Карина Рейн - Мститель

— Я так больше не могу! — с громким стуком опускаю на стол свою любимую жёлтую пузатую кружку.

От резкого звука вздрагивают все члены семьи, сидящие за столом.

— Что ты имеешь в виду, колокольчик? — нахмурившись, спрашивает папа и откладывает в сторону газету.

Мама и сестра переводят на меня такие же непонимающие взгляды, и я тяжело вздыхаю.

— Ситуацию, в которой я оказалась, — поясняю. — Я про университет.

На этот раз тяжело вздыхает уже мама.

— Оля, мы ведь уже обсуждали это — у нас нет возможности перевести тебя в другой ВУЗ.

Да, я прекрасно знаю об этом: с тех пор, как у бабушки — маминой мамы — полгода назад случился инсульт, большая часть средств нашей семьи шла на её лекарства и лечение. Я ни в коем случае не считала, что бабушка «обойдётся» или «должна тянуть сама себя на свою мизерную пенсию». Наоборот, сама чуть ли не каждый день навещала её и помогала по дому, чем могла. Да я и не просила у родителей денег на перевод.

— Мне всего-то и надо ваше разрешение на то, что я попробую своими силами перевестись в другой университет, — в который раз уговариваю я. — Если не получится — останусь здесь, но вдруг получится?

Родители переглядываются, и я прекрасно знаю, о чём они сейчас думают: папе стоило больших усилий устроить меня в этот университет, куда без связей попасть было просто нереально. Лично я не видела смысла поступать именно сюда, но родителям или хотелось, чтобы я имела всё самое лучшее, или с моей помощью хотели самореализоваться, но об этом втором варианте я старалась не задумываться.

— Ты понимаешь, что тебе до выпуска осталось всего полгода? — устало спрашивает мама. — Неужели ты не можешь немного потерпеть?

— А ты понимаешь, что летнюю сессию и ГОСы я не сдам? — так же устало интересуюсь. — У меня уже и так куча хвостов, которые я закрыть не могу! Хотите «гордиться» дочерью, которую отчислили из института?

Последняя фраза действует как заклинание: родители вновь переглядываются — на этот раз нервно — и папа кивает.

— Хорошо, ребёнок, попробуй перевестись. Но тут мы тебе помочь не сможем — мои связи действуют только в этом учебном заведении.

Я облегчённо вздыхаю и перевожу взгляд на свою сестру, которая пытается скрыть победную улыбку.

Остаток вечера мы проводим в молчании, а после расходимся каждый к себе. Родители шушукаются в гостиной под громко работающий телевизор, и мне кажется, что мама пытается успокоить папу словами о том, что я приняла правильное решение. Закатываю глаза от их излишней драматичности и заворачиваю в свою комнату, в которой Яна развалилась на моей кровати.

— Я тебя поздравляю, колокольчик, — улыбается она, и я невольно улыбаюсь в ответ: сестра единственная знала о том, что я уже потихоньку начала зондировать почву на предмет перевода. — Когда начнёшь план-перевод?

— Завтра же и начну, — усмехаюсь в ответ. — Надо будет зайти на кафедру и узнать, что для этого надо.

— Ох, не завидую я тебе, сестрёнка, — вздыхает Яна. — Что-то мне подсказывает, что у тебя будут нешуточные проблемы с этим самым переводом.

Тяжело вздыхаю и склоняю голову. В этом она абсолютно права: вряд ли меня так просто отпустят, и вовсе не потому, что я особенная студентка. После того, как у меня начались проблемы с сыном ректора, вся моя жизнь покатилась по наклонной куда-то вниз и возвращаться на место явно не собиралась. Девочки университета завистливо вздыхали всякий раз, как об этом заходила речь, а я не видела в этом ничего крутого — когда тебе навязываются против твоего желания, это больше похоже на изощрённую пытку, чем на знаки внимания.

— Не знаю, что мне делать, — закрываю лицо ладонями.

На самом деле я уже так от этого всего устала, что впору было лезть в петлю, наплевав на всё остальное. Мне оставалось надеяться только на то, что в моё положение войдут преподаватели, которым эти вечные приказы «валить меня на всех зачётах и экзаменах» уже порядком надоели.

Яна поднимается с постели, подходит ко мне и крепко меня обнимает. В объятиях сестры мне сразу становится легче — наверно, потому, что все девять месяц в утробе матери мы в таком положении и пролежали — тесно прижавшись друг к другу.

— Я уверена, что всё будет хорошо, — искренне выдыхает она. — Мы никогда не получаем испытаний больше, чем можем выдержать, и если ты до сих пор на плаву, значит, ты сильная личность.

Её поддержка для меня — своеобразный спасательный круг, который поддерживает меня даже тогда, когда я об этом не прошу — просто потому, что Яна так тонко чувствует всё, что чувствую я, и наоборот. И я благодарна Богу за то, что я в семье — не единственный ребёнок.

Поболтав ещё пару минут ни о чём, Яна уходит к себе, а я вновь остаюсь один на один с собственными мыслями, которые вновь сворачивают не туда. Полночи я кручусь на подушке и не могу заснуть, и даже тот факт, что завтра будет чертовски трудный день, не действует на меня как снотворное.

Утром встаю не выспавшаяся от слова совсем, и собираюсь в универ, словно на эшафот, на целых полчаса дольше, чем обычно. Это не ускользает ни от внимания Яны, ни от зорких глаз родителей.

— Знаешь, колокольчик, мы тут посоветовались с мамой и решили, что поддержим тебя в твоём решении перевестись, — твёрдо говорит папа. — Ты — одна из моих любимых дочерей, и неважно, где ты будешь учиться. Главное, что у тебя всё будет в порядке, и ты будешь счастлива.

Я чувствую, как на глаза наворачиваются слёзы, и вместе с тем появляется ощущение, что я горы могу свернуть одной лишь силой мысли. Такая поддержка со стороны родителей дорогого стоит, так что из дома навстречу всем возможным трудностям я выхожу твёрдой походкой — сегодня я этим самым проблемам буду не по зубам.

— Не трусь, колокольчик, — улыбается Яна, когда мы садимся в мою «Hyundai i30 3DR». — Вот увидишь, всё будет хорошо.

Я выдыхаю в ответ на эту чересчур оптимистичную реплику, но в который раз радуюсь, что мы с сестрой учимся в одном университете. Правда, почему Влад выбрал своей жертвой именно меня, а не её, хотя мы похожи как две капли воды, мне было непонятно.

Украдкой бросаю взгляд на сестру и понимаю, что отличие всё же есть: она очень активная и уже встречается со звездой университетской футбольной команды, который за один только взгляд в её сторону вытрясет из тебя всю душу; и я — тихий, спокойный, не способный на авантюру ботаник. Иногда, глядя на сестру и её парня Андрея мне невольно становилось завидно: я тоже хотела, чтобы меня так защищали.

На парковке Яна сразу испаряется к своему любимому, предоставив меня самой себе, и в её отсутствие мои бравада и боевой настрой стали заметно улетучиваться; особенно после того, как я издали заметила припаркованный «Эскалейд» Влада.

Дурацкий внедорожник, словно монстр из фильма ужасов преследовал меня последние два года; не знаю, как я всё это выдержала и не сбежала с универа ещё в самом начале.

— Привет, куколка, — слышу я приторно-слащавый голос — он говорит так специально для меня, и меня привычно мысленно выворачивает наизнанку. — Что с лицом?

Делаю ехидное выражение.

— А что, разве я сегодня не такая обаятельная, как всегда?

Несмотря на его явное желание меня проводить, я совершенно не горю желанием видеть его рядом, поэтому, не сбавляя скорости, иду прямо ко входу, но на полпути Влад меня догоняет.

— Какая ты колючая, — улыбается он как ни в чём не бывало. — Почему?

— Влад, пожалуйста, давай хотя бы не сегодня!

— А когда, если не сегодня?

И вот это продолжается уже два с лишним года — с тех пор, как на какой-то университетской вечеринке Гаранин рассмотрел меня в толпе девчонок и решил, что я «по любому стану его». Так что о том, что такое тихая спокойная жизнь я вспоминаю с тоской и горькой печалью.

Я дохожу до своего исторического факультета в сопровождении нежеланного поклонника, пока девочки пачкали слюнями мраморный пол.

«Господи, да заберите его уже хоть кто-нибудь! — мысленно обращаюсь к каждой встречной девушке. — Даже с бантиком отдам!»

Но увы, как остальные ни пытались перетянуть внимание Влада на себя, оно так и оставалось за мной. Единственное, что спасало меня от окончательного помешательства — Влад учился на факультете журналистики.

Всю первую пару я сижу как на иголках, потому что не представляю, как подать заявление на перевод, чтобы об этом не узнали ни Влад, ни его папаша-ректор, потому что стоит им узнать — и мои мучения никогда не закончатся.

На перемене выхожу в коридор и первое, что вижу — спина Влада; чуть впереди замечаю Яну и отчаянно машу ей рукой. Близняшка замечает мой панический взгляд, и бойко подскакивает к Владу, начав расспрашивать его о всякой ерунде, но этого достаточно, чтобы я успела прошмыгнуть в соседний коридор.

До кафедры рукой подать, и, хотя кабинет ректора находится в другом крыле, сюда я пробираюсь на цыпочках.

Здесь непривычно тихо и немноголюдно, и я, вдохнув побольше воздуха, подхожу сразу к секретарю. Правда, открыть рот не успеваю — кто-то мягко дёргает меня за локоть в сторону; пискнув, поворачиваюсь к источнику моего испуга: на меня смотрят проницательные глаза Виктории Эдуардовны — преподавательницы антропологии и по совместительству завкафедры, которую я до чёртиков боюсь.

— Что ты здесь делаешь, Озарковская?

Что-то замечаю в её глазах — не знаю, что именно — но это заставляет меня выложить ей свою просьбу помочь с переводом.

Пару долгих секунд она внимательно смотрит на меня, потом оглядывается по сторонам и втаскивает меня в свой отдельный кабинет. Я с надеждой смотрю на неё и молюсь всем богам, чтобы всё получилось.

— Знаешь, меня очень напрягает тот факт, что приходится «валить» на экзаменах такую способную студентку, — говорит она наконец, и от услышанного мои глаза удивлённо распахиваются. — Я не привыкла, чтобы мной командовали, словно комнатной собачонкой. Мне уже почти шестьдесят лет, а тут со мной обращаются, как рабыней — поди туда, сделай то.

Справедливости ради стоит сказать, что на свой возраст она не выглядела ни капли; поговаривали, что она даже бегом занимается — пару раз её видели в парке. К тому же, во всех новинках двадцать первого века вроде компьютера и смартфона она разбирается довольно неплохо.

От разгорающейся внутри веры в лучшее в горле застревает комок, который я никак не могу проглотить.

— Так вы поможете мне?

Виктория Эдуардовна кивает, и на её губах появляется намёк на улыбку.

— Помогу.

Она садится за свой стол и даёт мне пошаговую инструкцию: что именно от меня требуется, чтобы я смогла перевестись.

— Чем скорее ты всё сделаешь, тем лучше, — строго напутствует она. — Никому об этом не говори — слухи расходятся быстро; ректору на подпись твой приказ о переводе всё равно придётся представить, но мы сделаем это, когда уже всё будет решено на сто процентов.

От накатившего облегчения на глаза наворачиваются слёзы, и мне приходится наклонить голову и спрятаться за волосами, что женщина не увидела их.

Заявление о выдаче академической справки я пишу здесь же, под чётким контролем Виктории Эдуардовны; она его принимает и морально готовит меня к тому, что эту самую справку придётся ждать в лучшем случае десять дней. После этого ещё десять понадобятся для того, чтобы меня отчислили и перевели в другой ВУЗ, где мне придётся обращаться в приёмную комиссию с копией зачётной книжки и сдавать вступительные экзамены, а после ликвидировать разницу в предметах в виде «хвостов».

От маячившей на горизонте перспективы спать над учебниками меня заранее мутит, но это всяко лучше, чем сидеть здесь и делать то же самое, но без возможности в конечном итоге увидеть свой диплом.

В аудиторию возвращаюсь окрылённая до нельзя, и, замечтавшись, врезаюсь в Яну.

— Ну что? — нетерпеливо спрашивает она.

— Кажется, получилось, — возбуждённо отвечаю ей.

Обнявшись, мы дружно скачем от переизбытка эмоций и не замечаем нависшей над нами опасности в лице хмурого Влада.

— И чему вы тут так радуетесь? — раздаётся за спиной его леденящий душу голос. Внутри всё обрывается и холодеет. Надеюсь, он не видел, откуда я шла…

Поворачиваюсь к нему слишком резко; если б не держалась за сестру — точно упала бы.

— Да вот, у Оли голова болела да вдруг прошла! — говорит Яна первое, что приходит в голову. Хотя если подумать — перевод в другой ВУЗ и есть моя головная боль. — У неё адские мигрени, аж сиреневые нолики перед глазами пляшут.

Для правдоподобности ещё и языком поцокала, а я приложила все усилия, чтобы в голос не засмеяться.