— Да, он и не знал. У нее это третий брак, а у него первый ребенок. К сожалению, Юльке самой после родов нянька требуется. Что-то с нервами, это как осложнение бывает, — вздохнула Таня.

— Пройдет?

— Не знаю, я ее не видела, в такие больницы не пускают, только несколько раз по телефону говорили. Беда прямо, — без оптимизма заметила Луговская.

— А Щепе сколько еще осталось, не знаешь? — перевел разговор с тяжелой темы на невеселую Лобанов.

— Это Лавыгин знает, но его тоже почему-то не было, хоть обещался и даже деньги сдал, — Таня не могла одобрить такого легкомысленного отношения к деньгам и друзьям. — Здорово, что почти все ребята пришли. И никто не изменился, правда? — Таня глянула в лицо сидящего за рулем мужчины и залюбовалась его четким профилем.

Лобанов почувствовал ее взгляд, но посмотрел не на пассажирку, а в зеркало заднего вида и перестроился в левый ряд, удовлетворенно отметив, что стрелка спидометра перевалила за отметку сто двадцать километров. Потом признался:

— Изменились все очень. Многих я даже не сразу узнал. Женьку, например. Он так растолстел, что даже черты лица исказились. Емелин сильно постарел. Что с ним, не знаешь?

— Сам он о себе ничего не говорит, но Юрка мне рассказывал, что как-то встретил его с роскошной дамой возле казино, — поделилась Таня и добавила: — Я с ним и пары слов не сказала, не сложилось. Может, Ольгу провожать приедет, тогда узнаем.

Сердце Анатолия вдруг как-то приятно замерло, когда Таня сказала «узнаем». Наверное, она говорила обо всех, но прозвучало так, будто это касалось их двоих. Все эти разговоры были лишь прелюдией к вопросу о ней самой, который Лобанов наконец-то небрежно задал, чтобы не спугнуть доверительный тон их беседы:

— Да ладно про них, лучше скажи хоть пару слов про себя. Что поделываешь, как семья, дети?

Помолчав, как бы раздумывая, Татьяна неохотно откликнулась:

— Я же говорила: работаю на телевидении редактором. Живу с дочкой, мечтательной девицей пятнадцати лет, и котом Василием. Василий — мужлан, тиран и умница. Мы у него ходим по струнке. Ой, а куда ты меня везешь? — вдруг опомнилась она. — Я ведь адреса тебе не сказала.

— Ну и что? Мы же на МКАД, будем ездить по кругу, пока ты не протрезвеешь и не вспомнишь, где живешь, — засмеялся водитель.

— В Печатниках я теперь живу, мы в ту сторону едем? — вглядываясь в дорожные указатели, забеспокоилась Татьяна.

— К сожалению… в ту, — усмехнулся водитель.

Они помолчали. Анатолий иногда искоса поглядывал на забытый, но, как оказалось, не совсем забытый Танин профиль, узнавал ее движения и очень хотел зарыться носом в ее пушистые длинные волосы. Ему казалось, что он помнит их запах, как и запах тех далеких поцелуев. «Почему она оказалась сейчас рядом со мной случайно? — вдруг подумал он. — Ведь мы так хорошо понимали друг друга тогда. И книжки одинаковые нравились, и люди. Почему я так долго был рядом с женщиной, которой никогда бы не пришло в голову спросить, что я читаю?»

— А ты читал Павича? Как он тебе? — вдруг словно ответ на его мысли прозвучал задумчиво голос спутницы.

— Последнее, что я читал, был Пелевин, да и то давно. В этом смысле я для тебя не интересный собеседник. Скажи мне лучше, можешь ли ты использовать свой телевизионный опыт и связи, чтобы сделать мне демонстрационный ролик? У вас съемочная база есть? — Анатолию хотелось протянуть нити из прошлого в настоящее.

— Смотря, что надо и какого качества. Сделать ведь можно все, но вопрос где и почем, — ответила она деловым тоном.

— Можно тебя попросить проконсультировать меня в этом деле, а то рекламные агентства обещают много, а делают все одинаково мало. К тому же это прекрасный повод попросить у тебя телефон, — с этими словами он весело заглянул ей в глаза.

— Не пойму: ты что скрываешь — практичность за галантностью или галантность за практичностью? — рассмеялась Татьяна и добавила: — Давай диктуй свой телефон, я тебе сейчас перезвоню, и ты сразу в телефоне его запомнишь, чтобы с бумажками не связываться.

— Сто два, сорок один, восемь.

— О'кей, жди звонка. Мы почти приехали, вот за булочной направо, вдоль дома до третьего подъезда. Спасибо за доставку. К себе не приглашаю, Василий этого не любит, можете подраться, — предостерегая его, сообщила Таня.

— Ну ты хитра, мать! Придумала буйного кота вместо ревнивого мужа, а телефон так и не дала. Я чувствую себя навязчивым поклонником, от которого хотят избавиться, так? — с напором, почти искренне возмутился Лобанов.

— Ты хочешь устроить мне сцену через двадцать пять лет? Но все поводы кончились, — полушутя проговорила Таня, энергично застегивая пальто и натягивая перчатки.

— Нет, не все, — полуобернувшись к ней и взяв ее за руку, обтянутую мягкой замшей, возразил Анатолий, вглядываясь в полумраке машины в ее лицо. — Я ведь так и не знаю, кому были посвящены твои стихи, тогда, на уроке литературы.

— Какое это теперь имеет значение? — Таня открыла дверцу и вышла.

Анатолий догнал ее на твердом белом пятачке у подъезда, который вырубил из мглы замерший по стойке «смирно» фонарь.

— Мне, как оказалось, не все равно, — заявил он, останавливая ее жестом, и добавил: — Ты можешь мне ответить?

— Конечно, могу, но не знаю, надо ли, — с сомнением в голосе произнесла Таня.

— Мне — надо, пойми, мне показалось сегодня, что я был в разлуке с самим собой много лет и наконец вернулся. — Ему хотелось ее убедить.

— Рада вашей встрече, но при чем тут я? — Таня отстранилась, пытаясь шагнуть из опасного круга в темноту.

— Я предлагаю сообразить на «троих», — пошутил Лобанов: — Может, тебе это безразлично, но я хочу знать, кому же ты тогда читала стихи?

— Лучше спроси, от кого я ждала ответа на них, — взволнованно поправила она.

— Так от кого? — Он смотрел ей в лицо.

Свет фонаря слепил их как прожектор, выхватывающий из тьмы воспоминаний то, что они хотели оставить в тени.

— От тебя. Это секрет, который ты узнал последним, через двадцать пять лет. А теперь будь осторожен на обратной дороге. До свидания.

Татьяна плавно обошла его, чуть задев плечом, звякнула ключами и скрылась в подъезде, оставив его наедине со стоящим навытяжку фонарем.


«Вот тебе и кризис! — выбравшись из теснин пролетарского микрорайона на просторный проспект и добавив скорости, подвел Лобанов итог прошедшему вечеру.

— Я боялся, что бывшие одноклассники наперебой начнут у меня денег взаймы просить, учительница предложит стать спонсором школы, а никто даже не спросил, чем я занимаюсь. Классовая ненависть или просто им не важно, кто кем стал, а важно, кто кем был?

Тогда надо понять, кем же я был? Пацаном, желающим стать суперменом, с хорошей головой и скрытным характером. Говорил мало, старался больше делать. А сейчас что со мной, почему я, как старый дед, все время разговариваю сам с собой? А потому что давно никому не доверяю, потому что рядом нет никого, с кем можно было бы поговорить о себе. А почему? Потому что выбрал себе такую жизнь. Сам? Нет, с помощью Вики, конечно, спасибо ей за все. И честолюбию моему, которое не позволило мне сказать ей: денег нет и не будет. И пошел я, как Иванушка, в тридевятое царство за деньгами, а вернулся уже дурачком, но не туда, откуда уходил. Тимофеев помнит, как мы с ним сапогами торговали, для него это целое приключение. Про то, как он репортажи свои первые из Афгана делал, не рассказывает, а вот про сапоги вспомнил. Я тогда пытался хоть как-то себя развлечь: статистику на цены собирал, теорию игр пытался в коммерции применить, идиот. Почему мне башку не отстрелили? А потому что по мелочи работал, на каждом новом деле зарабатывал, чтобы со старыми долгами рассчитаться. А потом уж когда понял простейшее правило успеха: купить дешево — продать дорого, то дело пошло. Главное, думать перестал и, кажется, совсем отвык».

— Что это вы, уважаемый, загрустили? — обратился Лобанов сам к себе вслух с издевательской интонацией. И сам же себя успокоил: — Встреча прошла успешно! Денег стоила мало, взаймы никто не просил, на работу детей и мужей пристроить не умолял. И сам я молодец: может, у Надьки ментовскую ксиву выбью даром, у Таньки решу проблемы с демроликом тоже по старой дружбе со скидкой, сыночка своего ленивого пристрою к Наташке под крылышко и на полигон по экстремальному вождению ездить не буду, пусть меня теперь Балакирев на своей базе учит. Так что я кругом в шоколаде. Осталось только решить, что на сегодняшнюю ночь предпочесть: проституцию или мастурбацию. — Закончив на этой оптимистической ноте приятную беседу с умным человеком, Лобанов вдавил акселератор и, вырвавшись на простор МКАД, умчался в ночь от своих мыслей.

Глава 2

— Галина Григорьевна, спасибо огромное за нашу встречу, — поднявшись домой, Таня в коридоре, не раздеваясь, набрала телефон учительницы, чтобы узнать, как она добралась, и поделиться впечатлениями.

— Танечка, а у нас еще гулянка продолжается, — возбужденным голосом ответила та. — Мы тут с Игорем и Ольгой не только чай попиваем, но и коньяк. Кстати, говорили о тебе, какая ты красивая. Вон Федулов утверждает, что ты стала значительно интереснее, стрижка удачная и в целом…

Таня засмеялась:

— Передайте, что когда он был юным и красивым, я для него была не достаточно привлекательна, а теперь, когда он стал толстым и лысым, я в его глазах похорошела.

— Я все слышу, за лысого ответишь! — закричал в трубку обиженный профессор.

— Я хотела спросить, кто вам фотографии должен сделать? — вернулась Таня к разговору с юбиляршей.

— Женя, он у нас всегда этим занимался. Мне кажется, у него какой-то особенный аппарат был.

— Цифровой, наверное. Я вам перезвоню, мне тоже хотелось бы получить кадры с нашей исторической встречи. Я дочке много рассказывала о вас и о нашем классе, хочу теперь показать тех, с кем она еще не виделась, — поделилась своими планами бывшая ученица.

— Тогда лучше познакомиться лично. Вот Ольга тут предлагает на следующую встречу привести детей, они у многих примерно одного возраста, может, подружатся.

— Тань, — включилась теперь в разговор Ольга, — надо разбить их на две возрастные группы: старшие и младшие, и пусть общаются.

— Тебе бы, воспитатель, всех на группы разбивать. Скажи мне лучше, ты ко мне на эфир придешь? — задала вопрос по существу редактор телепрограмм.

— Ни за что! Я же трусиха ужасная, я со страху онемею, — испугалась Оля.

— Но ведь уроки давать тоже страшно? — напомнила Таня.

— Уже нет. Но первые десять лет это была катастрофа — меня завуч в класс впихивала. Ты лучше Надьку или Наташку позови, Ирку можно, ей по-моему, все равно где выступать, за столом или в студии, — посплетничала Ольга.

— Ладно, не буду вам мешать, но вы давайте закругляйтесь, а то Галина Григорьевна, наверное, устала, — забеспокоилась Луговская.

— Сейчас допьем и больше не будем, — твердо пообещала довольная хозяйка и попрощалась.


Тихонько, чтобы не разбудить дочку, Таня прошла на кухню и включила свет. За столом, на высоком детском стульчике, сидел кот невообразимо огромных размеров и строго щурился на загулявшую хозяйку.

— Василий, ты что, меня проверяешь? Может, еще дыхнуть? — Глава маленькой семьи попыталась отстоять свои права на личную жизнь.

Но кот не позволил никаких вольностей. Чихнув в знак негодования ей в лицо, он тяжело спрыгнул и, задрав хвост, демонстративно удалился, не удостоил вниманием не только хозяйку, но и свою миску с положенным ему на ночь сухим кормом.

— Ну и ладно, я одна буду чай пить, — проворчала ему вслед хозяйка и включила чайник.

«Где же, интересно, могут быть те старые стихи, из-за которых сегодня Мак так разволновался? Я их и забыла совсем. Помню только, что там были любимые символы огонь и вода, а больше ничего. Странная штука — память. Как это великие люди пишут в старости мемуары, рассказывая, какое на ком было платье полвека назад и кто кому что говорил? Выдумывают, наверное. Поэтому и ждут старости, чтобы некому было возразить. Надо посмотреть в альбоме про Дашкин первый год жизни. Там лежали еще какие-то листки. Это не то, а вот это…»

Раскрыв пожелтевший тетрадный листок, Татьяна прочла забытые слова, написанные старательным ученическим почерком.


Ты повенчан свободой,

Ты отмечен перстом.

В темно-синие воды

Я нырну за кольцом.

На скалистом утесе

Цепью я прикуюсь

И полет твой отвесный

Буду ждать и дождусь.