— Ты снова рисуешь? — начала разговор, заметив возле окна мольберт.

   — Убиваю время.

   — Можно взглянуть?

   — Не стоит.

   Безукоризненно-вежливый ответ от холодного незнакомца, который не впускал меня более в свой мир. Что он теперь изображал на своих рисунках? Может, ему позировали те дамы, которые так стремились помочь графу скоротать время и развлечь его всеми возможными способами?

   — Хозяин, — Джим остановился за моей спиной, — нужно сменить повязки.

   — Позже сменишь.

   — Я могла бы помочь, — сказала, подходя ближе.

   — Должность сиделки уже занята, Джим отдаст её только с боем.

   В его голосе прозвучала насмешка, а я слегка покраснела.

   — Я принесла подарок. Слышала, как врач говорил, что вскоре тебе можно будет встать с постели.

   На самом деле, я сама расспрашивала врача о состоянии здоровья Джаральда, и думаю, не я одна. Когда обратилась к доктору с этим вопросом, несчастный лекарь едва не закатил глаза к потолку, но хорошие манеры возобладали над недовольством. Доктор вкратце изложил ситуацию, что граф идёт на поправку, и поправлялся бы намного быстрее, не вставай он на ноги и соблюдай постельный режим.

   — Подарок? — Джаральд приподнял одну бровь, а я вытащила из-за спины принесённую вещицу, положила её на кровать и развернула шуршащую бумагу. Я купила для него трость. Её изготовили на заказ по придуманному мной эскизу. Черная, лакированная, с серебряным набалдашником в виде застывшей в прыжке пантеры, она больше напоминала элегантный красивый аксессуар для истинного джентльмена, однако на деле была очень прочной.

   Граф рассматривал подарок также равнодушно, как до этого разговаривал со мной.

   — Драгоценная супруга, — он взял мою ладонь. От прикосновения его губ тепло пробежало по телу, превращаясь в дрожь нетерпения, — ты так заботлива и излишне внимательна ко мне. Джим!

   Камердинер тут же подошёл.

   — Отведи достойное место подарку графини.

   Слуга поклонился, подхватил трость и отнёс её в угол, где я только сейчас заметила целый ряд прислонённых к стене тростей всех видов и размеров. Настоящая выставка! Еле сдержалась, чтобы не закусить от досады губу.

   — Я стану менять их каждый день, а то так сложно выбрать одну. Твою, родная, буду носить в особенные дни, например, по праздникам, — Джаральд закончил тираду и снова откинулся на подушки, разворачивая газету.

   В душе начинала клокотать злость, настоящая, безудержная, требующая выхода. Как все эти женщины смеют дарить ему подарки? И он их принимает!

   Сделала шаг, второй, а потом подбежала к стене, сгребла все палки в охапку, оставив только свою, и высыпала в камин. Высыпала и застыла рядом, шокированная собственными действиями.

   На несколько мгновений в комнате воцарилась тишина, а потом раздался холодный голос графа:

   — Какой порывистый поступок, милая. Ты уничтожила подарки, которые люди сделали от чистого сердца. В частности, вон та дорогая трость из красного дерева, что сейчас красиво полыхает, была поднесена виконтессой Вильямс тайком от её не слишком богатого супруга. Боюсь представить, что теперь эти несчастные будут недоедать из-за непомерных трат очаровательной леди.

   — Хотела облегчить тебе выбор, — голос подрагивал, но я постаралась ответить равнодушно, ему в тон. Господи, как я могла такое сотворить?

   Застыла, ожидая услышать приказ высечь меня сию же минуту за неслыханную дерзость, а потом заметила усмешку на его губах.

   — Джим, пусть слуги держат подальше от графини Рокон все, чем можно разжечь огонь. Как бы она не сожгла моих гостей.

   Краска бросилась в лицо. Мне хотелось и плакать, и безудержно хохотать, но ещё больше желала стереть эту издевательскую усмешку с его губ и лучше всего своими поцелуями.

   — Я принесу виконтессе извинения.

   — Вот как? Неужели готова всем рассказать?

   Я прикусила губу. Готова я не была. Джаральду было плевать на скандал и на все высшее общество вместе взятое, а я очень прочно увязла в устоях, запретах и правилах, внушаемых с детства, вбиваемых в меня плетками наряду с иными суровыми наказаниями. Жениться на другой в период траура и столь короткое время спустя. Это немыслимо. Если бы подобное произошло не со мной, я была бы шокирована.

   Джаральд хмыкнул и вновь уткнулся в свою газету, полностью игнорируя моё присутствие и даже тот факт, что трости продолжали полыхать в камине, только велел Джиму открыть окно. Камердинер бросил на меня осуждающий взгляд и поспешил исполнить приказ, а мне ничего не оставалось, как уйти.

   В гостиную вышла вместе со слугой, который собирался сменить Джаральду повязки и стал готовить лекарство. Прежде чем он склонился над небольшим серебряным тазиком, я успела заметить выражение его лица. Заколебавшись на секунду, я все же решилась приблизиться к камердинеру.

   — Джим.

   — Да, леди?

   Он не смотрел на меня, готовя своё снадобье.

   — Это вышло случайно. Я не желала выстрелить в него.

   — Хозяин также говорит, — произнёс Джим сквозь зубы, — ранение случайное, как и укол шпагой, и никто не собирался драться из-за вас.

   — Джим, я не хотела, чтобы это произошло.

   — Зря он последовал за вами. Если женщина не смогла оценить, что мужчина за ней в огонь и в воду бросается, то хоть голым спляши, она не заметит.

   — Джим...

   — Только не говорите, что неверно изъясняюсь. Будто бы я эти прятки ваши с самого начала не наблюдал. А все с той ведьмы началось. Неужто не знала, что к себе человека не привяжешь, он тебе не собака на цепи сидеть. А у хозяина характер такой... Неправ он был, когда вас выбрал, но только и вы не особо сопротивлялись. Зато потом... Он в эту реку бросился, воспаление сильнейшее подхватил. Я думал, не выходим, да только поправился с Божьей помощью и нашими молитвами.

   Только в себя пришёл и сразу за вами кинулся в монастырь этот треклятый. А лишь понял, какую обиду вам нанесли, и мстить пошёл. Ведь за вас дрался. А эти под дурманом на него кидались со шпагами. Гвардейцев-то меньше числом оказалось, и времени не было больше солдат собрать, ещё и девчонку вытащить спешили.

   С несколькими разом бился, на ранения свои и внимания не обратил, и душу невинную спас, да не одну. Скольких ещё могли эти душегубы на свой алтарь положить, если б граф не вмешался? Вот небеса и сжалились, избавили его от злобной ведьмы. Нашла она свою погибель, и на то Божья воля, но вы... вы его в убийцы записали. Это после всего, что он для вас сделал? Коли он убить мог, так сразу после замужества и удавил бы жену, не шибко раздумывая. Граф её с тех кольев снимал, а руки дрожали. Что же он, по-вашему, бесчувственный? Вам охи-ахи подавай, признания на коленях? Чего ещё нужно? Я бы вас в том сарае бросил, где вы на него пистолет наставили, но точно бы в жёны не взял.

   Теперь бродите как неприкаянная... ушли бы с глаз долой, не бередили сердце. По вашей вине на всю жизнь хромым останется, ловкости прежней уж не вернуть. Не безгрешен хозяин, что тут скажешь, и небо жестоко его за грехи покарало, да только я с графом до последнего вздоха останусь, потому как добро помнить умею, и как он мне жизнь спас, не забуду.

   Слуга отвернулся и замолчал, а я едва сдерживала слезы. Бросилась к двери и убежала, пока не разрыдалась прямо у него на глазах.

   Дни шли. Для меня монотонность будней разбавляли незначительные события вроде коротких прогулок, общения с компаньонкой и чтения. А ещё я поняла, что не беременна, и даже не знала, радоваться этому факту или нет.

   Ввиду траура все праздники были отменены, даже тридцатилетие графа ознаменовалось тихим семейным ужином. Гости не скупились на подарки, и все соседи также отметили Джаральда своим вниманием, хотя приёма не состоялось. За ужином хозяин всех благодарил, был невероятно остроумен и умудрился создать такую атмосферу, что впервые за много дней даже я не чувствовала прежней тягостной тоски и уныния. Смеялась над его шутками, над подначиванием особо близких друзей, которые приехали специально ради юбилея, и ответами собеседников.

   В этот раз я не стала приносить ему подарок сама, а оставила в огромной груде разноцветных коробок, сложенных в графской гостиной. Я выбрала самую ценную для меня вещь — дневник отца, его записки о путешествиях, которые он совершал в молодости. Была уверена, что этот дар Джаральд оценит, ведь он, как и я, любил много читать.

   Ещё я завела себе привычку каждое утро писать графу короткие записки с небольшими пожеланиями на предстоящий день и всякий раз вкладывала в конверт какую-нибудь мелочь: платок с вышитыми мной инициалами Д.Р., засушенную веточку персика из оранжереи с уже налившимися почками, интересную фразу из занимательной книги, выписанную и красиво оформленную на отдельном листочке. Со стороны это могло показаться глупым, но таким образом я общалась с ним и в какой-то мере избавлялась от собственного одиночества. Граф, конечно, мог и выбрасывать эти конверты, не открывая, но я надеялась, что все же открывает.

   После праздника гости покинули замок, осталось только несколько дальних родственников, в основном, пожилых, решивших переждать в замке раннюю весну, а также моя компаньонка.

   Джаральд встал на ноги и вернулся к своим делам. Ходил по замку с моей тростью и практически не хромал (даже не знаю, чего ему стоило каждый раз превозмогать боль), отдавал приказания, ездил верхом по своим владениям, но, конечно же, не приглашал меня составить ему компанию. Я обычно каталась ранним утром по огромному парку, дорожки которого были расчищены, и с вершины холма наблюдала за всадником, объезжающим обширные территории.

   Спустя пару дней услышала от горничной, что Джаральд собирается возобновить свои тренировки, и следующим утром спустилась к тренировочному залу и незаметно наблюдала, опасаясь, как бы граф не нанёс себе ещё больший вред.

   Он тренировался один. Я смотрела, как Джаральд скинул жилет и остался в рубашке, прислонил трость к стене и взял в руки шпагу. Он встал в стойку напротив деревянного манекена, отступил и сделал выпад. Его лицо исказилось от боли, граф громко выдохнул и оперся ладонью о неподвижного противника. Откинул назад голову, прикрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул. Потом повторил выпад, оступился и едва не упал. Вновь ухватился за манекена, устоял на ногах, размахнулся и со всей силы вогнал в дерево шпагу. Лезвие скользнуло по поверхности, прочерчивая глубокую борозду, но от сильного давления кончик сломался. Джаральд отшвырнул шпагу в сторону и молча прислонился лбом к покалеченному дереву.

   Я очень тихо отошла от дверной щели и направилась обратно в комнату. В такие секунды я чувствовала его боль как свою, страдала также сильно, как он, но ничем не могла помочь.

   Немного позже, вечером того же дня, мне доставили записку от супруга с требованием спуститься в кабинет. Сердце сразу заколотилось от нехорошего предчувствия, я поняла, что пришло время платить за собственную ошибку.

   Я сошла вниз по старой лестнице, а когда приблизилась к кабинету, то замерла, не решаясь войти. Поднимала сжатую в кулак руку и снова опускала. В конце концов, набралась храбрости и постучала.

   — Входи.

   Джаральд ждал меня. Я вошла и остановилась у стены.

   — Подойди.

   Приказы звучали отрывисто, как если бы он с трудом сдерживал себя. С какими эмоциями он сейчас боролся? Гнев, разочарование, крушение надежд? А, возможно, осознание себя калекой?

   Я понимала, что с его упорством он не прекратит бороться до последнего, пытаясь хотя бы частично возвратить себе былую форму, но только сегодня Джаральд очень ясно осознал, что прежняя ловкость не вернётся, и он обречён терпеть боль.

   Я сделала несколько шагов к нему и замерла, увидев на столе плеть. На лакированной рукояти плясали блики зажжённых свечей, длинная кожаная лента свернулась чёрной змеёй. Странный распушенный кончик выглядел как-то нелепо на фоне довольно зловещей картины, зловещей лично для меня.

   Я не могла оторвать глаз от опасного предмета, а граф проследил за моим взглядом и медленно пробежался по рукояти кончиками пальцев.

   — Я все думал, Розалинда, зачем женился на тебе, почему не отпустил. Никогда в жизни не испытывал подобного презрения к женщине, никого ещё не ненавидел так сильно. Одного не могу понять, почему не удаётся выкинуть тебя из головы?

   Ни обвинения, ни угрозы, простая констатация факта.

   — Ты решил исполнить своё обещание? — мой голос был негромким, но каждое слово раздавалось отчётливо в повисшей тишине.

   — Я задал тебе вопрос.

   — Я не могу ответить на него, только ты сам. Если позвал за тем, чтобы наказать, то я готова. Ты обещал высечь меня, когда снова предам, так давай, сдержи слово. Может, после этого нам обоим станет легче? Совесть перестанет терзать меня, а твой гнев не будет больше разъедать душу?