Ольга Покровская - Моя чужая жена

– Софья, простите… а вы… вы красите волосы?

– А почему вы спрашиваете?

Девушка подняла руку, поиграла тонким запястьем, взъерошила темный ежик на затылке.

– Вам не нравятся женщины с неестественным цветом волос?

– Да нет, я просто так спросил… Почему-то показалось, что на самом деле они у вас светло-русые…

Софья загадочно хмыкнула, не отвечая.

Дверь медленно сдвинулась, и вплыла сладко улыбающаяся проводница с двумя подсвечниками, в которых дрожали огоньками маслено-желтые свечи. Проводница водрузила подсвечники на откидной столик, поигрывая бровями, пожелала приятно провести вечер и выкатилась из купе.

– C`est magnifique![3] — хрипло прошептала Софи.

Она наклонилась над столом, сложила губы трубочкой и принялась легко дуть на пламя, поглядывая на меня снизу вверх. Должно быть, подсмотрела этот трюк в какой-нибудь французской мелодраме с элементами ненавязчивой эротики.

– Свечи — это так красиво, так торжественно. Как в церкви во время венчания, — продолжала она.

«Однако, у девушки богатый багаж знаний, — усмехнулся я. — Дикая смесь классической русской литературы, французского кино и исконных женских приемов, приправленная непробиваемым апломбом».

– А вы когда-нибудь венчались в церкви?

– Нет, — покачал головой я. — Хотя женат был, и даже не один раз.

– А у нас в семье все не так, — почему-то вздохнула Софья. — Маман не замужем, даже не знаю, была ли. Бабушка — мама говорила — тоже всю жизнь прожила одна. И отца своего я не знаю. Он умер до моего рождения. Вообще у нас это не обсуждается. И я иногда думаю: может быть, он на самом деле живой и здоровый и живет где-то далеко… Меня мамá и по-русски заставляла говорить потому, что это язык моего отца. Это все, что мне удалось у нее выяснить…

Ах вот у нас откуда любовь к немолодым попутчикам. Лакомая пациентка для модного психоаналитика. Чистейший Фрейд.

– Ну, надо признать, ваша маман в этом преуспела. У вас очень хороший, образный язык.

Мы немного помолчали. Софья посмотрела по сторонам, побарабанила по столу пальцами, не в силах придумать новую тему для разговора, потом вдруг вскочила, дернула вниз раму окна. В купе ворвался ветер, со стола слетела измятая салфетка и закружилась по полу. Одна свечка задрожала и потухла. Софья, картинно выгнувшись, высунулась в окно, подставила лицо мелким каплям дождя, пропела:

– Я лечу-у-у! — И скосила глаза на меня, проверяя произведенный эффект.

Меня же промозглый ветер в купе ничуть не впечатлил. Я поднялся и осторожно потянул последовательницу Наташи Ростовой за плечи, чтобы закрыть окно. Софи и не думала сопротивляться, напротив, мягко потянулась за моими руками, откинула голову. Наверное, приготовилась к страстному поцелую. Из-под воротника черного замшевого пиджака выкатился овальный золотой медальон, и я успел поймать его прежде, чем он скользнул на пол.

– Что это? — Я разжал ладонь.

Софья с недовольной гримаской открыла глаза, сердито отняла у меня медальон и, закинув руки за голову, застегнула его на шее.

– Это подарок маман. Тут дата моего рождения.

Она уселась на свое место, надув губы, уставилась в темное стекло, залпом осушила бокал. В коридоре снова раздались тяжелые шаги нашего сегодняшнего метрдотеля. Проводница быстро постучала и в ту же минуту всунула голову в купе, с любопытством вращая глазами. Увиденное ее явно разочаровало.

– А я вам… вот, принесла, — обиженно прогудела она и поставила на полку старый раздолбанный магнитофон.

– Хоть какая-то романтика, — ядовито заметила девушка.

– Вы живете в самом романтичном городе на свете и скучаете по романтике?

– Там романтика только для туристов, — отмахнулась Софья.

– Мне кажется, вы не правы, — возразил я. — Я в юности учился в Сорбонне, несколько лет прожил в Париже и считаю…

– О, так мы почти земляки, — обрадовалась Софья.

Мое сообщение придало ей уверенности в своих силах. Вероятно, по ее представлениям, мужчина, проведший юность в Париже, не мог не купиться на обольстительную случайную попутчицу.

– Вы видите, наша встреча была предрешена судьбой, — изобразив на лице мистическое волнение, сообщила мне Софья. — Посмотрите! — Она схватила мою руку и приставила свою ладонь к моей. — У нас даже кисти рук похожи, форма этих двух пальцев, видите? И здесь…

Как ни странно, но девушка была права. У нас с ней и в самом деле оказались похожи руки. И вся эта ситуация: ее ладонь, приставленная к моей, ее тонкое лицо в полутьме комнаты — все это удивительно напоминало что-то из прошлой жизни. Что-то непоправимо ушедшее, почти забытое.

В магнитофоне заиграл оркестр и дребезжащий тенорок запел: «Счастье мое, ты повсюду со мной…» Кажется, этой мелодии было угодно сегодня преследовать меня повсюду.

– Давайте танцевать, — предложила Софья.

И, не дожидаясь ответа, вскочила и протянула мне руки. Мы проделали несколько неловких па. Девушка была довольно сильно пьяна, ее ощутимо покачивало. Поезд резко дернулся, загудел, и Софья, потеряв равновесие, ухватилась за меня, чтобы не упасть. Ее повисшее на моих руках тело, запрокинутая голова, мягкая линия щеки около моих глаз… Все это было уже слишком для немолодого неврастеника.

– Мне кажется, вам лучше прилечь. — Я выключил музыку и щелкнул выключателем.

В купе загорелся тусклый свет. Софи растерянно поморгала, вспылила было:

– Но я не хочу спать! Почему вы так?.. Я не ребенок!

Но я, не слушая, взял со стола книгу и, заявив, что подожду в коридоре, пока она переоденется и приляжет, вышел из купе.

В приоткрытое окно врывался запах осенней ночи, дождя и паровозного дыма. Я сел на откидное сиденье, прислонился спиной к покачивавшейся стенке вагона и снова начал читать.

Осенний ветер, влетев в подворотню, разметал мусор, прокатил по асфальту пустые пивные бутылки, просвистел дальше, во двор, загремел по крышам, захлопал дверями подъездов, заглушая доносившийся с улицы грохот оркестра.

– Проходит колонна демонстрантов московского завода… — торжественно рокотал динамик с Красной площади.

Никита высунулся на улицу, увидел метавшиеся на ветру красные флаги и принялся пристально вглядываться в плывущую по улице праздничную толпу.

Во рту был противный металлический привкус, голова кружилась то ли от громкой музыки, то ли после вчерашнего. Ныло в висках.

«Где она? — болезненно щурился Никита. — Где эта проклятая сероглазая девка? Если она сейчас не явится, я башку себе об стенку разобью!»

Тем июльским утром он проснулся поздно, в сладкой истоме, не открывая глаз, потянулся к соседней подушке, предвкушая, как смущенно будет улыбаться его ночная гостья. Как быстро поцелует его и отвернется, отыскивая платье. Как он сведет ее вниз, усадит за стол, как ни в чем не бывало поздоровается с отцом. И как вытянется морда у старого черта. Что, обошли тебя, вечный победоносный герой? И кто обошел? Щенок, молокосос, мальчишка.

Никита победно ухмыльнулся, провел рукой по пустой подушке и в недоумении открыл глаза.

Али не было. Ни в постели, ни вообще в комнате. Чернела рядом, на откинутом одеяле, изогнутая полоска заколки-невидимки, а Али не было…

Никита потер лоб, поднялся с кровати, поспешно натянув джинсы, вышел в коридор, заглянул в ванную. Никого.

В доме уже проснулись, звенела внизу посуда, пахло свежим кофе. Быстро умывшись, Никита спустился и вышел на веранду. Отец, один, сидел у стола, отхлебывая из чашки. Глаша, тепло чмокнув «дорогого мальчика» в щеку, засуетилась у стола, накрывая завтрак. Никита прошелся по веранде, выглянул в окно, чуть нарочито, чтобы заметил отец. Но Редников-старший молчал, не удостаивая сына и взглядом.

– Ты что-то ищешь, Никитушка? — обернулась к Никите Глаша.

– Не что-то, а кого-то, — подмигнул тот. — Ночевала тут одна… тучка золотая…

И с удовлетворением заметил, как заходили желваки на скулах отца, как поднял тот царственное чело и тяжелым взглядом посмотрел на сына.

– У тебя ведь есть ключи от московской квартиры? — медленно, веско начал он. — Я бы тебя очень просил не приводить своих… мм… женщин сюда, в дом, где живет твоя мать. Это неуважение…

– Мать? При чем же тут мать? — хохотнул Никита. — В дом, где живешь ты, ведь так?

Он ожидал, что отец взовьется, начнет снова его оскорблять. Теперь-то Никита сможет отвечать ему спокойно, с насмешкой, потому что сейчас оба они знают, кто одержал верх. Но Редников лишь сдвинул брови и, тяжело ссутулив плечи, вышел из-за стола.

Радость победы несколько померкла. Никита без аппетита сжевал подсунутую Глашей яичницу, похлебал чая и вышел в сад.

«Все-таки почему же она слиняла, черт возьми?»

Аля не объявилась ни на следующий день, ни через неделю. Однажды Никите удалось подкараулить ее недалеко от института, на Большой Бронной. Александра быстро шла к метро вместе с подругами. Никита, церемонно раскланявшись с девушками, подхватил Алю под руку, увлек за собой, засыпал забавно-нахальными комплиментами. Та же, не принимая обычного шутливого тона их общения, хмурясь и отводя глаза, объявила Никите, что та ночь была ошибкой, что видеться с ним она не может, что просит ее простить и не искать больше. Никита, опешив, начал было требовать объяснений, но Аля, ловко выскользнув, убежала к подружкам и вместе с ними нырнула в подземку.

Никита пытался зацепить ее у общежития, высматривал во дворе института, но девушка не показывалась. Однако Никита заметил кое-что. Однокурсницы Али, завидев его во дворе, начинали многозначительно поглядывать друг на друга, и в конце концов одна обязательно под каким-нибудь предлогом убегала в здание.

«Прячется, — установил Никита. — А френдам велела меня пасти».

Помрачнев, он пнул носком ботинка бордюр и убрался из долбаного институтского сквера к чертям.

«Дура конченая! — решил он. — Еще хвостом будет крутить! Да у меня таких пятнадцать в день… Поеду к Кольке, у того всегда в запасе пара симпатичных чувих».

У Кольки пили. Грохотала на всю узкую продымленную комнату музыка, звенели, сталкиваясь, стаканы, визжали девицы. Никиту встретили восторженными криками. Он сел к столу, опрокинул стопку водки, рассказал свежий анекдот, приобнял за талию хищно оскалившуюся девку — и глухое раздражение, засевшее внутри, стало понемногу отступать, развеиваться в липком дыму.

И он уже сыпал шутками, хохотал, целовался с соседкой, хрипел под гитару модный рок. Но стоило на секунду замолчать, задуматься, прикрыть глаза, и откуда-то всплывало тонкое девичье лицо, заглядывали прямо в душу серые дымчатые глаза, глубокий ласково-насмешливый голос шептал совсем рядом: «Это вы, восходящая звезда в кепке?» И Никита тряс головой, сжимал руками виски, опрокидывал стакан и наливал снова.

Потом, когда не было уже сил пить, он выбрался на кухню, сел за стол, прижался лбом к прохладному боку облезлого металлического чайника. В кухню, пошатываясь, вплыл Колька, хлопнул друга по плечу и, сев рядом, спросил:

– Ты че убитый такой? Водяра не прет сегодня?

Никита поднял на него мутные глаза, вяло качнул головой. Колькино красное одутловатое лицо дергалось и покачивалось.

– Могу предложить кое-что новенькое, — загадочно подмигнул приятель.

Никита воззрился на него, стараясь побороть подступающую тошноту. Колька быстро оглянулся по сторонам, сунул веник между двух круглых ручек кухонных дверей, взобрался на табуретку, сорвал пластиковую решетку с вентиляционной отдушины, пошарил рукой и вытащил на свет что-то, завернутое в полиэтиленовый пакет. Никита рассеянно следил за этими манипуляциями. Колька вернулся к столу и извлек из пакета блеснувшую стеклянным боком ампулу, наполненную прозрачным раствором, и шприц.

– Что это? — сощурился Никита, пытаясь сфокусировать взгляд на руке приятеля.

– Морфин, — заговорщически подмигнул Колька. — Я у матери бланки рецептов спер. Муттер-то у меня врачиха. Ценная вещь, рекомендую!

– А как? — заинтересовался Никита.

– Ща, — выразил готовность Колька. — На первый раз помогу. Закатывай рукав.

Никита послушно дернул вверх рукав рубашки. Колька перетянул его руку выше локтя резиновым жгутом, велел поработать кулаком. Никита несколько раз сжал и разжал пальцы, пока не вздулся на локтевом сгибе голубой бугорок вены. Колька тем временем наполнил шприц раствором и, взяв руку приятеля, прищурив левый глаз, аккуратно всадил иглу. В стеклянную трубку ворвалась струя крови, Колька с силой надавил на поршень, и Никита почувствовал, как что-то вливается в вену.