Приговор был оглашен в спокойной обстановке. Публика была утомлена долгим процессом. Когда судья спокойным голосом делал свое заключение, никто уже не сомневался в исходе. Присяжные посовещались несколько минут и вернулись на свои места.

– Не виновен, потому что вина не доказана, – неуклюже провозгласил старший.

Тео чуть не закричала от радости, но Аарон вскочил, протестуя против двусмысленного приговора.

– Или я виновен или невиновен! Требую, чтобы присяжные изменили приговор!

Началась длительная и неприятная словесная перепалка с участием судьи, присяжных, Аарона и публики. После часовых дебатов, иногда напоминавших кошачью драку, присяжные уступили. Приговор был оставлен, по сути, старым, но в протоколе кратко записали: «Не виновен».

Судья слегка поклонился Аарону и удалился. Присяжные и обвинители последовали за ним, все еще ворча.

Охрана отдала Аарону честь, открыла перед ним дверь – и он был свободен. Его, конечно, поздравляли, Лютер Мартин хлопал его по спине и орал приветствия. Его ричмондские сторонники тут же предложили отпраздновать освобождение в таверне. Тео, не помня себя от радости, обняла его, смеясь несколько истерично.

Вашингтон Ирвинг также подошел к ним с поздравлениями. Что-то странное, вызывающее недоверие, было для него во всем этом. Да, Аарона с трудом оправдали, но что дальше? Джефферсон недоволен, будут новые преследования. Многие считают Аарона виновным. Говорят к тому же, что Аарон весь в долгах. Бедняжка Тео! Он пожал ее руку, поздравил, сочувственно глядя на нее.

Это ей не понравилось. Кто смеет жалеть ее теперь! Аарон ведь оправдан.

Однако вспышка радости и торжества была короткой. В последующие дни стало ясно, что, избегнув виселицы в Ричмонде, он не мог быть застрахован от нее в будущем. По наущению Джефферсона, против него выдвинули уголовные обвинения в Огайо и Миссисипи. В других штатах, кроме Вирджинии, ему с трудом удалось вывернуться. В Нью-Йорке и Нью-Джерси он все еще «разыскивался за убийство» Гамильтона. В Балтиморе толпа собиралась линчевать его…

– Кажется, – говорил он Тео, – в Штатах нет тюрьмы или виселицы, которые не были бы готовы отказать мне гостеприимство. Чем заслужена такая популярность?

Ей слишком больно было от причиненной ему несправедливости, чтобы отвечать на это или жаловаться. Постоянное преследование казалось ей теперь каким-то черным чудовищем. Лучше бежать от него.

– Да, – сказал он, читая ее мысли. Они уже не раз обсуждали это, как лучший выход. – Надо мне на время исчезнуть за границу. В мое отсутствие они остынут или найдут новую добычу. А я найду сторонников в Англии или во Франции.

Она поняла, что он подумал о Наполеоне. Аарон не сомневался, стоит ему только встретиться с великим завоевателем, он получит всяческую помощь. Здесь люди провинциальны и трусоваты, у них нет предвидения. В Старом свете все пойдет иначе, и император поймет его.

– Джером Бонапарт, которого я принимал в Ричмонд-Холле, теперь король вестфальский, – заметил он, развивая эту мысль.

– И, конечно, – обрадовалась Тео, – он тоже окажет тебе гостеприимство и поможет увидеться со своим братом.

Аарон не сомневался в этом. Постепенно и к Тео вернулась надежда. Аарон и не терял ее. План «X» все еще возможен. Европа может стать новым полем для его подготовки. Изгнание может обернуться желанным прикрытием.

Решив, что делать, он снова начал действовать. Дом Свартвоутов в Нью-Йорке был открыт для них. Братья Свартвоуты не изменяли своего хорошего отношения к ним. Аарон, прибывший ночью, поселился в комнатке наверху, которую он не решался покидать несколько недель, пока улаживалось дело с отъездом в Европу. Обычное отсутствие денег делало положение еще более неприятными. Свартвоуты дали, что могли, некоторые бывшие сторонники, посвященные в это дело, – тоже, но в целом этого не хватало на проезд до Европы и на достойную жизнь там.

Однажды вечером, когда они с Тео сидели за столом в его комнате, ломая голову над тем, где раздобыть недостающие суммы, она грустно сказала:

– Если бы те, что должны тебе деньги, вернули их…

– Прочему они должны это делать? – весело заметил он. – Я сам не плачу кредиторам.

– Все равно, надо попытаться еще раз. – Она оделась и вышла. Много было таких осторожных и унизительных визитов в Нью-Йорке. Ей нужно было скрывать его присутствие в городе, пытаться получить деньги от должников и не попадаться на глаза кредиторам. Успехов не было. Товарищи их по временам Ричмонд-Хилла через слуг передавали, что их нет дома. Если же принимали, то с холодной вежливостью, которая сменялась холодным молчанием при упоминании о деньгах.

– Я знал это, – говорил он. – Ты у меня молодец, но все это бесполезно.

Она утомленно вздыхала. Если бы Джозеф мог помочь! Но и он, если бы и захотел, был бесполезен. Он уже вложил в их дело пятьдесят тысяч, которые уже растаяли. Кроме того, недавнее эмбарго Джефферсона сильно повредило ему. Рис стало нельзя перевозить, а из-за потери этого дохода у него были большие трудности с деньгами. В каждом письме он сообщал Тео об этой неприятности.

– Ну, – она снова вздохнула, – остается одно: продать ожерелье.

Аарон, молча, нежно обнял ее. Он пришел к тому же выводу несколько раньше. Самюэль Свартвоут взял на себя хлопоты. Испанский еврей с Перл-стрит, взывая к небу, что это грабеж, все же дал за ожерелье сто с лишним гинеи. Это была четверть цены, но Аарон принял деньги с благодарностью.

Был заказан билет на «Кларису», через Галифакс на Фолмут, на имя Г. X. Эдвардса. Отплытие было назначено на 1 июня.

В ночь 31 мая Аарон с Теодосией сидели у себя до рассвета, когда им предстояло расстаться. Во время ужина они пили много вина, но к утру его бодрящее действие закончилось. На прощание они высказали друг другу все добрые слова, которые люди обычно говорят, чтобы облегчить тоску расставания. Она, наконец, собрала его дорожный чемодан, на нем бронзовыми гвоздиками были выбиты инициалы «А. Б.». Но «А. Б.» не подходило для Г. X. Эдвардса. Пришлось вытащить гвоздики и разместить их по-новому. Аарон положил в чемодан поверх одежды, любовно сложенной Тео, ее портрет работы Вандерлина.

– Я никогда не расстанусь с ним, – сказал Аарон. – Я буду с ним разговаривать. А когда буду писать письма тебе, то буду смотреть на него и воображать, что разговариваю с тобой.

– О, папа, если бы я могла отправиться с тобой…

– Ты знаешь, как я сам бы этого хотел, – покачал он головой. – Но это невозможно.

Она знала это. Она будет мешать ему – даже если бы было достаточно денег, даже если бы она могла расстаться с мальчиком. Если бы и его можно было взять с собой…

– Я ненадолго, – повторил Аарон то, о чем они говорили с тех пор, как приняли это решение. Но сейчас это не принесло успокоения. За окном небо над гаванью становилось из серого синим. Рассвело.

– Если бы только, – сказала она, – я могла уповать на доброту Господню на небесах… Ты не чувствуешь потребности в этом, папа? Ты боишься смерти?

Он подумал минуту и ответил:

– Нет. Конечно, я стремлюсь, по возможности, ее избежать, но, что поделаешь, дорогая, все мы смертны. А когда наступит наш черед, лучше, по крайней мере, умереть мужественно.

– Я знаю. Но это небольшое утешение.

– Напротив, дитя мое, это и есть утешение. Мужество – религия сама по себе, и единственная для меня настоящая религия. Я не знаю, есть ли что после смерти, но когда-нибудь было бы интересно это проверить. Ты знаешь, новые планы всегда привлекали меня. – Он засмеялся добродушным милым смехом, который всегда находил у нее отклик. Она попыталась улыбнуться, но не смогла. Она закрыла лицо руками, чтобы скрыть слезы.

– Мы обманываем себя. Разлука будет долгой, я это чувствую.

Он обнял ее и вытер ей глаза платком.

– А если и так, то разве время и расстояние изменят наши чувства?

– Нет, – прошептала она, – ничто не изменит. Думаю, даже смерть.

– Тогда, пожалуйста, больше не надо слез и прощальных слов.

Он встал и подошел к чайнику, шумевшему на каминной полочке.

– Выпей чашку чая, дорогая. Удивительно, сколько тревог можно смягчить с помощью вина, чая или хорошей сигары. Не смотри на меня, как на бесчувственное чудовище. Много утешения приносит нам обычный повседневный быт.

Она взяла дымящуюся чашку и стала отхлебывать чай.

– Долли Мэдисон как-то говорила примерно тоже.

– И она была права. Умная женщина. – Он посмотрел в окно на поднимавшееся солнце.

– Пора? – спросила она с хрипотцой.

– Ну, пожелай мне «ни пуха ни пера», Теодосия, но помни: мы уже не раз расставались. Ничего не меняется от того, что разлука дольше. Держи себя в руках, не забывай заниматься и размышлять. Готовь Гампи к высокой судьбе, которая, может быть, ему уготована. Пиши мне постоянно, как буду я тебе.

Он быстро поцеловал ее в лоб и улыбнулся ей.

Это была та самая его прекрасная улыбка, которую она помнила, когда он оставлял ее, улыбка, которая делала его молодым и очень близким. Она успокоила ее. Он знал большие беды, судьба была жестокой к нему, но теперь все это позади. На этот раз, в новом предприятии его ждет успех.

Шхуна «Клариса» устремилась в Европу на всех парусах. На корме стоял, закутавшись в плащ, Г. X. Эдвардс и смотрел, прощаясь с американским берегом. Его ждало четырехлетнее изгнание.

XXVI

Теодосия вернулась в Каролину в почтовой карете, так как в нью-йоркском порту не было кораблей, которые шли бы на юг. Она не написала Джозефу, понимая, что почта отправится вместе с ней.

Сейчас июнь, и Гампи, конечно, в Дебордье с Элеонорой. В Конвее она сошла с почтовой кареты и наняла экипаж, чтобы ехать дальше, в Оукс. Там она узнает о сыне и муже.

В Оуксе было пустынно, даже черных ребятишек не было видно. Окна были зашторены, дом оказался пустым. Этого она ожидала. Муж не бывает здесь в сезон лихорадки, он мог быть в Колумбии, в Дебордье или на острове Салливен. Но у слуг можно узнать точно. Они, скорее всего, на своей улице. Она решила было туда отправиться, но, по какому-то побуждению, взялась за ручку двери и обнаружила, что она открыта.

В гостиной мебель была покрыта чехлами, а ковры свернуты. Комната выглядела негостеприимно. Она присела передохнуть на диван и с удивлением посмотрела вверх. Оттуда доносились голоса и хриплый женский смех.

Неужели негритосы настолько обнаглели, что забрались в спальню, подумала она зло. Она взбежала наверх. Говор доносился из комнаты Джозефа. Не колеблясь и не раздумывая, она распахнула дверь. На какое-то мгновение ей показалось, что ее подозрение подтвердилось. Она увидела цветную женщину и услышала визг.

– Эй, черномазые… – но, не договорив, вдруг запнулась. Она остолбенело уставилась на кровать, зажав рот рукой, чтобы ее не вырвало. Перед ней были не «черномазые», а Джозеф с Венерой. Как в тумане, увидела она его потное лицо, побелевшее как мел, его выпученные на нее глаза. Основное ее внимание было направлено на Венеру. Эта девица в белой сорочке была по-дикарски красива. Если на мгновение ей и стало стыдно, это уже прошло. Ее тигриные глаза светились злобой и торжеством. Она смеялась, склонив голову на длинной шее цвета золотистой слоновой кости.

– С приездом, миссис. Рановато вы, а? – Она была похожа на зверька, готового к прыжку.

Да, подумала Тео, к этому шло с момента их первой встречи. И она вдруг стала спокойной. Первый шок прошел. В конце концов, эта девчонка всегда ненавидела ее и ревновала. Теперь она думает, что отомстила.

– Теодосия, ради Бога, что ты собираешься делать?

Она повернулась к Джозефу. Вот ему было действительно плохо. Он мучился стыдом и раскаянием. И хотя его поймали в весьма неприятном для мужчины положении, он ухитрился сохранить остатки достоинства. Он уже не выглядел смешным.

– А что мне здесь делать? – спокойно спросила она.

Венера бросилась вперед, ее худое хищное лицо выглядело вызывающим.

– Правда ваша, ничего вы не сделаете. Вы не жена. Вы холодная, как камень. Вы сколько раз оставляли его одного. Только о себе думаете. Вот и потеряли своего мужчину.

– Заткнись ты, сука. – Он с силой ударил ее по губам.

Она ударилась о столбик кровати, губы распухли, но лицо оставалось наглым.

– Ты можешь бить меня, если хочешь, но ты не убьешь память о руках Венеры, что тебя обнимали. Я вошла в твою кровь, масса, а она – никто для тебя.

Джозеф не слушал ее.

– Тео, – бормотал он, – не смотри на меня так. Это было какое-то сумасшествие, ты не поймешь…

Тут в злобно-насмешливом взгляде Венеры появились сомнения. Она была так уверена в своей власти, в том, что ее маленькое тело стало надежным орудием победы над ее рабством и мести госпоже. Теперь этой уверенности не было. Белая женщина должна была орать и беситься, но она молчит. Что это значит? Но она ничего не сможет сделать с ней, с Венерой. Не может заставить хозяина выпороть ее или продать во Флориду. Она пустит в ход заклинания. Одна из них умрет, или Венера, или белая. Есть яды…