появится стабильный доход, я сниму квартиру. А Эдик говорит, что это произойдет очень скоро. Ну ты сама видела. У меня уже есть предложения от шести клубов, и это только начало. К лету мы запишем сингл и будем продавать его через Интернет. И разместим на ю-тьюбе парочку клипов. Кстати, хочешь в моем клипе сняться?

– Челси, я…

– А что, это будет здорово, – не делая пауз, трещала она. – У тебя интересная внешность. Конечно, надо сделать фотопробы, но я почему-то уверена, что у тебя все получится. Даш, я понимаю, что напрягаю тебя. Я безалаберная, неряха, от меня много шума, и характер у меня, мягко говоря, так себе. К тому же тебе надо заниматься личной жизнью. Кстати, ты знаешь, что у Эдика трехкомнатная квартира в Сокольниках?

– Ну при чем тут это? – рассмеялась я.

– При том! Он мне о тебе все уши прожужжал. И там, на концерте, я все видела, так что не надо делать из меня дуру. Может быть, со временем ты вообще переберешься в Сокольники, а я буду жить у тебя, на Бауманской.

– Вот спасибо! – умилилась я. – Представляю, во что превратится моя квартирка, если оставить там тебя одну. Нет уж, вместе поживем. Да где же эта чертова текила?!

– Даш… Да прекрати ты суетиться, – Челси взяла меня за руку, отобрала пакеты с продуктами и серьезно посмотрела мне в глаза. – Даш, спасибо тебе.

И может быть, я сентиментальная идиотка, всю жизнь мечтавшая испытать – каково это, быть нужной беспричинно, без эгоистического и сексуального подтекста, просто так, может быть, у меня начался гормональный кризис тридцатилетия, которому столько внимания уделяет глянец, но я обнаружила, что едва сдерживаю слезы. Второй раз за эту чертову ночь! Я нашла в себе силы спросить:

– За что?

– За то, что показала мне, какой может быть настоящая семья. Нет, не надо ничего говорить. Просто знай, что я тебе благодарна. И еще… Дашка, ты такая дурочка, даром что начинаешь стареть.

Слезы мгновенно высохли.

– Это я-то стареть начинаю?! Да что ты вообще в этом понимаешь!

– Да ладно, расслабься, – рассмеялась она. – Это я так, провоцирую.

А потом мы все-таки нашли в одном из пакетов текилу. И пили ее, тоже из горлышка, закусывая крабовыми палочками и слоеными пирожками. А потом из-за высоток лениво вынырнуло оранжевое солнце, и это было невероятно красиво. А потом мы играли в снежки, и Челси два раза попала мне в лоб, зато я отыгралась, запихнув целый сугроб ей за шиворот. А потом к нам подошли непроспавшиеся милиционеры и потребовали документы, которых, разумеется, у нас с собою не оказалось, так что пришлось откупиться копченой уткой. А потом мы просто сидели на скамейке, и я мечтала о горячем кофе, а Челси дремала у меня на плече. А потом позвонил встревоженный Эдик и, когда я шепотом рассказала ему о пикнике, он заявил, что мы две великовозрастные дуры, и, если Челси еще может оправдать подростковый максимализм, то я безнадежна и нуждаюсь в личном психиатре, и бросил трубку. А потом на улицах появились спешащие на работу мрачные москвичи, и все они косились на нас, замерзших, растрепанных и расслабленных, с брезгливой подозрительностью. А потом открылись лотки с фаст-фудом, и я наконец купила стаканчик отвратительного растворимого кофе, который тем не менее показался мне напитком богов. А потом проснулась Челси, и мы доели тарталетки с икрой. А потом перезвонил Эдик, долго пыхтел и извинялся и сказал, что он так разнервничался, потому что я ему небезразлична. И тогда я пригласила его в кино, на премьеру какого-то дурацкого мультфильма, он согласился и сказал, что возьмет билеты на сдвоенные «целовальные» кресла.

А потом мы с Челси решили положить конец этому затянувшемуся дню.

И отправились домой, я и моя сестра.

Вдвоем.