— Бекка, позови Холли. Совсем ненадолго. Она наверняка еще не спит.

Молчание. Знакомое красноречивое молчание.

— Билл, я не стану вытаскивать ее из постели. Учти, что ей завтра в школу. Ты бы мог позвонить и пораньше.

— Ты права, — поспешно согласился Билл. — В следующий раз так и сделаю. Тогда скажи, как она? Как она дышит?

— В Лондоне воздух почище.

— А как твой отец?

Только сейчас Билл сообразил, что разговор нужно было бы начинать с этого вопроса. Оплошность стоила ему еще более красноречивого молчания жены.

— Скорее всего, ему придется делать операцию, — ровным, почти механическим голосом ответила Бекка. — Спасибо, что вспомнил, — добавила она.

Билла обожгло волной неприкрытого сарказма.

— Операцию? Какой ужас! Ты имеешь в виду шунтирование сердца?

— Вначале отец должен пройти катетеризацию сердца.

Голос Бекки зазвучал мягче. Билл чувствовал, что она кусает сейчас губы, чтобы не заплакать.

— Ему ввели в сердце какую-то трубку с красителем. По результатам анализа будут решать, нужна ли операция. — В горле у нее застрял комок. — Билл, я очень боюсь.

— Прости, Бекки.

Они опять замолчали, но теперь молчание было не тягостным, а успокаивающим для обоих.

— Твой старик выкарабкается, Бекки, — тихо сказал Билл. — Обязательно выкарабкается.

— Спасибо, Билл.

Она пыталась взять себя в руки. Билла захлестывала любовь к жене. Он понимал, каково ей сейчас.

— Пойду взгляну, как там Холли. Что-то она ворочается.

Теперь и он слышал хныканье дочери, доносящееся из детского монитора.

— Успокой ее. Я люблю тебя, Бекки.

— И я люблю тебя, Билл.

Они редко говорили друг другу о любви. Их любовь была подарком судьбы, и у обоих хватало мудрости не обесценивать этот подарок.

Билл положил трубку. Он чувствовал себя усталым и опустошенным, словно все волшебство ночи оказалось иллюзией, порожденной пивом, сентиментальными песнями старины Пресли и лицом Цзинь-Цзинь.

Из второго окна большой спальни просматривались окна ее квартиры. У Цзинь-Цзинь все еще горел свет.

Билл решил, что завтра он купит ей несколько сборников кроссвордов. Цзинь-Цзинь очень нравилось их разгадывать. Возможно, тогда ее не будет так угнетать молчащий телефон.


Шейн не мог уснуть. Едва только он начинал соскальзывать в сон, волна острой боли безжалостно выталкивала его оттуда.

Шейн осторожно повернулся. Он нашел положение, где боль, гнездившаяся глубоко в паху, сделалась тупой и терпимой. Австралиец замер, боясь своими шевелениями разбудить жену. Но Росалита все равно проснулась. Шейн слышал ее усталое дыхание. Потом Росалита выбралась из постели, накинула тонкий халат и пошла в гостиную. Дверь за собой она не прикрыла, и темнота спальни отступила под напором яркого света.

Так продолжалось с того злосчастного обеда, когда Шейн вступился за избиваемого Билла. Почему-то Росалита называла его «твой дружок-неудачник, которого бросила красивая жена». Сколько раз Шейн ни пытался ей объяснить, филиппинка лишь скалила белые зубы.

Иногда боль пропадала, но ненадолго. Сон превратился в дрему урывками. Шейн перевернулся на спину и почти сполз с подушки, тихо бормоча проклятия. Никогда еще ему не было так страшно.

С ним творилось неладное. Что-то очень неладное.

Когда Шейн появился в гостиной, Росалита сидела к нему спиной и стучала по клавишам компьютера. Шейн зарылся лицом в ее черные волосы и обнял жену за плечи. За окном по-прежнему было темно.

— Пойдем спать, — сказал Шейн. Его голос звучал раздраженнее, чем обычно, — сказывались боль и мучения со сном. — Пошли, Росалита. Утром поиграешь.

Смуглые ручки певицы летали над клавиатурой.

— Сна нет. Любовью не занимаемся. Хоть порядок в письмах наведу, — беззаботно ответила она.

Шейн глянул через ее плечо на дисплей компьютера и заморгал, не веря тому, что прочитал. «Дорогой мой, как я скучаю по твоим глазам, губам и по твоему большому толстенькому петушку».

Шейн отскочил так, будто от Росалиты било током.

— Что это за хрень? — грубо спросил австралиец.

— Ну чего ты так волнуешься? — без тени смущения отозвалась филиппинка. — Старое письмо. Писала когда-то одному другу. Я же тебе говорила, что навожу порядок в письмах. Сейчас и это удалю.

Шейн опять взглянул на дисплей, но сообщение исчезло. Жена повернулась к нему. Карие глаза Росалиты невинно смотрели на мужа. Он поморщился от новой волны боли.

— Почему ты не идешь к врачу? — сердито спросила Росалита. — Если тебе так плохо, нужно обязательно показаться врачу.

— Кто это был? — не обращая внимания на ее слова, спросил Шейн. — Кто? Я хочу знать.

Росалита лишь холодно улыбнулась, и Шейн невольно попятился назад. Если бы раньше кто-то сказал ему, что эта исполнительница сентиментальных любовных песенок умеет быть жесткой и свирепой, он бы ни за что не поверил.

— Рози, ну пожалуйста, скажи. Я хочу знать, — почти канючил Шейн.

— Нет, — тихо ответила Росалита. — Не надо лезть в мое прошлое. Я же не лезу в твое.

Она выключила компьютер и спрыгнула с кресла — грациозная смуглая кошечка, способная не только ласково мурлыкать, но и выцарапать глаза. Шейн молча поплелся за ней в спальню. Росалита скинула халат. Шейн затаил дыхание, любуясь ее обнаженным телом. Она легла, повернувшись к нему спиной.

Он и сейчас желал ее. По крайней мере, теоретически, на уровне мыслей. Но после того, как эти английские козлы отделали его и начались боли, тело утратило сексуальные желания. Шейна это удручало. Ему казалось, что он будет трахаться с Росалитой до конца своих дней. И вот на тебе!

Наверное, все дело в боли и беспокойстве, охватившем его. Пройдет боль, исчезнут тревоги, и прежние желания вернутся.

Шейн лежал в темноте, стараясь не шевелиться и тоскуя о телесной близости с Росалитой. Феерический праздник оборвался, едва подарив ему водопад красок. Шейн тосковал по тому, чего у них с Росалитой не было, но что он наблюдал в отношениях Билла и Бекки. Он не знал, как назвать такое состояние, смахивающее на дружбу между супругами.


Утром за ним заехал Билл.

Их ждал поздний деловой завтрак с представителем английской медицинской компании. Росалита спала. Шейн очень надеялся, что она не проснется. Ему не хотелось показывать Биллу изнанку их супружеской жизни.

— На китайском рынке ожидается взлет нового направления, — сказал Билл, глядя, как Шейн с трудом надевает ботинки. — Частное здравоохранение. Скоро местные нувориши начнут трястись над своим здоровьем.

— Еще один способ выкачивания денег, — согласился Шейн.

В шанхайских деловых кругах очень любили обсуждать грядущий взлет того или иного сектора национального рынка. Швейцарцы изучали возможности создания в Шанхае высококлассной частной клиники — нечто вроде Международного семейного госпиталя, но ориентированной исключительно на обслуживание китайских пациентов.

— Китайцы — нация ипохондриков, — сказал Шейн. — Они любой зуд в заду принимают за рак прямой кишки.

Морщась от боли, он завязывал шнурки ботинок.

— Ты как себя чувствуешь? — спросил Билл.

— Нормально, дружище, — ответил Шейн. Он отер потный лоб и снова сел, чтобы перевести дыхание. Потом извлек из своего ноутбука диск. — Будь добр, положи эту штуку в сейф.

Билл взял диск, на котором крупными буквами было написано: «СУНЬ».

— Сейф за Моной Лизой, — подсказал Шейн.

Над плазменным телевизором висела талантливо сделанная копия Моны Лизы. Билл аккуратно снял картину и поставил на пол. Шейн назвал ему комбинацию из шести цифр. Пискнул электронный сигнал, и открылась толстая металлическая дверца. Убирая диск, Билл заметил в сейфе паспорта, коробки с драгоценностями и пачки иностранной валюты.

Потом он увидел пистолет.

С первого взгляда оружие можно было принять за игрушку — дешевую подделку, какими торгуют на уличных лотках. Пистолет выглядел вполне безобидно рядом с синими изящными футлярами «Тиффани», американскими долларами и австралийским и филиппинским паспортами.

Билл взялся за дуло и вытащил его. У него заколотилось сердце. Пистолет оказался тяжелее, чем он думал. От него пахло маслом. Билл покачал оружие на ладони и протянул Шейну.

— За каким чертом тебе понадобилась эта штука?

— Правила Кай-Так, — сказал Шейн. — Не забывай про правила Кай-Так. Никому ни слова. А теперь положи его на место.

— При чем тут Кай-Так? — раздраженно спросил Билл. — Это посерьезнее, чем траханье с девчонкой, которую ты закадрил в баре. Серьезнее потасовки с пьяными идиотами. Или ты думаешь, что у меня язык повернется кому-то рассказать, как наш уважаемый и недавно награжденный глава отдела судебных тяжб хранит у себя дома оружие? Я правильно выражаюсь?

— Билл, я не шучу. Положи пистолет в сейф.

— Шейн, я все-таки хочу знать, что все это значит.

— Ну что ж, — хмыкнул Шейн, забирая у него пистолет.

Похоже, Шейн умел обращаться с оружием. Более того, он не боялся, что все это может выйти ему боком.

— Эта штучка называется пистолетом Макарова. Русское производство. По сути, русские скопировали его со знаменитого немецкого «вальтера». Любимое оружие Джеймса Бонда. Точнее, более дешевый коммунистический вариант. В Китае таких пистолетов полным-полно. Остались от тех далеких времен, когда Сталин добивался помощи Мао в войне за Корею. Мао обещал «старшему брату» миллионную армию, готовую воевать с американцами, но ему требовалось оружие. «Великий кормчий» надеялся, что русские построят в Китае оружейные заводы, однако Сталин был хитер и дал китайцам только само оружие. Удобная штучка. Компактная, легкая. Предельно проста в обращении. Палить из «Макарова» способен любой идиот.

Некоторое время Билл молчал.

— Ты так и не сказал, зачем он тебе. Ты вообще понимаешь, чем это тебе грозит? В лучшем случае, китайцы выдворят тебя из страны. В худшем — бросят в тюрьму. А нашей фирме придется навсегда распроститься с Китаем.

— Не преувеличивай, дружище. Нашу фирму никто и пальцем не тронет.

Билла его слова не убедили. Он неодобрительно поглядел на друга.

— Даже не представляю, как ты ухитрился купить этот пистолет.

— В Китае можно купить что угодно, — ухмыльнулся Шейн. — Неужели ты до сих пор этого не понял? В стране полным-полно оружия. Когда Мао опасался иностранной интервенции, он вооружал население. Думаешь, потом китайцы послушно сдали оружие? Как бы не так.

— Сейчас не те времена, когда иностранцам в Китае многое сходило с рук. Еще неизвестно, в каком состоянии этот «Макаров». Ты не боишься, что его разнесет при первой попытке нажать курок?

Билл ждал объяснений, но Шейн и не пытался что-либо объяснять. Он убрал пистолет в сейф и запер дверцу. Билл смотрел, как его друг вешает обратно загадочно улыбающуюся Мону Лизу. Он все еще ждал разъяснений. Шейн лишь покачал головой. Этого словами не передашь. В какой-то степени покупка оружия была связана с тем зверским избиением, отчасти — с боязнью неутихающих болей и захлестывающим ощущением, что все в его жизни начинает разваливаться.

Шейн, даже если бы он захотел, не смог бы внятно объяснить другу, зачем ему понадобился пистолет. В отличие от Девлина Шейн не идеализировал китайцев и не раз отпускал шуточки начет «оголтелой чумазой толпы». Возможно, теперь он осознал, что Шанхай — опасный город, где бесполезно рассчитывать на помощь полиции. И на крепость собственных кулаков тоже.

Безопасность. Шейну требовалось что-то, помогающее чувствовать себя в безопасности.


Не каждый клиент стремился побывать на улице Мао-Мин-Нань-Лу. Не каждого бизнесмена, пользовавшегося услугами фирмы «Баттерфилд, Хант и Вест», интересовали девицы из бара «Вместе с Сюзи». Однако все они, клиенты и бизнесмены, желали увидеть то, что, по их мнению, являлось «настоящим Шанхаем».

Город, несмотря на неистовую погоню за современностью, тем не менее поддерживал иллюзии иностранцев, будто «настоящий Шанхай» таится в каких-то закоулках, куда им никогда не добраться. Панорама пудунских небоскребов, учительницы, танцующие на столах в «Ни дна ни покрышки», кафешки на каждом углу — все это почему-то не считалось «настоящим Шанхаем».

Женщины, выходящие по вечерам на Мао-Мин-Нань-Лу, равно как и обитательницы «Райского квартала», были в не меньшей степени жителями Шанхая, чем уличный парикмахер с Фую-Лу. Шанхайцами были и завсегдатаи «Старбаксов»,[52] довольные тем, что в их городе кофейных заведений больше, чем на Майями. И если иностранцы гонялись за экзотикой «настоящего Шанхая», то город старался показать западному миру, что Китай уже догнал Запад, а в недалеком будущем обгонит его и навсегда оставит позади.