Домой я приползла во втором часу ночи. Рваные джинсы по колено в грязи можно было выкинуть. То же самое с курткой. Самое ужасное – это перчатки. Вернее то, как мы с братом пытались их снять с рук в два часа ночи. Они натурально примерзли к ладоням и не снимались обычным способом.

Брат налил холодной воды в таз и силой держал там мои руки. Я вырывалась и орала – больно зверски. Потом снял их. Красные ладони, лопнувшие сосуды, все жжет, горит… Весь следующий день я боялась посмотреть на свои руки. Сейчас еще ничего. Надеюсь, девчонки не испугаются.

Не знаю, что было бы со мной, если бы не Кристина.

Вот так вот все и происходит. Еще вчера ты веселилась с друзьями, думая, что так будет всегда, а сегодня лежишь на верхней полке скорого поезда и едешь в другой город.

Я рассказала девчонкам, как все было, показала руки и опять расплакалась. Я люблю его. Он мужчина моей мечты, мой идеал.

Что бы ни говорили окружающие, что бы ни писали в журналах – таким, как я, бесполезно втирать, что очень скоро все это пройдет, не оставив в памяти почти никакого следа. С этим надо смириться и оставить нас в покое.

Мы можем слушать одну и ту же песню двести раз подряд и тащиться от нее, как будто слышим впервые.

Мы обклеиваем комнату плакатами и целуем их на ночь.

Мы любим, болеем, страдаем и не представляем, что может быть по-другому.


– Вы самые лучшие девчонки в нашем классе. Мне повезло, что я встретила вас. Если бы не вы, я б уже давно повесилась. Вчера Лариска приходила ко мне домой, звонила в дверь, но я не открыла… Хрен знает, что она подумает, когда увидит мои руки!

– Как тебя угораздило-то?

– Не знаю… – вздыхала я. – Сначала было жарко, руки вспотели, потом мы часа два на морозе толкались, потом через железные ворота лезли. Понимаешь, они обледеневшие были, и перчатки липли к ним. А нужно было лезть выше, отдирала руку и поднималась дальше. Я не чувствовала боли. Это только потом, когда домой приехала…

– А это было так важно, взять автограф?

– Зачем он тебе? – не понимала Кристина. – Смотреть на него, что ли? Целовать?

– Да, – гордо ответила я. – Вам этого не понять. Хотя, на самом деле, если бы я там была одна, то вряд ли полезла бы через ограду. Одной страшно, а тут – все вместе, так проще. Знаете, меня ведь легко развести на «слабо». Это очень похоже. Я не могла опозориться при фанатках, остаться трусихой и неудачницей без автографа. Слушай, неужели у тебя никогда такого не было?

– У меня было в седьмом классе. Я влюбилась в актера, самого красивого мужчину Голландии. Он снимался в мистическом сериале, где группа из четырех американских ученых борется с силами зла. Демоны, призраки, нечисть всякая… страшно!.. Показывали по понедельникам после вечерних новостей. Я не пропускала ни одной серии. Он был крутой. Высоченный такой, красивый, хоть и старый, вечно в плаще ходил, самый главный у них был.

– Старый? Сколько ему было? Тридцать?

– Думаю, больше сорока. Его постоянно били, он вечно падал с высоких лестниц, его швыряли на стены почти в каждой серии, а однажды вообще – с размаху проткнули мечом, пригвоздив к стене. В этот момент я жмурилась, а потом плакала. Он так кричал, когда этот меч из него вытаскивали.

– Кристин, ты ненормальная.

– Нормальная. Еще я просила сестру записывать мне каждую серию, потому что наш DVD не умеет записывать с телевизора. Где-то лежат сейчас эти диски, давно их не смотрела. Больше года, наверное. Знаешь, что я сделала перед восьмым классом?

– Ну?

– Я распечатала свою любимую фотку с ним, наклеила на картон и первого сентября пообещала ему, что в этом году буду учиться лучше всех и закончу восьмой класс без единой четверки. А я держу обещания. Я училась и думала о нем. Я висела на согнутых руках на шведской стене и думала о нем. Провисела дольше всех. Получила пять. Я ползла вверх по канату и думала о нем же. Я забиралась выше всех, под самый потолок. Получила пять. Контрольные по математике, диктанты по русскому, сочинения по английскому. Они были круче всех. Я училась и мечтала, что выучу голландский и приеду к нему. Даже разговорник однажды купила.

– А потом?

– Что потом?

– Ну, ты поехала к нему?

– Оксан, ну ты что, дура? Нет, конечно. Я увидела Гусева из одиннадцатого класса и сразу влюбилась в него. У него были веснушки и кривые зубы. Каждый раз, когда у его класса проходили уроки истории, я искала повод, чтобы забежать лишний раз в класс к маме и увидеть его, хотя бы несколько секунд. А когда был экзамен по истории, он принес матери букет роз. Я ходила и любовалась ими. Через неделю они засохли, и я забрала их себе. До нового года хранила их, а потом выбросила. Он окончил школу, но ни разу не зашел потом.

– А чего ты с ним не познакомилась?

– Ты что, он не стал бы общаться с учительской дочкой.

– Но я же общаюсь.

– Ты не парень. В общем, к чему я веду. Если так будет продолжаться, я сама найду тебе парня. Вот только экзамены сдам, а потом займусь тобой. Поняла?

– Ты опять за свое? Открой брачное агентство и развлекайся, а меня не трогай! Сама разберусь.

– Кстати, у меня есть старший брат. Двоюродный. Отличный парень. Свободен, но это временно. Очень временно. Жаль, что тебя это совсем не интересует. Вы бы хорошо смотрелись вместе.


Каждый день мы следим за жизнью кумиров, читаем о них в Интернете, покупаем журналы, делимся новостями с другими фанатами. Отношения кумиров с девушками воспринимаются как личная драма, будто он предпочел тебе другую. Кажется, что если бы ты была рядом, то выбор кумира был бы непременно в твою пользу. Ты реально можешь грузиться этим долгое время. Обещаешь себе, что выучишь английский/испанский/немецкий/ финский, поднакопишь денег, дорастешь до восемнадцати лет и рванешь в Лондон/Мадрид/Берлин/Хельсинки. А он уже там ждет тебя с распростертыми объятиями! Твой идеал, твой кумир, твой единственный.

Конечно, вы тут же влюбляетесь друг в друга с первого взгляда. В ваших глазах, как в мультиках, бьются красные сердечки, а дальнейшая жизнь представляется сплошным праздником. О чем еще можно мечтать?

Уж точно не о ровесниках. Ты их просто не видишь. Не отражаешь.

Влюбленные парочки вызывают тихий смех.

Я представляю, что целую Брендона Флауэрса, и меня бросает в жар.

Глава четвертая

Однажды утром в середине сентября я зашла в студенческий буфет выпить чаю с лимоном перед началом занятий. Буфетчица была недовольной и сонной, она кинула в граненый стакан два куска сахара, пакетик чая и дольку лимона. Оставалось добавить кипятка из самовара, что стоял на залитом водой подносе у окна. Из крана медленно сочились большие капли, шел обжигающий пар, и пахло плавленым сыром от бутербродов.

Я вышла во внутренний двор. Несмотря на ранний час, все столики и скамейки были уже заняты. Даже самые раздолбанные и кривые. Дворник подметал ржавые листья, среди которых блестели фантиками десятки мелких конфет.

Я устроилась на бортике неработающего фонтана и стала греть руки о стакан с чаем. У стены стояли два старых унитаза, в палисаднике валялся сломанный стул, а у скамейки курил мужчина в темном плаще. Держа стакан одной рукой, я нащупала камеру в сумке. Сняла дворника с метлой, разметавшего полукругом оранжевые листья. Ему помогал ветер, добавлял, исправлял или перечеркивал часть трудов, заставляя переделывать заново. Строгий сентябрьский ветер. Сердитый старый дворник. В тихом заточении из четырех желтых стен высотой в девять этажей. Я училась здесь меньше месяца, но уже успела полюбить все это. Будто любовь к этому месту была безусловной, была прописана во мне еще задолго до моего появления здесь, в этом городе. Все хорошо, все правильно, все как надо. Это место не стало моим. Оно всегда было моим.

Потом я сняла желтую стену снизу вверх, весь двор в целом, спящую собаку, которую подкармливали повара из столовой, потом неработающий фонтан с дождевой водой, плавающими окурками и прочим мусором. Мне хотелось зафиксировать каждый момент своей жизни в Москве, своей учебы, своих отношений, пусть даже в этом не было ни капли художественного смысла, и никому, кроме меня, они не были интересны.

Я встала, чтобы лучше уместить крыльцо в кадр. Левая рука была все еще занята горячим чаем.

– Маша, это ты? – спросил знакомый голос.

Я вздрогнула от неожиданности.

– Игорь? Но… что ты… вы тут делаете? – Я путалась в словах, чувствуя, что снова краснею и кожа вот-вот начнет плавиться.

– Я тут работаю, – ответил он. – Больше десяти лет.

– А я учусь. На первом курсе.

– Надеюсь, твоей подруги здесь нет?

– Нет, она в другом учится.

– Это к лучшему, – улыбнулся Игорь и посмотрел на часы. – Любишь фотографировать?

– Да, очень.

– Давно?

– С четырнадцати лет, когда купили первую цифровую камеру. Я почти не расставалась с ней. Снимала всех и все, что видела. Даже то, что ем на обед. Достала всех, наверное. В школе постоянно снимала праздники, дискотеки и обычные учебные дни. Через три месяца на компьютере перестало хватать места для фотографий, пришлось покупать внешний жесткий диск. Жаль, что у меня мало снимков со мной. Я почти всегда остаюсь за кадром. А если и попадаю в кадр, то получаюсь неважно…

Игорь улыбался. И глазами, и губами. Потом выражение его лица сменилось на задумчивое, или даже мечтательное. Подул ветер, поднял листья, Игорь отвел глаза в сторону. В этот момент я снова включила камеру и сняла его. Казалось, он не заметил этой непрошеной шалости.

– Покажешь мне свои снимки? – спросил он.

– Конечно, – ответила я. – Но там нет ничего особенного. Просто школьные будни. Тетрадки, учебники, загнутые уголки страниц, рисунки на полях, небрежные шнурки на ботинках, решения задач на доске цветным мелом, школьные завтраки… Вряд ли вам это будет интересно.

– Мне интересно. Я сам много фотографирую. Могу что-нибудь посоветовать. – Игорь протянул мне свою визитку. – Здесь мой электронный адрес, сайт и телефон. Буду ждать писем. Ну, счастливо. У меня пара через две минуты. Передавай привет подруге.

– Хорошо, – улыбнулась я, глядя ему вслед. На перилах крыльца стояли плотные ряды грязных стаканов. Отколотые края, остатки кофе, разбухшие чайные пакетики, следы помады.

Я сделала еще один снимок и поднялась наверх.


Вечером я достала визитку Солодова и зашла на его сайт. Игорь профессионально занимался фотографией больше пяти лет.

Десятки шикарных свадебных съемок; еще больше съемок love-story; студийные портреты, предметная съемка, фэшн-съемки одежды еще не известных российских дизайнеров, были там даже фото ню.

На странице не были указаны цены за фотоуслуги, но был адрес электронной почты и номер мобильного телефона. По всем вопросам, касающимся стоимости его работы, Солодов предлагал обращаться к нему и обсуждать лично.

Я рассматривала его фото до глубокой ночи. Начала со свадеб. Это было действительно красиво. Талантливо, волшебно, эмоционально.

Глядя на его снимки, мне было стыдно посылать ему свои убогие, бессмысленные и блеклые кадры, которые даже фотографиями назвать язык не поворачивался.

Я была просто одной из десятков тысяч девочек-тинейджеров, не расстающихся с камерой ни на минуту, называющих себя фотографами, с наивной детской претензией на ванильную оригинальность и сомнительный талант, от которого со временем останется не больше чем иллюзия, гигабайты воспоминаний на старом ноутбуке и немного комментариев в альбомах социальных сетей.


Первая лекция по страноведению прошла только на третьей неделе сентября. Холодная аудитория со светлыми ободранными стенами – на лифте нужно было доехать до девятого этажа, а потом пешком подняться еще на один этаж.

– По истории будет зачет и экзамен. Полностью на английском языке. Говорят, препод просто зверь.

– С третьего курса есть ребята, которые до сих пор сдать не могут.

– Каждую сессию приходят на пересдачу, а он даже тройку поставить не может.

– О нем уже давно легенды ходят. Сдать просто нереально.

– Говорят, что он гениален.

На третьем ряду, ближе к левому краю, сидела только Катя. Остальные студенты потока, более полусотни человек, равномерно занимали весь лекционный зал. Казалось, они намеренно избегали ее, будто она больная, заразная или неполноценная. Будто боялись находиться вблизи нее.

Этим утром в шумном зале – молчаливая, задумчивая, опустившая глаза, бледная и немного неряшливая, занимавшая место на третьем ряду, – Катя выглядела еще более одинокой и жалкой.

Я села рядом с ней. Она смущенно улыбнулась и посмотрела на доску. Преподаватель истории стоял спиной и что-то писал бледно-зеленым мелом. Он был достаточно высоким и худощавым. Тонкий серый свитер обтягивал прямые широкие плечи, рукава засучены до локтей. Простые джинсы и кожаные кеды. Густые темные волосы отросли почти до середины шеи. Он писал левой рукой, небрежно выводя на доске кривые, едва понятные буквы. На безымянном пальце блестело кольцо. Со спины ему сложно было дать больше двадцати пяти лет, если бы не легкая, едва заметная проседь в черных волнистых волосах.