Дарья Лаврова - Москва, я люблю его!

– Хорошо, – согласилась я. – Звони ему.

Казалось, весь ее страх и волнение передались мне через ладонь. Мы обе боялись, обе думали, что сказать, обе считали гудки в телефонной трубке, обе ждали ответа. Катина рука была ледяной и маленькой, как у пятилетнего ребенка.

Катя успела сказать только слово «Привет»; все остальное говорил Миша. Я не знала, что именно он говорил, но судя по тому, как Катя сжимала мою ладонь своими ледяными пальцами, ничего хорошего я не ждала. Через две минуты Катя с застывшим лицом отключилась и со всей силы запустила телефоном в стену.

– К нему вернулась девушка, – объяснила Катя, уткнувшись лбом в колени и обняв их руками. – Мы не будем больше вместе.

Будто в замедленной съемке, лицо Кати исказилось в громком и отчаянном крике. Это был не плач, не просто слезы девушки, которой не ответили взаимностью, не слезы абитуриентки, провалившей экзамены в лучший университет страны, а просто крик ребенка, бьющегося и задыхающегося в истерике.

Катя ревела белугой и билась затылком о стену, а я не могла придумать, чем ее успокоить. Несмотря на красное лицо, чудовищную худобу и крики отчаяния, она не выглядела страшной. На измятой кровати, до боли сжимая в кулаках одеяло, сидела нескладная девочка-подросток. Катя выглядела не более чем на двенадцать лет.

Весь день до вечера она пила, чтобы набраться смелости и позвонить Мише, и теперь ее тошнило. Я отволокла ее в туалет и полчаса держала волосы, пока ее рвало. Кате стало легче, и скоро мы смогли нормально поговорить.

– Он говорил, что все для нее делает, а ей все равно. Что он ей не нужен. Я понимаю, даже если бы она не вернулась к нему и мы были бы вместе, Мише стало бы скучно со мной. Таким, как он, нравятся жесткие девушки, которым на них плевать, которые вьют из них веревки и держат на коротком поводке. А что я? Я бы просто любила его больше всего на свете и делала бы все, чтобы ему было хорошо со мной. А ему ведь этого не нужно…

На память о неделе в Египте у Кати остался лишь компакт-диск с тремя десятками фото с пляжа, которые она успела сделать в последний день отдыха. Она спрятала их в шкаф под чемодан с одеждой – вспоминать те жаркие семь дней было невыносимо. Такого у Кати никогда не было, и она знала, что уже не будет.

Я думала, Катя еще на месяц поселится под одеялом на своей кровати, но на следующий день она впервые за год появилась в институте. Собрала волосы в небрежный высокий пучок, закрасила синяки под глазами и блестяще сдала сразу два экзамена, а столкнувшись в коридоре с Мишей, сделала вид, что между ними никогда ничего не было.

В этот момент я готова была аплодировать ей стоя.

До Нового года Катя могла не появляться в институте неделями. Иногда она приезжала ко мне. Мы сидели в туалете, курили, пили один коктейль на двоих из жестяной банки и говорили.

Катя жаловалась на проблемы со сдачей зимней сессии: англичанка не допустила до экзамена, замдекана не давал допуск, грозил отчислением. Так продолжалось около месяца, а в начале марта Катя сообщила, что ее отчислили. Она уже написала заявление на восстановление, заплатила деньги, а приказ до сих пор не вышел, хотя должен был выйти еще неделю назад.

На следующее утро в студии я рассказала обо всем Игорю. Про Египет, про Катю, про экзамены.

– Поможешь ей? – спросила я. – Она моя лучшая подруга, она не глупая, просто…

– У меня есть знакомая в контрактном отделе, надо позвонить ей, спросить, узнать про твою… Катю. Знаешь, не обижайся, но она мне не нравится.

На следующий день Игорь познакомил меня с Верой. На встречу она пришла лохматой, невыспавшейся и злой. Мы обменялись телефонами и договорились встретиться в среду во внутреннем дворе на большом перерыве.

После она болтала с Игорем, громко смеялась. Игорь улыбался и шутил, вспоминал общих знакомых, преподавателей, студентов. Их диалог был сочным и плотным, как спелое яблоко – я не могла вставить слово, да и говорить мне было нечего. Я стояла рядом, слушала, смотрела то на Солодова, то на рыжую Веру.

Я ревновала, но Вера мне нравилась. Рыжая, резкая, веселая.

В среду мы ждали Катю во внутреннем дворе. Вера постоянно курила, ругалась и говорила, какое сильное у нее похмелье. Катя пришла к концу перерыва, смущенно улыбнулась – «проспала» – и попросила сигарету. Я оставила их вдвоем и ушла на пару, скрестив за Катю пальцы.

Катя позвонила вечером и сказала, что приедет на пару часов. Позже, сидя на крышке унитаза, она рассказала, как все прошло.

– Я сняла деньги, купили коробку конфет и пошли в контрактный отдел. Вера какая-то странная, противная. Кажется, у них с Солодовым что-то есть, ну да ладно. В общем, пошли в контрактный отдел к этой стерве, дали ей денежку и конфеты. Она залыбилась сразу, посмотрела приказы, сказала, чтобы завтра подошла в деканат и подписала его, мол, все будет.

– А что ты про Солодова хотела сказать?

– Вера меня потом к нему повела, посоветоваться, что дальше делать. Классный мужик он на самом деле. Он ведь мне еще зачет не поставил, а тут сказал, что поможет, поставит, не принимая. В общем, как восстановят, нужно будет оставшиеся экзамены сдавать…

– Сколько их у тебя?

– Три, – улыбнулась Катя, закуривая третью сигарету. Едва заметно пахло освежителем воздуха и табачным дымом. Кате нравился второй компонент и оба вместе. Я рукой отгоняла дым, незаметно и тихо, будто стесняясь. Два с половиной месяца назад я бросила курить – Солодов настоял.

Иногда, в компании Оксаны, я позволяла себе половину сигареты, после чего долго мыла голову, много раз намыливая лимонным шампунем, смывая, а потом снова намыливая. Не хотела, чтобы Солодов догадался.

Теперь, когда я сидела напротив Кати, мне стало все равно. Я взяла сигарету и впервые за две недели затянулась.

Катя звонила раз в две недели, рассказывала, как продвигается дело, курила в трубку, ругалась, но в основном была всем довольна.

Солодов и Вера помогали ей. Я часто видела, как они втроем стояли во дворе, курили и смеялись. Все трое смеялись. И говорили. Смотрела на Катину руку, на два пальца, зажавших сигарету, на два ногтя, покрашенных в оранжевый цвет, и отворачивалась, пытаясь не обращать внимания на уколы ревности.

Вот бы подойти туда, стать рядом и тоже говорить, слушать, смеяться… Другие почему-то могли. Могла Вера, могла Катя, могла любая другая студентка, а я не могла. Боялась выдать себя и Игоря, не хотела проблем себе и ему, закрывала глаза и уходила в полупустую аудиторию. Холодную, неуютную, без отопления.

Там садилась на последний ряд, застегивала куртку и засыпала на несколько минут. Ближе к началу пары приходили однокурсники, кидали сумки на парты, что-то кричали, а кто-то даже пел.

Просыпалась, а рядом сидела Катя, и пахло сигаретами. Она ела соленый арахис, облизывала пальцы и готовилась к экзамену по страноведению по сборнику шпаргалок – тоненькой брошюре в тридцать страниц.

Она готовилась к экзаменам в дни сдачи. Стоя во дворе с сигаретой, сидя в буфете и грея руки о стакан с кофе, дожидаясь очереди в кассу, чтобы купить пакет арахиса, толкаясь у ксерокса, Катя листала чужие лекции и учила, учила, учила, а потом сдавала.

Я видела, как Игорь ходил в деканат, лично говорил с замом, брал допуски. Катя в это время стояла под дверью, бледная, испуганная, чуть не дрожала от страха – боялась, что зам ее не допустит. Но через минуту появлялся Солодов и молча пихал ей стопку экзаменационных листов с подписью зама.

– Заполняй, – говорил он. – Число не ставь. Поставишь, когда сдашь. Поняла?

– Поняла, – кивала Катя, отбегая к окну, чтобы удобнее было писать.

Оксана сидела на полу своей комнаты и медленно ставила одну за другой фишки старого домино, которое нашла в одном из тяжелых ящиков в своей комнате. Домино было детским, вместо точек – фрукты да ягоды.

– Ты кто? – угрюмо спросила она, не поднимая глаз. – Я скоро забуду, как ты выглядишь. Замуж еще не собираешься?

– Нет. – Я села на диван рядом с ней, поджав по себя ноги. – С чего ты решила?

– Просто тебя не было больше недели, вот я и подумала. Хотя нет. Ты не выглядишь довольной. Он тебя обижает?

– Нет, я просто очень устала. Днем я учусь, вечером в студии, перед сном готовлю ему ужин и постоянно обрабатываю фотографии. В прошлом месяце было восемь свадеб. Все просмотреть, отобрать лучшие, обработать, записать на диски. А еще нужно готовиться к семинарам и контрольным.

– Ты об этом мечтала, когда ехала в Москву?

Я пожала плечами и закрыла глаза.

– Чего ты хотела сама?

– Учиться, тусоваться и любить.

– А что ты делаешь по факту?

– Только люблю, но даже на это у меня нет сил. Это наше общее и любимое дело, но иногда его так много, что оно начинает вытеснять все остальное. Я боюсь сказать ему, что устала.

– На твоем месте я бы уже давно от него сбежала, – сказала Оксана. – Но сначала забрала бы свои деньги.

Я открыла глаза. Бесконечность из фишек домино.

– Интересно, что будет, если толкнуть одну из них? – спросила Оксана.

– Толкни, – улыбнулась я.

– Утром. А сейчас тебе надо спать. Пойдем, я постелю. Кстати, твоя подруга так и не вернула деньги, которые ты ей одолжила?

– Пока нет, – вздыхала я и плелась за Оксаной в свою комнату. – Ей сейчас сложно. Отдаст, когда сможет.

– С первой пенсии она тебе их отдаст.

– То есть?

– То есть она тебе их не отдаст.

– Почему?

– Потому что просто не отдаст. Это нельзя объяснить. Смирись с этим и снимай дальше свои свадьбы.

Лежа под одеялом и засыпая, я думала о свадьбах и бывших хозяевах квартиры. Мне снилось, как взрослеет кудрявая девочка с черными глазами, как собирается на первую работу, как плачет на кухне каждый вечер – где-то между двенадцатью и часом ночи, влюбившись в чужого мужчину, как мать в ярко-розовом халате успокаивает ее, тоже плачет и курит, курит одну за другой.

Потом тот мужчина женится на ней и переедет к ним жить – в комнату, со шкафом во всю стену. Он будет носить ее на руках из комнаты в комнату, а девочка, уже взрослая, будет говорить по телефону, смеяться и поздравлять с днем рождения своих племянников.

Каждую ночь я засыпаю в двенадцать, просыпаюсь через сорок минут, а потом долго не могу заснуть, вспоминая в подробностях свои странные сны.

Однажды в конце зимы Катя спросила меня, как это бывает, когда твоя любовь взаимна, когда уже не нужно играть в игры, когда просто можешь набрать его номер и сказать, что соскучилась, а он не испугается твоих чувств и ответит, что только сейчас думал о тебе.

Я не знала, что ей ответить. В свои восемнадцать лет я знала только светлую сторону любви. У меня был всего один парень. Плюс один мужчина. Меня никогда не бросали. Я не знала, что такое безответность. Мои чувства – и сейчас, в неполные восемнадцать лет, были абсолютно взаимны.

Всего двое мужчин к восемнадцати годам. В наше время считается, что это мало, и, скорее всего, я была намного менее опытна, чем большинство современных девушек в моем возрасте, но какая мне была разница, если мне достался лучший из всех живущих ныне мужчин?!

Я знала все о взаимности, но сказать мне было нечего.

Катя знала все о безответности.

И ей всегда было что рассказать, чередуя слова и паузы, во время которых она зажигала сигарету и будто замирала на время. Вся. Застывала и смотрела в точку, не двигаясь, пока вился вверх дым от сигареты. Тот же взгляд, как у Оксаны, только еще более грустный, холодный, отчужденный. Мне становилось не по себе от этих неподвижных глаз, в зрачках которых фокусировалась вся боль обратной стороны любви.

Три дня назад на общей кухне девятого этажа общежития два латиноса готовили мексиканскую паэлью. Пахло специями. Катя сидела на подоконнике и смотрела сверху на студенческий городок. Закрытые летние кафе, восточные закусочные, небольшие магазины и свет в редких окнах.

Миша ходил рядом, болтал с латиносами на их родном языке, смеялся, заглядывал под крышку и нюхал паэлью, напевая вполголоса какую-то знакомую песню на испанском.

Мы вышли в коридор. Группа латиносов и нигериец с короткими косичками стояли у открытой двери, дергались, танцевали под песню, что пел черный парень. Он прыгал на месте, что-то бормотал, хлопал в ладоши и щелкал пальцами, а все остальные, счастливые, глупые и пьяные, пытались повторять за ним. Мы подошли и присоединились к странным танцам.

После танца мы вместе вышли на балкон. Миша курил, глядя на ночной студенческий городок с высоты десяти этажей. Мне не хотелось курить, когда он рядом. Хотелось только одного – подойти сзади и обнять, скрестив свои руки чуть ниже его груди так, чтобы почувствовать его сердце в правой ладони.

– Не говори ничего. Просто молчи, – сказала Катя. – Я мечтала это сделать с тех пор, как увидела тебя летом.