Сара замерла. В словах отца прозвучала некая обреченность. Уильям был ранен в плечо, но при этом тяжело дышал и в его груди что-то хрипело. У него сильно мерзли ноги: Касси то и дело приносила и меняла завернутые во фланель горячие кирпичи.

— Наверное, вам не надо было пускаться в столь дальний путь? — робко промолвила Сара:

— Мне очень хотелось вернуться в Темру. В госпитале сказали, что я могу ехать домой.

— Поблизости не осталось ни одного врача. Все в армии. Доктор Уайтсайд ушел на войну в прошлом месяце.

— Ничего. Думаю, он мне не понадобится.

— А как Юджин? — спросила Сара. — Вы его видели?

— Нет. Мы в разных частях. Он пишет?

— Да, — ответила Сара, отметив про себя, что от Юджина довольно давно не было писем.

Ей не понадобилось слишком много времени, дабы понять, что она осиротела. Она была вынуждена охранять душевный покой отца и не могла сказать ему правду. Болезненная слабость, владевшая телом Уильяма, перенесла его в другой мир. Он мог задавать вопросы, но был не в состоянии принимать решения и заботиться о Темре.

— Как дела в имении?

— Неплохо. Я справляюсь с помощью мистера Фоера.

— Не стоит целиком полагаться на него. Ты должна проверять все счета, каждый день вести записи. Имение должно иметь свою летопись. Так издавна повелось в Темре.

Сара хотела ответить, что она мало что понимает в бухгалтерии, но вместо этого промолвила:

— Хорошо.

Вскоре Уильям заснул. Сара просидела возле его постели всю ночь. Она смотрела в лицо отца, на котором дрожали отбрасываемые лампой тени. Лицо было спокойным, отрешенным. Уильям считал, что оставляет Темру в надежных руках. Он прожил слишком счастливую жизнь, чтобы верить в разрушения и потери.

Утром дождь продолжал лить безостановочно. Темра утопала в потоках воды. Уильям проснулся и закашлялся. Дочь немедленно встрепенулась и протянула ему стакан воды.

Он сделал судорожный глоток и расслабился.

— Сейчас Арчи принесет умыться, а потом подадут завтрак, — как можно веселее произнесла Сара.

— Это хорошо. Я очень рад оказаться дома.

— Вы больше не поедете на войну, отец? — спросила Сара, заглядывая в глаза Уильяма.

— Нет, — мягко произнес он, — не поеду.

Им владело чувство, будто несколько месяцев назад его смыло отливом в огромный океан, а сейчас вынесло обратно из темной глубины прямо к родным берегам.

Глаза Уильяма запали, а рисунок рта изменился. За эту ночь он постарел на много лет. Видя это, Сара трепетала от страха, но старалась не подавать виду.

Ее догадки подтвердились, когда отец сказал:

— Я хочу поговорить с тобой… об Айрин. Я вписал ее имя в свое завещание.

Сара вздрогнула и распрямила согнутые плечи. В ее взоре промелькнуло возмущение.

— Отец!

Он протянул холодную руку и сплел свои пальцы с пальцами дочери.

— Ничего не говори, просто послушай. Полгода назад я навещал ее в Саванне: она была похожа на привидение, и она меня не узнала. Испугалась, попыталась спрятаться. Доктор сказал, чтобы я больше не приезжал. Надежды на выздоровление нет, и все же… Сара! Я не могу умереть спокойно, не передав тебе своей просьбы: если случится чудо и она поправится, вопреки всему предоставь ей кров. Все это время я день и ночь думал о том, каким образом «помог» своему брату, как «спас» его дочь! Айрин совершила тяжелый проступок, но… возможно, мы чего-то не поняли? Я тоже был молод и тоже не думал ни о чем, кроме любви к твоей матери. Мы пошли против воли ее родителей, и мне пришлось приложить немало усилий для того, чтобы завоевать уважение и признание общества, которое легко отвернулось от меня после того, как моей племяннице довелось оступиться. Я сделал выбор не в ее пользу, но был ли прав?

Ребенка Айрин мы с Юджином отвезли в Чарльстон, где его, вероятно, продали в какую-то семью. Оставили у человека по имени Хейт, который занимался такими делами. Многие состоятельные люди покупают маленьких мулатов, чтобы вырастить из них хороших домашних рабов. Быть может, когда-нибудь тебе удастся отыскать этого мальчика? Айрин дала ему имя Коннор, которое я попросил оставить, но скорее всего его назвали иначе. И еще: сохрани Темру. Любой ценой. Это — то единственное на свете, что никогда не предаст и не подведет.

— Отец! — Сара не смогла сдержать душивших ее чувств. — С тех пор, как Айрин появилась в нашем доме, все пошло наперекосяк. Она навлекла на Темру проклятие!

Уильям О’Келли закрыл глаза и твердо произнес:

— Обещай! Без этого я не смогу спокойно уйти.

И она была вынуждена прошептать:

— Обещаю.

Он умер на следующее утро. Ранение осложнилось пневмонией, начавшейся во время путешествия в промозглую погоду. Могилу выкопали рядом с могилой его супруги Белинды. На похороны собрались соседи. Они старались поддержать Сару, однако она знала, что после они едва ли станут ее навещать.

Домашние негры стояли поодаль и громко рыдали. Сара понимала, что они с радостью позаботятся о ней, но только — как слуги. Отныне все заботы о Темре — до той поры, пока не вернется Юджин, — сваливаются на ее плечи.

Фоер тоже был тут. Краем глаза она видела его серое непроницаемое лицо. Ей чудилось, что от этого человека исходит непонятная угроза.

Когда могила была зарыта, у Сары неожиданно подкосились ноги и она упала на землю. Ее поднял кто-то из соседей, а Касси отвела в дом. На обратном пути начался дождь, его косые струи намочили волосы Сары, ее траурное платье и смешались с ее слезами.

Несколько дней она просидела возле окна, глядя на простиравшуюся за ним плантацию — самую существенную часть мира, какую она знала. Отныне эта земля представлялась ей живым существом, требующим ее забот, ее сил, ее крови.

Однако Сара не знала, где взять, как высечь ту искру, которая позволит ей воспрянуть духом, обрести уверенность в себе и озарит ее ум.

Через несколько дней она собралась с силами и поехала в Чарльстон. Сара решила телеграфировать командиру полка, в котором служил ее брат, о том, что Уильям О’Келли умер, и попросить полковника Гаррисона предоставить Юджину внеочередной отпуск.

Чарльстон был залит дождем и тонул в дымке размытых огней. Саре казалось, что хор привычных звуков напоминает траурный марш. Ей чудилось, будто город неожиданно сделался суровым, строгим и… одноцветным: многие люди, особенно женщины, были одеты в черное.

Саре представлялось, что она плывет в зыбком тумане, потерянная, никому не нужная, плывет, окруженная безликими призраками.

На телеграфе было полно народу. Встревоженные, озабоченные люди без конца отправляли и получали телеграммы, и Сара встала в хвост длинной очереди. Она покрепче завязала под подбородком ленты покрытой черным крепом шляпки, сжала в руках ридикюль и приготовилась к долгому ожиданию.

Когда через пару часов они с Касси выбрались с телеграфа, Сара была ни жива ни мертва от усталости, однако сказала:

— Мне необходимо наведаться в одно место.

Она уверенно шла по улицам, а Касси — безмолвная черная тень — в недоумении тащилась следом. Служанка не рискнула задать хозяйке вопрос, ибо выражение лица Сары являло собой воплощение целеустремленности и упрямства. Хотя в целом Касси хорошо понимала белых господ, иногда ей казалось, что внутри них живет нечто такое, что нельзя объяснить словами, чего они и сами не были способны толком постичь.

Несмотря на свою практичность, они могли преследовать призрачные цели и служить глупым интересам. Порой Касси хотелось посмеяться над ними, как она смеялась над полевыми работниками, верящими во всякую чепуху: в духов, населяющих предметы, в грошовые амулеты, вроде пуговиц или гвоздей.

Касси шла за хозяйкой, внимательно глядя себе под ноги и тщательно придерживая подол. Иногда она брезгливо шипела и возмущенно закатывала глаза, а ее нижняя губа возмущенно оттопыривалась, словно носик кувшина.

Саре удалось отыскать человека по имени Хейт в квартале, куда прежде она не сунула бы носа даже с самой надежной охраной.

Она выглядела усталой, волосы выбились из-под шляпы, подол платья был испачкан в грязи. Говоря с Хейтом, она не могла держаться спокойно; помимо воли в ее голосе прорывались истерические нотки.

Хейт выслушал Сару, не перебивая, а после сказал:

— Иногда господа обращаются ко мне с просьбой пристроить цветного ребенка в хорошую семью. Как правило, они не заинтересованы, чтобы я об этом болтал, и я всегда иду им навстречу.

— Дело в том, — нервно произнесла Сара, комкая в руках платок, — что это был… особый случай. Ребенка родила… белая женщина.

— Мне остается только посочувствовать ей, — развязно произнес Хейт, глядя в порозовевшее лицо Сары.

— Мальчика звали Коннор; цветных обычно так не называют. Мой отец попросил вас сохранить мальчику имя.

Ей почудилось, что во взгляде Хейта промелькнула тень воспоминания, однако он сказал:

— Сожалею, мисс. Это имя мне ни о чем не говорит. К тому же люди, которые забирают у меня детей, имеют право называть их по-своему, как им заблагорассудится.

Сара сделала последнюю попытку:

— Я вам хорошо заплачу!

— Я все равно не смогу вам помочь.

Госпожа и рабыня пошли назад. Сару раздражал шум деревьев под порывами ветра, грохот колес экипажей с металлическими ободьями, крики возниц, стук копыт лошадей, а свет газовых фонарей казался слишком ярким.

Видя, что хозяйка расстроена, что она не в себе, негритянка сказала:

— Можно поступить гораздо проще, мисс: купить любого цветного ребенка и сказать, что это ее сын. Разве она помнит, как выглядел мальчик!

Взгляд Сары уперся в мокрые камни мостовой.

— У Айрин тяжелое помешательство. Она не узнала даже моего отца. Я хотела найти ребенка не для того, чтобы вернуть его ей.

— А зачем?

— Для того, чтобы увезти его в Темру.

У Касси округлились глаза.

— Что бы вы стали с ним делать?!

— Не знаю. Я хотела исполнить обещание, данное отцу, — сказала Сара и надолго умолкла.

Ее одолевали тяжелые думы. Неужели отец оставил Темру и отправился на войну, потому что пытался убежать от самого себя, от чувства вины, которое глодало его душу?

Перед тем, как покинуть Чарльстон, Сара вернулась на телеграф в надежде получить телеграмму. Она пришла не напрасно: полковник Гаррисон успел прислать ответ. Когда Сара разворачивала листок, ее руки дрожали от волнения. Внутри ее ждало несколько сухих строк. Капитан Юджин Фрэнсис О’Келли не вернулся с разведывательной операции в Западной Виргинии и числился пропавшим без вести.

Глава 3

Здание для содержания душевнобольных в Саванне было выстроено согласно плану Киркбрайда[10] и представляло собой нечто, издали напоминавшее скалистый массив, а вблизи — викторианский дворец, окруженный обширным запущенным парком.

По ночам, когда оно погружалось во тьму, глубина пространства давила на обитателей огромных палат, и они сжимались в своих железных койках, боясь спустить ноги на истертый, потемневший от времени пол.

Те, кто не мог или кому было запрещено выходить в парк, круглый год видели сквозь решетки одно и то же: высокие деревья и тускло освещенные окна других корпусов.

Главный врач больницы Генри Брин старался содержать меланхоликов отдельно от буйных больных; впрочем, иногда случались ошибки — ведь с сумасшедшими никогда ничего нельзя знать наперед.

Потому иногда по ночам несчастных меланхоликов пугали некие привидения, с диким криком вскакивающие с кроватей, а днем — не менее странные существа с перекошенными ртами, стеклянными глазами, неуклюжими или подчеркнуто театральными жестами. Однако большую часть времени обитатели выкрашенных тускло-зеленой краской палат для тихих больных, куда поместили Руби Хоуп, пребывали в дебрях своего собственного странного мира.

Руби не была меланхоликом и не страдала буйным помешательством. Единственным, что отличало ее от нормальных людей, была болезненная склонность к воровству. Она с детства брала себе все, что понравится, а иногда и то, что ей вовсе не было нужно.

Ее длинные тонкие пальцы напоминали змей, способных незаметно проскользнуть в любой карман, ее взгляд — в зависимости от обстоятельств — был полон обманчивой невинности, обаятельной наглости или неприкрытого цинизма.

Как и Джейк Китинг, Руби родилась в Новом Орлеане. Родители выгнали ее из дому, едва ей исполнилось четырнадцать. Все, что она делала, казалось забавным, пока никто не принимал ее всерьез, но после это стало проблемой, на которую было трудно закрывать глаза.