Биллу сразу вспомнилась татуировка на руке Энни и то, как неодобрительно воспринял этот знак верности ее мужчина. Все началось еще тогда, а сейчас они наблюдали финал. Интересно, этот спонсор сам покаялся перед женой, продав себя и Энни и спихнув на жену всю грязную работу по выдворению любовницы? Или же жена каким-то образом прознала сама?

«Ну и дрянь же ты!» — с ненавистью подумал Билл о том, кого никогда не видел.

— Удивляюсь, зачем они на это идут? — Бекка тоже отвернулась от окна. — Я имею в виду… таких женщин.

Будь он сейчас один, он спустился бы вниз и хотя бы помог Энни собрать вещи. Но он был не один. Более того, Билл сам балансировал на краю пропасти.

— Такие женщины, — повторил он. — Наверное, они просто хотят лучше жить. Чтобы их жизнь напоминала жизнь на телеэкране. Вполне понятное желание.

Бекка покачала головой. Она уселась на диван и взяла каталог с глянцевыми страницами.

— Если женщина заводит роман с женатым мужчиной, ей в жизни явно чего-то не хватает. Либо воображения, либо мужества. Не знаю. Какой-то безумный оптимизм.

Бекка листала страницы. Стулья, столы, бокалы, украшенные китайскими символами «двойной удачи». Во дворе всхлипывающая Энни собирала свои драгоценные сумочки. Порыв ветра поднял одну из простыней и обвил ей ноги. Законная жена показывала на нее пальцем и громко смеялась. В окнах стали появляться лица жильцов.

— Это безжалостно, — заметила Бекка.

— Наверное, она сильно разозлилась. Можно представить ее состояние. Жили, жили, и вдруг такое открытие.

Бекка оторвалась от каталога.

— Я говорю не об обманутой жене, Билл. Речь о той глупой сучке, закрутившей с женатым мужчиной. Неужели ты не понимаешь? Ей же было совершенно наплевать, что она ломает семью.


Они отправились побродить по магазинам. Теперь Холли проводила в школе больше времени и уже не так стремилась поскорее вернуться домой. У Билла и Бекки появились промежутки времени, принадлежавшие только им. Чем дальше, тем эти промежутки будут все длиннее, пока дочь не научится вовсе обходиться без родителей.

— Как тебе эти? — спросила Бекка, вертя в руках один из бокалов с безупречно выгравированными иероглифами. — Возьмем их?

— Мне они тоже нравятся, — кивнул Билл. — А знаешь, Девлин предложил сводить Холли в «Царство насекомых» на Фенхэ-лу. Специальное шоу для детей. Его мальчишки любят там бывать. Глазеют на больших волосатых пауков.

Бекка засмеялась.

— Его мальчишки должны любить больших волосатых пауков, — сказала она, разглядывая бокалы на свет. — Только вряд ли эти страшилища понравятся Холли. Чего доброго, она убежит, едва завидит паука. — Бекка коснулась руки мужа. — Нам не обязательно постоянно что-то придумывать.

Билл насторожился, не зная, какие слова он услышит дальше.

— Я же вижу: с тех пор как мы вернулись, ты буквально из кожи лезешь, придумывая ей развлечения. Дельфины. Электромобили. Всякие ползучие тварюшки на батарейках. А ведь можно просто отправиться в ближайший парк. Взять велосипед и попробовать снять стабилизирующие колесики. Пусть наш ангел учится ездить, как взрослая. Или можно вообще никуда не ходить и остаться дома. Холли обожает рисовать. Теперь у нее появилась новая страсть — раскрашивать все картинки. — Бекка провела рукой по его лицу. — Иногда нам достаточно просто быть всем вместе.

Она поставила бокал на прилавок и взглянула на часы.

— Пора забирать Холли из танцевальной школы.

— Я могу сам сходить за ней, — предложил Билл.

— Ты серьезно? — Бекка дотронулась пальцами до лакированной деревянной ножки лампы, сделанной в традиционном китайском стиле. — Билл, сделай мне такое одолжение. А я еще немного здесь попасусь.

Она вновь потянулась к бокалу и принялась вертеть его в руках, наслаждаясь игрой света. Иероглиф на его стенке казался сделанным из инея.

— Ты, случайно, не знаешь, что означает этот иероглиф? — спросила она.

— Древний символ двойной удачи, — ответил Билл. — Хеппи-энд по-китайски. Как раз для нас с тобой.


— Полная луна! — скомандовала строгая преподавательница танцев, и дети послушно подняли руки над головой.

Билл смотрел на бледное, сосредоточенное личико Холли и представлял ее на сцене в составе труппы Королевского балета. Его дочь прижимала к груди большой букет, восторженные зрители аплодировали стоя, а гордый и счастливый отец вытирал слезы.

— Полумесяц! — раздался голос преподавательницы.

Девочки в розовых пачках и один курчавый мальчуган в майке и белых шортах опустили правую руку. Все, кроме Холли, которая почему-то перепутала руки.

Билл улыбнулся, видя, как она удивленно завертела головой по сторонам и спешно исправилась.

— А теперь — луна ушла.

Балетный класс опустил вторую руку.

Удивительно, но еще год назад Холли была хрупкой тростиночкой, а сейчас она все ощутимее превращалась в сгусток неисчерпаемой энергии. Правда, она уступала сверстникам в росте и в ней еще оставалась знакомая хрупкость. Зато приступы астмы случались все реже и проходили гораздо легче. И Билл уже не опасался, что его дочь может сдуть порывом ветра.

Теперь дети бегали по кругу, размахивая руками. Это упражнение им особенно нравилось.

— Я сказала — ваши руки должны напоминать крылышки, а не ветряные мельницы, — умерила их пыл учительница.

Билл с радостью смотрел на дочь, чувствуя, что она все больше приобретает характер.

После занятий Билл помог Холли снять пачку, трико и балетные туфельки. Повседневная одежда дочери состояла из слаксов, безрукавки и кроссовок.

— Папа, ну что ты со мной, как с маленькой, возишься? — наморщила лобик Холли. — Я сама умею, — заявила она, упрямо пытаясь заставить правую кроссовку налезть на левую ногу.


Бекка назначила им встречу в кафетерии напротив Губэйской международной школы. Столики располагались в кабинках по обе стороны прохода.

— Пап, я хочу рисовать, — заявила Холли.

— Сейчас, ангел мой. Мы найдем свободную кабинку, я достану твой альбом и карандаши, и ты будешь рисовать.

Но вначале Биллу пришлось сдвинуть на один край стола тарелки с недоеденными кексами, смести крошки и вытереть бумажными салфетками липкие следы от кофейных чашек. Только после этого он открыл дочкин ранец и извлек оттуда карандаши и альбом.

— А фломастеры, пап?

Билл послушно достал пластиковый футляр с фломастерами.

— Этого достаточно?

— Угу, — ответила дочь.

Холли было уже не до отца. Она сняла колпачок с фломастера и погрузилась в рисование.

Билл пошел к стойке заказать кофе для себя и сок для Холли, а когда вернулся, дочь заканчивала первый рисунок.

— Пап, посмотри.

На листе красовалось тощее, криво улыбающееся существо в розовом платье с желтыми всклокоченными волосами. Руки и ноги Холли по-прежнему рисовала в виде палочек, но на круглых личиках ее персонажей начинало появляться выражение. Может, Билл ошибался, и Холли станет вовсе не балериной, а художницей? Вторым Матиссом? Или талантом такой величины, который вообще не с кем будет сравнить?

— Восхитительно, ангел мой, — сказал Билл, открепляя пластиковую соломинку от ее пакета с апельсиновым соком. — А кого ты нарисовала?

— Какой ты непонятливый! — досадливо воскликнула Холли. — Это же я! Неужели не видишь?

— Теперь вижу, — смущенно пробормотал он.

Кабинки разделялись невысокими стенками. В соседней громко спорили по-английски двое белых парней в деловых костюмах.

— Нечего и сравнивать Бангкок с Манилой, — заявил один из них. — Тут разница как между командой опытных, тертых профессионалов и сборищем любителей.

— Ну чего ты дергаешься, как обкуренный? — удивился другой. — Я ж об этом и говорю. Не врубился, что ли?

«Англичане», — понял Билл. Судя по их акценту, парни родились не в Лондоне.

— В Маниле тебе за так дадут во все дырки, — продолжал первый. — А в Бангкоке девки сначала захотят взглянуть на твою кредитную карточку и только потом — в штаны.

— Пап, я еще нарисовала. Посмотри. — Довольная Холли подала ему рисунок с другим тощим существом, но повыше. На круглом лице человечка застыла дурацкая ухмылка. — Это ты, пап. Ждешь меня.

По проходу кафетерия шла улыбающаяся Бекка. Заметив своих, она вошла в кабинку, поцеловала обоих и выдвинула себе стул.

— Какие картинки!.. Билл, что-нибудь случилось?

— А вот Гонконг в добрые старые времена дал бы сто очков и Маниле, и Бангкоку, — продолжал один из парней.

Их разговор становился все громче. Холли с головой ушла в рисование. Бекка ошеломленно глядела на мужа, тупо уставившегося в стенку.

— Мой дед Пит попал в Гонконг в самом конце войны. Так знаешь, ему там отсосали прямо через колючую проволоку.

Парни засмеялись.

— Ты серьезно? — с оттенком недоверия спросил второй. — Он что, подошел к проволоке, спустил штаны и просунул своего петуха?

— Дед у меня никогда не врет. Он служил в пограничном отряде. Тогда с китайской стороны беженцы в Гонконг перли почем зря. Вот наши и поставили кордон, проволоку натянули, и все такое. Пока стоял в карауле, кайф словил. Отсос был — по самые яйца. И всего за шиллинг.

— А тогдашний шиллинг — это много?

— Билл! — окликнула его Бекка, но муж ее уже не слышал.

Он встал, задев дочкин ранец, который стоял у него под столиком, и направился в соседнюю кабинку. Еще через мгновение парни недоуменно пялились на него.

— Может, вы все-таки попридержите язык? — спросил Билл.

Самое паршивое — у него дрожал голос, и он никак не мог преодолеть эту дрожь.

— Рядом — маленький ребенок. Я не желаю, чтобы моя дочь слушала эти…

Он не договорил. Парни все так же недоуменно смотрели на него, затем переглянулись. Билл понял, что они привыкли делать все, что им нравится. Потом один из них нагловато засмеялся.

— По-моему, мы в относительно свободной стране, — сказал он.

— И не на детской площадке, — добавил второй.

Они засмеялись и гоготали до тех пор, пока Билл не запустил сахарницей в стену. Тогда парни вскочили и, отряхивая с костюмов осколки и крупинки сахара, выбрались в проход.

Билл подумал, что сейчас они накинутся на него. Он уже представил, как они втроем катаются по полу кафетерия. Что ж, драка так драка. Он с наслаждением отделает их… правда, больше вероятности, что они отделают его. Билла это не волновало. Главное — он прекратил это дерьмовое словоизлияние, которое и взрослым-то противно слушать, не говоря уже о Холли.

Но парни не собирались драться с ним. Они молча направились к выходу.

Холли пугливо жалась к матери, держась за ее руку. Они с Беккой молча смотрели на Билла, словно видели его впервые.

Только у самого выхода один из великовозрастных оболтусов повернулся и крикнул:

— Не забудь навестить сексолога, папаша! У тебя, видно, с этим проблемы. Или завидно стало.

Билл вернулся за столик, взял чашку с остывшим кофе. У него тряслись руки, и пришлось поставить чашку обратно. Он молчал, упершись глазами в пластик стола, и ждал, когда успокоится дыхание. Он ждал не только этого. Быть может, Бекка скажет что-то вроде: «Как здорово, что есть кому за нас вступиться, — и добавит, обращаясь к Холли: — Твой отец — настоящий мужчина». Но шансов услышать подобные слова из уст жены было мало.

— А знаешь, как надо поступать с такими идиотами? — вдруг спросила Бекка.

Билл поднял глаза. Холли стояла за стулом матери, прячась в ее волосы и выглядывая оттуда. Чтобы не сказать жене резкость, он лишь пожал плечами.

— Просто не обращать на них внимания. Не замечать, потому что они — ничто. А если ты опускаешься до их уровня, то сам превращаешься в ничто.

Билл устало провел ладонью по глазам. Он действительно устал и мог уснуть прямо здесь, на стуле. Потом он перехватил взгляд Бекки и все понял. Мешок с ее покупками лежал на боку. Он задел его, когда вскочил. Билл протянул руку, поднял мешок и поставил на стол, словно это он купил подарок для жены и дочери. Бекка вздрогнула, услышав жалобный звон разбитого стекла.


Почти весь вечер он разыскивал Цзинь-Цзинь. Он искал ее на Мао-Мин-Нань-Лу, на Тун-Жэнь-Лу, проталкиваясь сквозь толпы местных тусовщиков, не спешащих по домам. Биллу вдруг показалось, что он видел ее лицо среди танцующих на тесном пятачке «Настоящей любви», где со стены светило красное пульсирующее неоновое сердце. Нет, то была не Цзинь-Цзинь. Он заглянул в «Ни дна ни покрышки» и в каком-то дальнем углу увидел ее, целующуюся с западным мужчиной. Столик, за которым они сидели, был густо залит пивом. Билл подошел ближе. Заметив его, мужчина повернул голову и погрозил ему кулаком. Этого хватило, чтобы понять: он снова обознался.