Он встал подле койки на колени и взял в ладони неповрежденную руку Брайони. Когда Джим посмотрел на чудесные длинные ресницы жены, его сердце дрогнуло. Он вспомнил, что ощущал, когда она обнимала его, когда они лежали вместе, и она была такой нежной, такой уступчивой. Его славная, любимая Брайони. Если бы только он мог уберечь ее от всего этого! Он был готов на что угодно, лишь бы избавить ее от этой боли. Он с радостью принял бы на себя ее несчастье, если бы это было возможно. Но, к сожалению, такой возможности не могло быть.

Когда она пробудится, на нее нападет такая же смертная тоска, какая сейчас владела им. Помимо физической боли, ей приходится страдать от ужасной потери, и он ничем не сможет ей помочь. Ничем, кроме пребывания рядом с ней, чтобы утешать и нежить ее. Совместно они должны как-то справиться с этой мукой. Но он понимал, что им обоим придется нелегко. Эта боль будет преследовать их в течение долгого времени.

Вокруг губ Джима сложилась угрюмая складка. Пальцы, державшие руку Брайони, сжались крепче. Когда она откроет глаза, он будет здесь. Он скажет ей, как сильно любит ее, скажет, что будет любить вечно. Это самое большее, что он может сделать. Даже — единственное.

Тишину нарушил голос доктора Уэбстера.

— Мистер Логан… — тихо начал он. — Почему бы вам не подождать в приемной? Я найду для вас что-нибудь выпить. Полагаю, тебе это необходимо, сынок.

— Нет. — Джим даже не отвел глаз с бледного лица Брайони. — Я останусь с ней.

— Вероятно, она долго будет спать.

Доктор мягко потянул руку Брайони к себе. Взяв ее за запястье, он проверил пульс, а затем опустил руку на койку. Пощупав лоб девушки, он снова предложил:

— Пойдем, сынок, с ней все будет в порядке. Опрокинь стаканчик виски, ибо тебе будет не до того, когда она проснется и ты ей понадобишься.

Джим заколебался. Может, доктор прав. Наверное, нужно пойти и выпить сейчас. А после он бы вернулся и ждал пробуждения Брайони.

Оцепенело Джим встал и поплелся за доктором. Когда он выходил, его взгляд упал на кучку окровавленной одежды в углу комнаты. Это были вещи жены. И снова его сердце заныло. Он собрал всю свою волю, чтобы удержаться от нервного приступа тошноты. Рванувшись к выходу, Джим понял, как сильно нуждается в глотке виски.

Он уже допивал свой стакан, когда на наружной лестнице послышался громкий топот быстрых шагов. Дверь распахнулась, и в приемную ворвался растрепанный и задыхающийся от бега Дэнни.

— Я примчался со всех ног! — Парень вытер полыхающее лицо своим пестрым платком. Глаза его расширились, взгляд был отчаянный, сомбреро сбилось набок. — Я привез с собой фургон, он набит бельем. Ну… как она?

Джим повернулся у брату. Он распрямил плечи и заставил себя произнести нужные слова:

— С ней все будет хорошо, Дэнни. Ее раны не опасны. — И не в состоянии скрыть свою муку, он устало добавил: — Но она потеряла ребенка.

Дэн Логан часто заморгал. От такого шока его молодое, красивое лицо потемнело.

— Проклятие! — пробормотал он, задыхаясь, и тут же сделал шаг вперед и обнял брата за плечи. — Мне… так жаль, Джим. Невыносимо жаль.

Джим кивнул. Самообладание понемногу возвращалось к нему. Шок и тоска из-за потери малыша потрясли го до глубины души, но теперь он чувствовал, что силы медленно наполняют его мышцы. Ему необходимо быть сильным. Он не может позволить себе расслабиться. На нем лежала ответственность за то, чтобы помочь жене перенести случившееся.

Джим бросил взгляд на Уэбстера, который вернулся за письменный стол и что-то записывал в блокнот.

— Док, можно ли будет, когда Брайони оклемается, перевезти ее? Мой брат приехал с фургоном, и мне хотелось бы забрать ее домой.

— Я набил фургон подушками и одеялами, — быстро вставил Дэнни, так как доктор в размышлении пожевал губами. — Мы будем предельно осторожно везти ее.

Доктор кивнул:

— Считаю, что это возможно. Дома она быстрее поправится. Но завтра я заеду осмотреть ее.

Джим прошел к окну и невидящим взглядом уставился на улицу. У него было такое ощущение, словно на его плечи лег непосильный груз. Казалось странным, что всего несколько часов назад они лежали с Брайони в их излюбленном местечке в долине и были счастливы любовью и своими планами на будущее. А теперь все изменилось. И все из-за этого несчастного случая…

— Дэнни, — вдруг заговорил он, резко обернувшись к брату. — Что именно случилось сегодня днем? Все, что мне известно, так это то, что ты примчался на пастбище и сообщил, что кто-то приезжал из города с известием о несчастном случае, приключившемся с Брайони. Разговор шел о повозке и ее вороном жеребце. Как это случилось? Разве мы не договаривались, что в город ее подбросишь ты?

Дэнни уселся на стул и снял серое от пыли сомбреро. Покрутив его в руках, он ответил:

— Угу, Джим. Так мы договаривались. — Он вздохнул. — Я пытался убедить ее поехать со мной. Честно, пытался. Но она раскрыла наш план и догадалась, что ты послал меня присматривать за ней. — В отчаянии Дэнни ломал сомбреро. — Ты ведь знаешь, какая она бывает, когда злится. Она раскалилась добела. Оседлала жеребца, и не успел я моргнуть, как она карьером умчалась в город.

Он продолжал говорить, не замечая, что брат резко распрямил плечи, а глаза его стали колючими и тревожными. Дэн в смятении понурил голову, уставившись на свою помятую шляпу.

— Я собирался последовать за ней, но она умчалась так быстро, что я понял: мне не удастся догнать ее, в особенности если я возьму фургон. Джим, я не видел смысла в том, чтобы пытаться догнать ее. Поэтому я кое-что поделал в сарае, отремонтировал забор в загоне и уже собирался малость перекусить, когда примчался Хэнк Миллер и завопил, что Брайони попала в городе в аварию. Он сказал, что она молнией влетела на городскую улицу и врезалась прямо в повозку Хэла Линдсея.

— Ее. выбросило на другую сторону улицы, — спокойно вставил Уэбстер, оторвав глаза от своих бумаг, и покачал головой: — Линдсей на несколько минут потерял сознание, но пришел в себя, и оказалось, что он лишь набил себе шишку на голове. Он поехал домой, клянясь всеми святыми, что его повозка поломана. Лошади поцарапаны, но ни одна из них не получила серьезных повреждений. Но твоя жена, сынок, очень сильно ударилась при падении на деревянный тротуар.

Джим напряженно вслушивался, и одновременно в его глазах понемногу появлялись огоньки гнева. Неожиданно быстрой кошачьей походкой Джим пересек комнату, схватил Дэнни и поднял его со стула. Его крепкие пальцы впились в кожу юноши. Джим заговорил медленно и нарочито спокойно:

— Ты сказал, что Брайони не разрешила тебе отвезти ее в город? Она в ярости умчалась одна?

Дэнни заглянул в напряженные голубые глаза брата и был потрясен неистовством, которое прочел в них. Тревожное предчувствие заставило его помедлить, но Джим безжалостно тряс его за плечи:

— Ответь мне, Дэнни!

— Ну да, но…

— И тогда, мчась, как ветер, она врезалась в повозку Линдсея? Так это она виновата в случившемся?

— Думаю… наверно… — заикаясь выговорил Дэнни, безуспешно пытаясь освободиться от мощной хватки брата. — Проклятие, Джим, отпусти меня. Ты что, спятил? — взорвался он и затем отпрянул, когда Джим резко отпустил его, и, развернувшись, вновь отошел к окну.

— Джим? — спросил он, приблизившись к нему. — Ради святых угодников, какого черта ты…

Джим сверкнул глазами, при этом на его худом лице появилось зловещее выражение. Дэнни еще никогда не видел его таким. Он замер, глядя на него так, будто перед ним открылось видение. Доктор, встревоженный, также поднялся из-за стола.

— Это она все натворила, — шепотом, со свистом выдохнул Джим, и в его тихом вибрирующем голосе послышалась ярость. — Она убила нашего малыша!

— Джим, нет! Это был несчастный случай! — воскликнул Дэнни, но глаза брата сузились.

— Не было никакого несчастного случая! — вспыхнул он. — Это дело рук Брайони! Все из-за ее проклятого темперамента, ее гордости! Если бы она позволила тебе отвезти ее в город вместо того, чтобы нестись как сумасшедшая, ничего бы этого не случилось!

Руки его сжались в кулаки, и глаза засветились такой убийственной яростью, что Дэнни отступил на шаг назад. А Джим мрачно продолжал:

— Именно она убила нашего ребенка. Этот ее проклятый дух независимости слишком часто выходил из-под контроля. Я предупреждал ее, старался предохранить ее, защитить их обоих, но она не прислушалась!

Его голос гневно гремел в тихой приемной, затем странно переменился и зазвучал мягко, но с металлическим оттенком.

— Я никогда не прощу ее, — пробормотал он.

Казалось, его лицо превратилось в маску из гранита. Он натянул свое сомбреро до самых глаз.

— Мне надо выпить, — резко бросил он и большими шагами направился к выходу.

— Но, сынок, скоро твоя жена придет в себя! — в смятении окликнул его Уэбстер. — Подожди и поговори с ней. Забери ее домой. У тебя переменится настроение, когда ты сядешь с маленькой леди и…

Его голос затих, когда из соседней комнаты донесся тихий стон. Когда доктор говорил, Брайони уже просыпалась. Джим Логан на минуту задержался, не отпуская ручки двери. Он прислушивался к нежному, полному боли голосу. Затем его тело напряглось, он с силой нажал на ручку. Дверь широко распахнулась, и он вышел, не оглянувшись.

Дэнни и врач в изумлении смотрели друг на друга, пока на лестнице был слышен топот сапог Джима. В последовавшей за этим тишине они оба услышали, как в смежной комнате повторился тихий стон. Дэнни облизнул пересохшие губы.

— Я… верну его, — сказал он через минуту, хотя в тоне его голоса не было убежденности. — Я объясню ему ситуацию. А вы тем временем позаботьтесь о ней, док. Скажите ей… скажите ей… черт, я сам не знаю, что ей сказать. Просто скажите, что мы очень скоро придем, чтобы забрать ее домой.

И, не дожидаясь ответа, он исчез, и его сапоги затопали по лестнице точно так же, как за минуту до того топали сапоги его старшего брата.

Доктор устало потер лоб. Он обернулся в сторону комнаты для больных, размышляя о прелестной девушке, которая лежала там. Ну что он может ей сказать?

Он глубоко вздохнул и открыл дверь. На ходу его лицо приняло профессиональное выражение, скрывавшее от всего мира жалость и соболезнование, от которых у него щемило сердце. Он надеялся, что сумеет быть достаточно сильным и волевым, чтобы скрыть правду от Брайони Логан. У него закрадывалось мрачное подозрение, что ее ожидает худшая мука, нежели потеря ребенка. Ему очень хотелось, чтобы он оказался неправ. Он надеялся, что Джим Логан скоро успокоится и сменит на милость свой гнев, увидев его бесполезность. Но, вспоминая жесткое, безжалостное выражение глаз стрелка, доктор с сомнением покачал головой.

С тяжелым сердцем вошел в палату Сэм Уэбстер. Он сердечно обратился к девушке, которая лежала на койке посреди белоснежных простыней и огромными, широко открытыми печальными глазами смотрела на него.

— Ну, ну, миссис Логан, беспокоиться нам абсолютно не о чем, все будет хорошо, да, именно хорошо.

Слова застревали в горле доктора, как едкая пыль.

Глава 5


Через открытое окно палаты до Брайони доносились приглушенные крики пастухов, возвращавшихся с лугов и исчезавших в амбарах и бараках. Занятые мыслями о вечерней трапезе, они обменивались шутками, пели и ругались, ничего не ведая о женщине, тихо лежавшей на койке в мезонине дома на ранчо и глазами следившей за вибрирующей красотой заката.

Слышались пронзительные крики ястребов, круживших в кроваво-красном небе. Оранжево-огненный солнечный шар медленно заходил за горизонт, и малиновая полоса на небесах постепенно приобретала все более мягкие оттенки. В бледно-лиловое небо вздымались ленты оранжевого, фиолетового и розово-лилового цвета. Внизу в закатном свете золотом переливалась сухая прерия. Она простиралась во все стороны, куда хватал глаз, вспыхивающая, сверкающая, живая, отражающая световую гамму небесной панорамы. На линии горизонта золотистый цвет смешивался с бледно-лиловым, переходя в бледно-розовый и, наконец, в тень, казавшуюся нереальной, мягкой и чудесной, наподобие зари или радуги.

Прерия всегда жила своей отстраненной жизнью. Если великолепный солнечный закат длился долгие бесценные мгновения, а затем в агонии умирания уступал место сумеркам, то прерия, это безбрежное золотистое море, оставалась вечно. По мере затухания закатного сияния она теряла свой блеск, и можно было невооруженным глазом видеть, как она темнеет и готовится к ночи, но все равно она простиралась вдаль с той не ограниченной временем силой и надежностью, которой всегда отличалась и вечно будет отличаться матушка-земля, земля-кормилица.

Брайони не могла оторвать глаз от этой картины, пока тонкие пастели закатного неба не превратились в мягкие серо-лиловые сумерки. Вечерний бриз зашелестел голубыми занавесками на открытом окне и принес прохладу в темнеющую комнату. По стенам поползли тени. Где-то в тиши дома скрипнула половица. Неожиданный порыв ветра надул занавески парусом, и они заколыхались прямо в комнате. Брайони почувствовала озноб. Она отвернулась от сумеречного неба и не смогла сдержать слез, ручьем покатившихся по ее бледным щекам.