Он замолчал, чувствуя свинцовый комок в груди.

— После этого она не могла на меня смотреть и сжималась в комок при малейшем прикосновении. Не потому, чтоэто был я, а потому, что я был мужчиной, а именно они заставили ее страдать. И я не мог ничего, сказать или сделать, чтобы исправить это. Черт, я не мог утешить ее даже тем, что обидчики ее наказаны.

Он встал, подошел к камину, взял кочергу и начал ворошить в нем поленья, хотя они и не горели.

— Но ты, конечно же, заявил властям о нападении?

Рейф засмеялся, горько и глухо:

— Да, мы с ее отцом пошли к так называемым властям и рассказали, что эти чудовища с ней сделали. А они только смотрели на нас и ухмылялись, а потом спросили, как она сумела их соблазнить. Сент-Джордж и его дружки — такие респектабельные джентльмены, богатые, могущественные люди, важные и привилегированные. Кто поверит заявлению часовщика из Чипсайда и бизнесмена сомнительного происхождения против свидетельства четверых состоятельных аристократов?

— Но ты же их видел! Мидлтон сам признался тебе в том, что сделал!

— Им всего лишь требовалось это отрицать — если бы констебли вообще их допрашивали. А они этого, конечно, не делали. Вместо этого они швырнули в камеру меня за ложные обвинения. Они бы и отца Памелы посадили, но я убедил их позволить мне отсидеть его срок следом за своим. Две недели в лондонской тюрьме.

— Это чудовищно. — Джулианна наклонилась вперед, на лице ее было потрясение и гнев.

В тот самый день он навсегда утратил уважение к закону. Он понял, что человек должен сам о себе заботиться и сам искать справедливости теми средствами, которые ему доступны.

— Сент-Джордж и его дружки-насильники продолжали жить, будто ничего не случилось, — холодно произнес Рейф. — Они не испытывали никаких угрызений совести, словно никогда не издевались над несчастной милой девушкой, единственным преступлением которой была любовь ко мне.

«Святые небеса, как я хотел их убить!» — так думал Рейф, вспоминая то время. Сначала он просто сума сходил, так ему хотелось выследить их, одного за другим, и засадить каждому пулю между глаз. Но он решил, что это будет слишком легкая смерть, и предпочел дать каждому отведать свою долю страданий. Пусть пройдут годы, но его отмщение непременно осуществится.

Андерхилл и Чаллонер уже получили по заслугам, а двоих других тоже скоро ждет час расплаты. С Херстом, пьяницей, уже почти покончено, он сам себя погубил, а у Сент-Джорджа начались финансовые затруднения, и он здорово суетится, потому что каждое новое вложение капитала таинственным образом оборачивается неудачей.

Уничтожить одного за другим — вот самая сладкая месть.

— А как же Памела? — мягко спросила Джулианна. — Ты говорил, что она умерла.

— Да. Эти подонки убили ее. Это так же верно, как если бы они пришли в дом и собственными руками накинули петлю ей на шею. — Рейф обернулся и посмотрел в ее страдальческие глаза: — Она повесилась через три месяца после этого случая. Она… обнаружила, что беременна. И оставила мне записку, в которой писала, что просит прощения, но не в силах вынести мысль, что ей придется пережить это бесчестье. До той ночи она была девственницей. Она писала, что не может рассчитывать, что я женюсь на ней, и буду растить эту мерзость как собственного ребенка. Написала, что не может быть моей женой. Не может быть ничьей женой, по тому, что больше никогда не сумеет вынести прикосновения мужчины. — Сделав глубокий вздох, Рейф продолжил: — Памела написала, что любит меня. Она даже умоляла простить ее. Ну как же она не поняла, что в прощении нуждалась вовсе не она? Я! И до сих пор — я.

— Ты ошибаешься. Не нужно себя винить.

— Не нужно? — горько спросил он. — Это была только моя вина. Если бы не я, эти мерзавцы ее не тронули бы. Если бы не дом, им это было бы ни к чему.

— О чем ты говоришь?

Рейф немного помолчал.

— О доме моей матери в Йоркшире. Том, в котором я вырос.

Он снова потыкал медной кочергой в поленья, потом повесил ее на крючок и повернулся к Джулианне.

— Несмотря на обстоятельства моего рождения, — начал Рейф, — у меня было счастливое детство. Пусть мальчишки дразнились и даже дрались, я хорошо знал, что родители меня любят и друг друга тоже. Отец проводил с нами столько времени, сколько мог, и позаботился о моем образовании, когда подошло время. Матери он подарил дом и давал достаточно денег, чтобы содержать несколько слуг и жить безбедно. Но на самом деле ей был нужен только он. Я помню, как светилось счастьем ее лицо, когда приезжал отец. И как она запиралась в своей комнате и плакала, когда он уезжал.

Рейф сунул руки в карманы.

— Я знал, что у отца есть другая семья. Еще один сын и две дочери, мои брат и сестры, однако я не должен был о них упоминать или говорить, что мне о них известно. Иногда я о них думал и гадал, как бы сложилась жизнь, родись я законным сыном, а Сент-Джордж — внебрачным. Но, в общем и целом все это меня не волновало. Я любил маму и наш дом и никогда в жизни ни на что их не променял бы.

Он подошел к ее туалетному столику и начал переставлять флаконы. Словно пытаясь отвлечься, откупорил бутылочку с розовой водой, поднес ее к носу и закрыл глаза, наслаждаясь приятным запахом. Потом осторожно закупорил флакон и поставил его на место. Шумно вздохнув, Рейф продолжил: — Я знал, что Сент-Джордж меня терпеть не может, но до самой смерти отца не представлял, какую сильную злобу он затаил. Папа умер очень неожиданно, в тот год, когда мне исполнилось двадцать. Никто ничего даже не предполагал. Я тогда учился в университете и случайно наткнулся на объявление в «Таймсе».

Лицо его посуровело. Очевидно, он снова вспомнил, как это было унизительно и оскорбительно — ему даже не сообщили о смерти отца!

— Однако моей матери это известие преподнесли куда более жестоким образом. Буквально через несколько дней после смерти отца появились два всадника. Стоял конец января, было очень холодно, землю засыпало глубоким снегом. Они заколотили в дверь, сказали матери, что виконт умер, и приказали ей убираться прочь — причем сию же минуту. Ей даже не позволили собрать саквояж и взять с собой хотя бы какие-то личные или памятные вещи. Дом и все его содержимое теперь принадлежат Бертону Сент-Джорджу, сказали они матери.

В груди у Джулианны все сжалось. Большим усилием воли она удержалась на месте и не кинулась к Рейфу.

— Сент-Джордж послал их предъявить права на собственность и вышвырнуть из дома на улицу отцовскую шлюху, как они ее назвали. Они последовали приказу, буквально выгнав маму в том, что было на ней надето. И даже не разрешили укрыться у кого-нибудь из соседей. Эти негодяи развесили в деревне объявления, предупреждая, что любой, кто окажет ей помощь, будет выселен из дома. К счастью, трактирщик не послушался этого приказа и позволил маме пожить у себя в конюшне, пока сообщат мне. Я приехал сразу же, как узнал, но к этому времени у нее начался плеврит, вызванный холодом и шоком.

Лицо его осунулось — скорбь не отпускала его дажесейчас.

— Потом ей стало чуть лучше, и я повез ее в Лондон, больше было некуда. Я не знал, что делать, и потратил свои последние деньги, чтобы снять для нас комнату, купить маме кое-какую одежду, еду и топливо для камина. Несколько недель казалось, что она поправляется, но потом болезнь вернулась. Я вызвал доктора, но он ничем не смог ейпомочь, и вскоре она умерла.

По щеке Джулианны поползла одинокая слеза — она вспомнила, как страдала, когда умерла ее мать. Джулианна смахнула слезу тыльной стороной ладони.

— Рассказывай остальное.

Рейф устало вздохнул и снова собрался с духом.

— Я остался один и пошел своим путем. Очень долго я винил отца за то, что он не обеспечил мать, но потом Тони, мой друг аристократ, сумел раздобыть копию завещания. И мы выяснили, что отец оставил деньги и моей матери, и мне, но семейство Сент-Джордж предпочло не выпускать их из рук. Кроме того, я твердо уверен, что отец и дом этот завещал матери. Она несколько раз упоминала, что документы были оформлены на ее имя.

— Одна рука Рейфа сжалась в кулак.

— Сент-Джордж украл этот дом у моей матери и вышвырнул ее на улицу, как мусор. Поэтому, как только появилась возможность, я устроил так, чтобы не оставить своему «младшему братцу» выбора и заставить его отдать дом мне.

Джулианна тревожно вздрогнула:

— И что ты сделал?

— Спокойно выкупил его долги, в том числе несколько долговых обязательств, имеющих исковую силу в случае обращения в суд. А когда пришло время платить кредиторам, он обнаружил, что должен только мне. Вместо того чтобы начать публично трепать его имя и объявить во всеуслышание, что у него нет денег, я предложил ему сделку — дом и земли в Уэст-Райдинге в обмен на все его неоплаченные векселя. У него не было выбора, и он согласился. Но разозлился, а я совершил ошибку — не понял, до какой степени он меня возненавидел. Дом я получил, зато потерял Памелу. Дьявольская получилась сделка.

Рейф поднял глаза, яркие, как зеленый весенний мох, и полные ненависти к себе.

— Так что видишь, милая, я виноват в ее смерти точно так же, как и он.

Поднявшись на ноги, она подошла к Рейфу и крепко обняла его. Он стоял неподвижно, как скованный, словно хотел вырваться, но вдруг прижал к себе Джулианну, сцепил руки у нее на спине и зарылся лицом в ее волосы.

Они стояли так долго, стараясь морально поддержать друг друга. Тела прижимались друг к другу, теплые, живые — такие живые! Но инстинкт требовал большего, и губы Рейфа нашли ее губы. Его поцелуй был мягким, медленным и нежным. Она откликнулась, приоткрыв рот и побуждая его двигаться дальше.

Все ее чувства смешались в одном головокружительном вихре, безграничное наслаждение уже захватило Джулианну. Она откликалась на каждое его движение, дразнила его языком, покусывала губы, играла в мучительную игру, от которой голова ее кружилась.

Она отбросила всю свою сдержанность, и поцелуи ее сделались горячими, обжигающими. Две недели разлуки — это слишком много, и оба они стремились наверстать упущенное время.

Рейф уже сделал несколько шагов вперед, но остановился, видимо, вспомнив, что они не на Куин-сквер, а в спальне Джулианны на Мейфэре. Она ощутила, как он вздрогнул от неутоленного желания, неохотно прерывая поцелуй.

— Нас могут застать, — прошептал он, сделав еще несколько шагов в сторону кровати.

— Могут, — согласилась Джулианна, обхватывая его бедра ногами. — О Боже, только не останавливайся!

В эту минуту она хотела его так сильно, что не думала нио каком риске.

Что-то негромко прорычав, Рейф в несколько шагов добрался до кровати и положил Джулианну на кровать. Она думала, что сейчас он сорвет с нее ночную рубашку, а потом быстро разденется сам, и оба они будут обнажены.

Рейф скинул с себя сюртук, развязал галстук ишвырнул все это на пол. Расстегнув пуговицы на рубашке, он сбросил с ног башмаки. Но дальше раздеваться не стал, а лег на кровать и вытянулся рядом с Джулианной.

Медленно, неторопливо он начал свою игру с легких ласк и поцелуев, прикасаясь к ней то тут, то там. Не снимая одежды, он возбудил Джулианну, заставил ее изнывать от желания, а между ног у нее собралось влажное тепло. Она заерзала в своем пеньюаре, надеясь, что Рейф его снимет и прикоснется, наконец, к ее голой коже.

Но он продолжал гладить ее сквозь тонкий шелк. Ткань сделалась влажной, когда он припал к одной из грудей Джулианны и начал ее посасывать. Застонав, она закусила губу и закрыла глаза. В голове шумело, и Джулианна понимала, что блаженство совсем рядом, но Рейф продолжал удерживать ее на тонкой грани, растягивая минуты мучительно-восхитительного восторга.

Когда он все-таки сорвал с нее пеньюар, Джулианна вскрикнула от наслаждения.

— Боже, Рейф, возьми меня! — простонала она и протянула к нему руки, чувствуя, как самообладание ей изменяет.

Но он выскользнул из ее объятий, сел, сдернул через голову рубашку и снял брюки.

— Терпение, — шепнул он, снова поворачиваясь к Джулианне. — Я еще не подготовил тебя как следует.

Она хотела возразить, но не смогла произнести ни слова, особенно увидев его взгляд, в котором сквозило желание, — Рейф начал неторопливо гладить ее голое тело.

Потом снова жарко целовал ее, сначала в губы, а потом в шею. Рейф слегка прикусил кожу у нее на затылке, но тут же лизнул ее и поцеловал.

Время превратилось в призрачное понятие, Рейф повторял ласки снова и снова — прикусил, лизнул, поцеловал. Он не оставил на ее теле ни одного нетронутого местечка.

Она застонала, пылая желанием, когда он добрался до заветной цели, широко раздвинув ее ноги ради самой интимной ласки. Но сначала Рейф зажал ей рот ладонью. Джулианна не поняла зачем, но через мгновениевоспарила от единственного прикосновения его губ, и крик восторга был заглушён его широкой ладонью. С самообладанием, поразившим ее, он еще раз довел Джулианну до пика и только после этого лег на нее.