В комнате никого не оказалось, но создавалось ощущение, что люди только что вышли отсюда. Я увидела золу на полу возле камина, будто его недавно почистили, и свежие дрова, сваленные грудой рядом с чугунной решёткой. Само помещение оказалось небольшим, но очень светлым, не зря граф выбрал именно эту комнату в башне. Возле одного из окон располагался большой дубовый стол, у другого стоял мольберт. В углу обнаружилась ширма, а вдоль стен сгрудились картины, наверное, те самые, которые граф демонстрировал сыщикам.

   Я подошла ближе, отодвинула и повернула одну из картин, ожидая увидеть обнажённую натуру, но здесь был изображён замок. Туман стелился у подножия холма, на небе смешались краски заката и вся картина дышала завораживающей красотой древних каменных строений, показанных лишь штрихами, в необычном и несколько непривычном для меня стиле, но ощущения картина дарила потрясающие.

   Обнажённая натурщица обнаружилась на следующем холсте. Голая миловидная девица возлежала на леопардовой шкуре. Её лицо было прорисовано в общих чертах, тело состояло из каких-то разноцветных мазков, будто художник не столько стремился запечатлеть красоту некой неизвестной мне дамы, сколько попросту развлекался или даже смеялся над самим художественным искусством. Здесь не было присущего многим картинам любования женским телом, акцента на особо прекрасных изгибах и интимных зонах, а лишь намёки, наброски и откровенный кураж.

   Я толкнула картину обратно к стене, поскольку даже смотреть на то, что он когда-то рисовал других женщин, совершенно не хотелось. Обернувшись к столу, увидела на нём стопку листов, а рядом лежали акварельные и масляные краски, целый набор кисточек, какие-то бутыльки. Странно было осознавать графа ещё и художником, так не вязался с этим его образ циничного пресыщенного человека. Мне пришло в голову, что для Джаральда это, скорее всего, просто способ развлечься. Чем ещё объяснить столь необычный стиль исполнения?

   Я решила вернуться в кабинет и ждать графа там, но когда проходила мимо стола, заметила, что стопка листочков — это ничто иное, как акварельные рисунки. Подойдя ближе, склонилась над ними, и дыхание замерло в груди. Схватив всю пачку, стала перебирать рисунки, один за другим, и сердце билось все быстрее.

   На каждом из них была я. В самых разных позах, в разное время и разных местах, но ни малейшего сходства между этими изображениями и тем грубым портретом натурщицы. Здесь не было резких мазков и сочетаний ярких и тёмных цветов. Краски мешались в нежной цветовой гамме, немного расплывчатые контуры, но более детальная прорисовка всех черт, а что гораздо важнее, в этих рисунках жила душа, душа их художника.

   Я провела дрогнувшей ладонью по плавно изогнутым линиям, и слезинка скатилась по щеке. Они дышали жизнью, страстью и глубоким чувством. Каждый листочек — это какой-то момент, запечатлевшийся на белом листке: вот я верхом на лошади, а здесь склонилась над вышивкой или читаю книгу под развесистым дубом, а на другом лежу в траве и смеюсь, и моего лица касается тонкая травинка. Я вспомнила этот эпизод, он случился так давно, ещё в пору, когда нас с Джаральдом разделяла огромная пропасть. В тот день я искала его, чтобы узнать, чем он обидел Люсинду. Пораженно всмотрелась ещё раз, удивляясь, как Джаральд сумел невероятно точно уловить момент, а после перенести его на бумагу. Он запоминал все до мельчайших деталей вроде крошечной родинки у основания моей ладони.

   Я перебирала листочки пока не дошла до самого последнего. При взгляде на него дрожь прошла по всему телу и пришлось облокотиться ладонью о стол от накатившей вдруг слабости. Этот рисунок вызывал совершенно ошеломляющие эмоции: здесь я сидела на коленях на кровати в одной ночной сорочке. Она сползла вниз, стыдливо приоткрыв округлое белое плечо. Волосы распущены и спускаются вдоль спины, касаясь кончиками голых пяток. Глаза полуприкрыты, а тонкие пальцы касаются лица, ещё хранящего на себе отпечаток светлого сна. Кажется, пройдёт секунда, и я оживу, потру глаза и откину руки назад, потягиваясь и сбрасывая с тела оковы сладкой дремы.

   Невероятно чувственный и в то же время чистый и очень нежный рисунок. Здесь каждая чёрточка дышала негой и любовью. Эту любовь вложил в изображение художник. Но какова же была её сила, если вот так, при одном взгляде на портрет, вы сразу ощущали чувства того, кто его нарисовал. Настолько глубокие, что никакие слова и фразы не были в состоянии их передать, зато смогли выразить эти тонкие штрихи и немного расплывчатые акварельные мазки.

   Я вздрогнула, заслышав голоса снаружи, очнулась от молчаливого созерцания и, быстро положив всю пачку обратно на стол, метнулась к ширме. Спряталась за ней и затаилась, не желая обнаружить своего присутствия. Было нечто воровское и чуточку преступное в том, что я вторглась в очень личный мир моего графа, которой он закрывал ото всех плотной, непроницаемой завесой, точно так же, как запирал эту комнату на замок.

   В мастерскую вошли Джаральд и его камердинер.

   — Разводи огонь, — велел хозяин, и Джим бросился исполнять приказ.

   — Все жечь?

   — Все, мне этот хлам больше не понадобится.

   — А мольберт и краски.

   — Сложи в коробку, заберу с собой. Когда закончишь, уберёшь здесь все и вынесешь золу, а после запрёшь комнату. Я спущусь в кабинет, заберу последние документы.

   — Я понял, хозяин.

   Сквозь небольшую дырочку в обтянувшей ширму материи, я могла наблюдать, как Джаральд подошёл к столу. Граф положил рядом с рисунками ещё одну пачку, перевязанную лентой. Приглядевшись, поняла, что это мои письма, те самые, с пожеланиями, которые я писала для него каждое утро.

   Огонь в камине весело заплясал, наполняя комнату треском сгорающих поленьев.

   — Рамы ломать? — задал вопрос камердинер.

   — Ломай.

   Джим направился к картинам возле стены, а Джаральд взял в одну руку мои письма, а в другую рисунки. Я даже дышать перестала, когда он подошёл к камину и замер, словно раздумывая над чем-то. Нет, нет! Только не сжигай, пожалуйста, не сжигай! Я едва сдержала крик, когда он размахнулся и зашвырнул в камин белоснежные конверты, подписанные моей рукой. Пламя скручивало белые листы, а он стоял и смотрел. Треск ломаемых рам прекратился, Джим уронил картину на пол и обернулся:

   — Хозяин...

   Джаральд ничего не ответил. Он поднёс к глазам пачку с моими рисунками и медленно, будто преодолевая жестокое внутреннее сопротивление, один за другим стал бросать их в огонь. Он сжигал в камине себя, меня и чудесные признания в любви. Джаральд! Я беззвучно плакала, прижимая руки ко рту, наблюдая за тем, как горят мои рисунки. Как же я не поняла после слов Изабеллы, что он не просто задумал удалить меня от себя, оставив здесь, в замке, граф принял решение вырвать меня из своего сердца, навсегда.

   В его руках остался последний листок. Он бросил на него взгляд и замер на несколько мгновений. Джим вдруг выпрямился, подскочил к хозяину и ухватил того за руку.

   — Один хоть оставьте, ну что же так душу терзать?!

   — Уймись! — Джаральд вырвал руку, занёс её над огнём, и мне показалось, что вот ещё секунда и моя жизнь оборвётся прямо здесь, на этом самом месте. Сердце отсчитывало последние удары до того, как он разорвёт последнюю связь между нами. Я закрыла глаза, чтобы не видеть, но его полное боли проклятие коснулось слуха, заставило вновь распахнуть ресницы. Джаральд выругался, скомкал тонкий лист и зашвырнул его в угол. Отвернувшись от камина, граф пересёк комнату широкими шагами и стремительно вышел наружу, громко хлопнув дверью.

   Джим подбежал к стене и, опустившись на корточки, поднял рисунок, расправил осторожно и положил обратно на стол. Постоял, повздыхал, пробормотал что-то, а потом снова обернулся к полуразломанной картине.

   — Эх, топором оно сподручнее, — с этими словами камердинер открыл дверь и вышел из мастерской, а я выбралась из своего укрытия. Ноги стали как ватные, и, опираясь рукой о стену, я дошла до стола, склонилась над рисунком и снова заплакала: это был тот самый, который поразил меня больше всех. Стерев с лица слезы, я взяла лист, сложила аккуратно и спрятала у себя на груди. Если он не смог сжечь этот последний, значит, у меня есть шанс. Выйдя из комнаты, я поспешила по лестнице к потайному проходу.

   Я вошла в кабинет без стука. Джаральд стоял у стола, заваленного документами, все остальные вещи уже вынесли. Он поднял голову, взглянул на меня и снова опустил взгляд.

   — Можно поговорить с тобой?

   Рисунок на груди грел сердце, дарил мне слабый лучик надежды.

   — О чём?

   — О твоём отъезде.

   — Говори, — кивнул он и снова сосредоточился на бумагах.

   — Удели мне хотя бы несколько минут.

   — Не могу отказать прелестной даме, — Джаральд отложил документы, прошёл к камину и опустился в кресло, указав мне на соседнее. Садиться я не стала, а заняла место напротив мужа, облокотившись спиной о каминную полку и чувствуя жар от пылающего огня.

   — Я хотела объяснить, почему уехала к Люси. Ты мог подумать, будто я оставила тебя одного после прилюдного признания и общественного возмущения, но это не так. Люсинда сообщила, что смертельно больна.

   — И как её здоровье? — вежливо поинтересовался граф.

   — Мучается, но состояние легко объяснимо, она ждёт ребёнка.

   — Какая удивительная болезнь.

   — Джаральд...

   — Да?

   — В тот вечер на балу я все рассказала маркизе Клиффорд сама, ещё до твоего объявления.

   — Хм, занятно.

   — О чём ты?

   — У маркизы актёрский талант, она так замечательно сыграла недоумение и гнев.

   — Но я не обманываю, ты можешь спросить у неё.

   — Непременно спрошу, как только вернусь.

   — А когда ты вернёшься?

   — Год, полтора. Столько дел накопилось, необходимо все привести в порядок.

   Год, полтора? Я не увижу его все это время? Господи, да я же умру здесь без него!

   — Я поеду с тобой.

   — Будешь жить в замке, с тобой останется часть слуг и охрана.

   — Но...

   — Нет! — отрезал он, пресекая дальнейшие уговоры. Джаральд даже слабой надежды не оставил, что смогу заставить его переменить решение. Надумай я отправиться за его каретой пешком, и то, наверное, охранники не пустят.

   — Ты хотела сказать что-то ещё?

   Сглотнула вставший в горле комок и продолжила через силу:

   — Я всегда полагала, будто ты не любишь меня, что я для тебя забава, развлечение, и когда надоем, отшвырнёшь прочь, как использованную вещь. До последнего не могла поверить в твои поступки, слишком подвластна была своему страху. Я сбежала с Алексом, желая спастись, но не делила с ним постель. Тот раз, что ты видел, был единственным, когда баронет не сдержался и поцеловал меня. Ничего больше он бы не получил, потому что я этого не хотела.

   Однако потом, когда вы сошлись в поединке, я по-настоящему испугалась. Ты уже почти одержал верх, и мне показалось, что если не образумить тебя, Александр умрёт. Я наставила пистолет с целью пробудить твой разум, который затуманила злость, чтобы ты остановился хоть на секунду, тогда бы смогла отговорить. Когда ты бросился мне навстречу, я ничего не успела сообразить, даже не помню, как нажала на курок. Я никогда, никогда не хотела причинить тебе вред, я бы лучше собой пожертвовала, чем стала причиной твоего несчастья.

   Ты пробудил чувства настолько сильные, что я прежде даже не подозревала об их существовании. Джаральд, меня с самого детства учили совершенно иному: вести себя достойно, следовать заученным правилам, а, достигнув определённого возраста, выйти замуж, быть преданной женой, стать хорошей хозяйкой и растить детей. Ты весь мой мир перевернул. То, что ты делал со мной, какие чувства вызывал... все это совершенно не вписывалось в мои представления, ни во что, о чём знала, чему училась. В этом кроется причина, почему всегда бежала от тебя — я пыталась отвоевать жизнь, которую считала достойной и правильной.

   — Милая, — Джаральд поднялся, глядя на меня сверху вниз, — как я уже говорил, все это у тебя теперь есть. Живи спокойно, достойно и правильно. Даже чересчур настойчивый супруг отныне перестанет докучать. Замок в твоём полном распоряжении.

   Он хотел отойти, а я поймала его за руку.

   — Нет, Джаральд, нет. Только когда убежала, поняла, что без тебя мне никакой жизни не надо. Ты самое главное, основа моего существования, я не смогу без тебя, я тебя люблю больше всего на свете.

   — Любишь? — он грустно усмехнулся, коснулся кончиками пальцев моей щеки, а когда хотела прижаться к его ладони, убрал руку.

   — Это очень красивые слова, моя родная, но только слова. Ты, как и прочие женщины, готова любить за определённую плату. Твоей платой было замужество, и после моего публичного признания, ты вдруг решила ответить на мои чувства? Теперь тебе захотелось супружеской идиллии, поэтому пытаешься уверить меня в своей любви.