Они не произнесли ни слова, но мысленно обе решили, что пора покинуть берег и вернуться домой. Молча они собрали вещи, держась за руки, перешли через песчаные дюны и вышли на дорогу, ведущую к Иджипт-лейн.

На ступенях дома Дина наклонилась, чтобы стряхнуть с ног налипший песок, и Габриэла еще раз с удовольствием оглядела свою взрослую, полную очаровательной женственности дочь. Ее пристальный взгляд смутил Дину, и она резко сказала:

– Я поднимусь наверх, приму душ.

Габриэла едва удержалась, чтобы не дать дочери совет быть поосторожнее с еще незажившими швами и напомнить, что вечером они собирались сходить в кино, но одернула себя, боясь, что Дина посмеется над тем, как быстро она вошла в роль заботливой мамаши. Она прикусила губу и промолчала. Дина так же молча поднялась по лестнице в свою комнату и закрыла дверь.

В глаза Габриэле били лучи послеполуденного солнца, заливающие гостиную сквозь широкое окно. Она ощущала какую-то светлую печаль, радость сближения с дочерью и горький привкус новой разлуки. Как много раз ей приходилось испытывать в жизни подобные двойственные чувства! До этого ее последнего приезда в Нью-Йорк Габриэла смотрела на себя со стороны скорее еще как на девушку, а не на женщину средних лет, имеющую взрослую дочь. Ирония судьбы заключалась в том, что перешагнуть психологический барьер от девушки к женщине ее побудило – ни смерть Пита, ни даже удачно выигранное сражение за свою дочь, а решение расстаться с Ником. Странно, что их любовная связь доказала ей со всей ясностью, что ничто в этом мире не вечно.

Отъезд

– Неужели ты думаешь, что сможешь все это увезти? – спросила Габриэла, вынося очередной чемодан и ставя в ряд с остальными вещами возле машины.

Адриена засмеялась:

– Надеюсь, – правда, автомобиль накренится на одну сторону, это уж точно.

На пороге появилась Дина со стопкой чистого постельного белья в руках.

– Придется положить его на заднее сиденье. В мой чемодан оно не поместится.

– Вряд ли туда что-нибудь еще поместится, – откликнулась Габриэла, освободив дочь от ее ноши.

Дина раздраженно отмахнулась от назойливой мухи.

– Всегда так получается, что при отъезде багажа почему-то больше.

– Это все потому, что ты каждый раз привозила кучу новых вещей, – заявила Адриена и добавила: – Ну, вся в отца! Он тоже не мог расстаться с ненужным хламом и все хранил.

– Может быть, и так! – не желая спорить, согласилась Дина.

Они с Габриэлой пытались разместить вещи в машине.

Наконец эта работа была закончена, и женщины могли вздохнуть с облегчением.

Они все втроем стояли около машины, чувствуя скованность, никто из них не решался первым начать прощание. Габриэле было очень жарко, капли пота покрывали верхнюю губу, на щеках остались грязные полосы, свежая царапина пересекала лоб. Она вытерла влажную ладонь о белые шорты, прежде чем протянуть руку Адриене.

– Ты уверена, что моя помощь вам больше не потребуется?

– Все в порядке, – за Адриену ответила Дина. – У тебя еще куча дел, тебе же завтра улетать.

– Ни о чем не беспокойся, – добавила Адриена. – Мы прекрасно доберемся. А если я устану за рулем, мы остановимся где-нибудь на ночь.

Габриэла обняла дочь:

– Мы расстаемся, но я надеюсь получить от тебя весточку, когда ты соберешься в Европу. И все-таки ты, может быть, заглянешь в Париж?

– Может быть, – ответила Дина и вдруг хлопнула себя по лбу: – Я же оставила свой рюкзак с учебниками! Видишь, как жажду я вернуться в колледж, – пошутила она и побежала в дом. – Сейчас вернусь!

– Кто-нибудь подбросит тебя до аэропорта? – спросила Адриена, как только Дина удалилась.

– За мной пришлют редакционную машину. – Габриэла старалась выглядеть беззаботной. – Адриена, я не знаю, как тебя благодарить. Ты мне так помогла!

– И ты мне тоже, – ответила Адриена, – особенно тем, что отнеслась с пониманием к моей дружбе с Диной.

– Ты много для нее значишь.

– Как и ты.

– Может быть, по крайней мере, я надеюсь на это, – тихо сказала Габриэла.

– Конечно, это не мое дело, – начала Адриена, – но она уже взрослая. Пора тебе, Габриэла, подумать и о себе.

– Конечно, я об этом думаю.

– Тогда тем более будь осмотрительна.

Габриэла не отозвалась на этот намек на ее поступок, который она сама уже сочла ужасной ошибкой, и перевела разговор на постороннюю тему:

– Вам с Диной обязательно понравится в Европе.

– Конечно. Я ведь не была и в половине мест, которые она собирается посетить.

– А для Дины все вообще будет ново… – Габриэла помолчала и продолжила, осторожно подбирая слова: – Я получила от тебя и от Дины кое-какие полезные уроки. Теперь я понимаю, что лучше обладать хоть чем-то малым и иметь хоть кого-то рядом, чем не иметь ничего.

– Тогда перестань метаться.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Возвращайся сюда к нему.

Габриэла чуть заметно покраснела:

– Мы разговаривали о Дине.

– Но я хочу поговорить и о другом.

– Но до этого дня так далеко, – неопределенно сказала Габриэла.

– До какого дня? – не поняла Адриена.

– Я имела в виду День Благодарения. Он кажется мне таким далеким. Мы расстаемся так надолго, если Дина не навестит меня раньше в Париже.

– Если продолжать такую игру, Габриэла, то вряд ли у тебя есть шансы начать новую жизнь.

– Я уже живу новой жизнью.

В это время появилась Дина со своим рюкзаком, и Габриэла предостерегающе посмотрела на Адриену, чтобы та не продолжила прерванный разговор.

Дина передала матери свой внушительный груз.

– Пожалуйста, подержи, – обратилась она к Габриэле, – пока я освобожу место для этих злосчастных книг.

Возясь с багажом на заднем сиденье машины, Дина, не оборачиваясь, спросила:

– Ты оставила Адриене свой адрес и номер телефона?

– Да, но я думала, что у тебя это все записано.

– Я потеряла бумажку, – сказала девушка, выпрямившись.

– Ну что ж. Мои координаты есть у Адриены. Ты позвонишь?

Дина сухо ответила:

– Знаешь, мама, жизнь еще далеко не наладилась. Мне еще столько надо сделать, чтобы найти себя.

– Это касается и меня тоже, – сказала Габриэла.

Дина не смогла скрыть удивления.

– А при чем тут ты?

– Хотя бы потому, что я тоже человек.

Дина крепко обняла мать, на мгновение прильнув к ней, забралась в машину и сидела там, неподвижно глядя прямо перед собой. За поднятым стеклом Габриэла видела ее безупречный профиль, такой же, как у ее покойного отца. Объятия Адриены были более сердечными. Потом Адриена уселась за руль, машина, действительно перегруженная, тронулась с места. Габриэла помахала рукой им вслед. Сглотнув несколько раз, чтобы избавиться от спазма, перехватившего ей горло, она вдруг осознала, что ей очень повезло – ведь, кроме дочери, в ее жизни есть другие дорогие и близкие люди.


– Может быть, перекусишь перед отъездом? – спросил Сильвио. Его плечи были опущены в знак поражения. Он выглядел удрученным.

– Не стоит, папа. В самолете меня покормят. – Она подошла к нему, заглянула в глаза. – Тебе уже скоро надо идти в ресторан?

Он кивнул:

– Да, там много дел. Рокко уже там. Он хотел увидеться с тобой перед отъездом.

– Мы уже попрощались, – ответила она нервно. Ей не хотелось опять выслушивать советы и надоело вмешательство в ее жизнь.

– Как знаешь, – пробормотал отец. – Когда придет машина?

– У меня в распоряжении еще час, – сказала Габриэла, взглянув на часы.

– Ты все собрала?

– Почти.

Отец нерешительно переминался с ноги на ногу:

– Габриэла, что я могу сказать своей дочери, кроме того, что она дура.

– Может быть, ты лучше скажешь, что тебе грустно со мной расставаться и что мы скоро увидимся.

– Я бы сказал, но у меня слишком мало надежд!

– Где мама? – сменила тему Габриэла. – Она не спит?

Сильвио пожал плечами:

– Спит, не спит – какая разница?

Коснувшись губами лба дочери, он прошептал, прежде чем выйти из комнаты:

– Позвони Клер. – Просительные нотки были в его голосе. – Она очень хотела поговорить с тобой.

Телефон был на том же месте под лестницей в прихожей. Габриэла уселась на жесткий стул, прижала трубку к уху плечом. Все, как при их предыдущем разговоре.

– Ты все получила, что я тебе отправила? – спросила она.

– Да, спасибо. Какой кошмар разбираться во всем этом, – сказала Клер.

– Да, – согласилась Габриэла. – Это было нелегко.

– Что ж, счастливого тебе пути. Надеюсь, что следующий твой приезд не будет омрачен еще одной потерей.

– Надеюсь, – согласилась Габриэла, хотя и сомневалась в этом.

В ожидании машины Габриэла старательно изображала активную деятельность, чтобы скрыть душевную боль, которая терзала ее. По рассеянности она положила нужные вещи на дно чемодана, потом провозилась, перекладывая их, и отправилась под душ в последнюю минуту, когда все чемоданы были заперты и стояли внизу у подъезда. Стороннему наблюдателю могло показаться, что эта женщина ужасно спешит уехать, но, только когда машина уже ждала ее, Габриэла начала прощаться.

– Давай не будем плакать, мама, – сказала она, опускаясь на колени возле кресла Одри. – Мы расстаемся ненадолго. Да и привыкли к тому, что часто расстаемся. – Она стирала слезы с лица. – Я знаю, что ты хочешь мне сказать, – чтобы я делала только то, что мне по душе, и была счастливой. Но у меня почему-то это никак не получается.

Габриэла гладила мать по лицу, целовала ее сухие щеки.

– До свидания, мамочка, скоро увидимся, – повторяла Габриэла, сама не уверенная ни в чем. В этот момент ей показалось, что будущее не сулит ей радости.

10

Развязка

Рейс «Эйр Франс» из аэропорта Кеннеди в этот вечер ожидало не так много пассажиров. В зале вылета было несколько американских семей, отправлявшихся во Францию на праздники; и столько же французских, возвращавшихся после поездки по Штатам; немного пассажиров, чью национальную принадлежность трудно было определить, и среди них Габриэла Карлуччи-Моллой, растерянная и жалкая.

Пристроившись в уголке на диванчике, она рассматривала своих будущих попутчиков. Ее поразила мысль, что каждый человек обязательно связан с группой других людей или хотя бы с одним человеком – с матерью, отцом, детьми, родственниками. Он делит с ними пищу, страх, надежду, наконец! Эта связь создается или по свободному выбору, или узами крови, или, в крайнем случае, по стечению обстоятельств.

Чтобы как-то скрасить время ожидания, Габриэла начала рассматривать пассажиров.

Отцы французских семейств – все как один – были в белых носках и светлых летних туфлях с дырочками. Различались только в одежде – спортивные куртки, легкие пиджаки и разных цветов брюки. Они сидели с серьезными выражениями лиц, курили сигареты одних и тех же марок и следили за детьми и женами. Француженки тоже были чем-то неуловимо похожи друг на друга – длинноногие, худощавые, в открытых ярких сарафанах и легких, похожих на балетные тапочки туфельках. Стриженные под мальчиков, излучающие аромат «Мари Клер» или «Эла»… Совсем маленькие дети жались к матерям, а те, что постарше, сидели возле отцов на полу, рассматривая книжки с картинками и комиксы с приключениями Тон Тона, или бродили по залу ожидания. Для пассажиров были выставлены корзинки с фруктами, тарелки с закусками и бутылки минеральной воды «Эвиан» или «Волвик».

Американцев, в свою очередь, отличали кроссовки «Рибок», голубые джинсы и хлопчатобумажные пестрые рубашки. Все они с сосредоточенными лицами жевали резинку. Их жены тоже подобрали наряды по вкусу, – к сожалению, вкусы эти оригинальностью и изобретательностью не отличались: велюровые дорожные костюмы, золотые цепочки, на каждом звене которых читалась буква, а все вместе они составляли имя хозяйки. Почти у всех американок волнистые волосы, окрашенные «перышками», свободно спадали на плечи. Расположившись рядом с мужьями, женщины в который раз перебирали содержимое огромных пластиковых сумок с едой для детей, приготовленной для семичасового перелета. Наготове лежали специальные приспособления для малышей, в которых отцы должны были нести своих чад. Летное поле лежало за стеклянной стеной – расцвеченное огнями, лучами прожекторов, проблесковыми мигалками. Уставшие от ожидания детишки хрустели хлопьями, набивали рты орешками и шоколадками, некоторые задремали, свернувшись калачиком в креслах. Некоторые взрослые тоже жевали что-то, не дожидаясь безвкусного обеда, который им подадут на борту на пластиковых подносах.

Для каждого из них предстоящее путешествие, как подумала Габриэла, было лишь преодолением расстояния в несколько тысяч миль или способом убить время. Для нее же этот полет означал расставание со всем, что она любила, что представляло в ее жизни хоть какую-то ценность.