Как только первый залп затих, в мысли вновь вклинилось Олино лицо. Всё бы ничего, если бы не предательское тело, которое реагировало на девушку чересчур активно: ему было плевать, что я обнимал или целовал её вовсе не за тем, чтобы сделать своей девушкой или — упаси Боже! — женой. Это была основная причина, по которой моя месть «слегка» усложнялась.

Второй, но не менее важной была сама девушка, как ни странно, точнее, её внешность. Я солгу сам себе, если буду отрицать очевидный факт — она действительно красива; и это не та холодная красота, которую подсовывают нам СМИ. Не знаю, как это объяснить, но её красота была какой-то… живой, что ли. Настоящей. Естественной. Мягкой. Ей не нужна была косметика, чтобы выглядеть лучше, чем она есть, потому что лучше уже просто нереально. И если тягу в физическом плане ещё можно было спихнуть на уровень тестостеронов — я ведь здоровый парень, в конце концов — то вторую причину так просто со счетов не списать.

В общем, если бы я не знал, что Оля на самом деле собой представляет, я бы поклялся, что она — та самая.

— Может свалим уже отсюда к едрени-фени? — подал недовольный голос Кир. — Посидим у меня?

К Романову тут же метнулось четыре пары подозрительно прищурившихся глаз.

— Чтоб ты поближе к своей ненаглядной был? — делает очевидное предположение Лёха. — Ну уж нет, давайте лучше ко мне.

Костян качает головой.

— Я ещё не забыл, как ты зажал мне бутылку коньяка.

— Это была коллекционная бутылка отца! — яростно возражает Шастинский. — Он бы потом всю нашу братию в щепки разнёс, так что благодари меня за то, что спас твою шкуру от гильотины.

Мы с Костяном не сговариваясь закатываем глаза.

Вырастет когда-нибудь этот великовозрастный ребёнок?

Мы ещё пару минут спорили, к кому поехать, и в итоге всё равно поехали к Романову — там нам собираться было как-то привычнее. Парни веселились от души — впервые за долгое время — а у меня расслабиться не получалось, потому что внутри была такая горечь, что в пору на стену лезть. Парни как будто чувствовали моё состояние и даже в разговорах участвовать не заставляли — делали вид, что так всё и должно быть.

И Костян был прав — надо быстрее разбираться с этой местью и двигаться дальше.

Спать расходимся примерно после полуночи; Костян, как выпивший больше всех, остаётся ночевать здесь же, в бильярдной, потому что шевелиться и переходить в комнату наотрез оказался. Кир ушёл к себе, а Макс облюбовал диванчик прямо в коридоре — писал на ходу сообщение Нине и просто не дошёл дальше — ходить и думать одновременно ему абсолютно противопоказано. В общем, мы так и оставили его там; я и Лёха брезгливо поморщились, проходя мимо комнаты Никиты, и поднялись на второй этаж. Двери двух гостевых спален, которые временно станут нашими, расположились рядом друг с другом; послав мне воздушный поцелуй, Лёха скрылся за той, что была ближе к лестнице.

Вот же пьяная морда.

Я, прежде чем завалиться на кровать, откопал в себе силы принять душ и вырубился без задних ног, даже не коснувшись головой подушки.

Алкогольным похмельем я, к счастью, не страдал, но это не значит, что в каждое такое пробуждение я слышу песни соловья и встаю с радужным настроением. В голове было совершенно пусто и легко, как будто вместе с мыслями откачали ещё и мозги, а во рту… Скажем так, пустыня Сахара скукожилась бы от зависти.

Собираюсь перевернуться на бок, когда чувствую на своей пояснице чью-то руку. В голове моментально взрывается рой воспоминаний, в которых я интенсивно копаюсь и пытаюсь вспомнить, где мог успеть подцепить девчонку, но ничего такого на ум не приходит.

Впрочем, когда «девчонка» что-то сонно бубнит себе под нос Лёхиным голосом, я просто зверею.

— Шастинский, твою мать! — ору я, одновременно поворачивая голову в его сторону.

Лёха резко распахивает глаза; его непонимающий взгляд сначала устремляется на меня, потом — на его руку, которая всё ещё лежала в опасной близости от моей филейной части. Лёха издаёт истошный вопль — кажется, даже крестится — и пятится от меня до тех пор, пока кровать не кончается, и этот гений не шмякается задницей на паркетный пол. Уже оттуда слышу его ругательства и недовольное шипение, а сам не могу сдержать ржача, хотя в первую очередь стоит разворотить физиономию друга.

— Ты какого хрена делал в моей постели? — Ржачь по-прежнему меня душит, так что задать вопрос серьёзным и грозным тоном не получается. — На мальчиков потянуло?

Шастинский смотрит на меня как на НЛО и, кажется, сам не вдупляет, как очутился не в своей комнате, и всё так же не может вспомнить, как включается язык.

— Чёрт, а ведь ты мне вчера перед сном воздушный поцелуй отправил… — издеваюсь над ним. — Нет, я конечно секси, но братан, давай проясним сразу: мы с тобой не будем вместе. Надо было двери на ночь закрыть.

Лёху, кажись, отпускает, потому что по комнате проносится его дикий хохот — аж тройной стеклопакет ходуном ходит.

— Кажется, я спускался ночью за минералкой — наверно, дверь перепутал, — выдыхает он, когда вновь может говорить. — А ты не мог мне дать от ворот поворот ночью, когда я только к тебе притащился, что ли?! Теперь я чувствую себя педиком!

И Лёха снова смеётся.

— Ты свалил бы отсюда по добру, по здорову, пока кто-нибудь не застукал нас тут, — фыркаю в ответ. — А то потом докажи, что ты не верблюд.

Друг поднимается на ноги.

— Зато теперь я точно знаю, что я натурал, — ухмыляется он. — Не то что бы я собирался это проверять…

— О, ради святых моих глаз, просто проваливай уже!

Швыряю в него подушкой, от которой этот придурок уворачивается; плавной походкой от бедра — на всякий случай мозг отмечает, что на друге надеты спортивные штаны — Лёха дефилирует к двери, и я закатываю глаза.

— Поди прочь, ошибка системы, — ворчу ему в спину.

Шастинский фыркает и наконец-то оставляет меня в одиночестве.

Утыкаюсь лицом в подушку, но сон после такого представления отбивает наглухо, и я с недовольным стоном просыпаюсь окончательно. Надеюсь, никто не видел, как Лёха выходит из моей комнаты, а то всё это выглядит как-то неоднозначно.

На кухне за столом уже сидят все парни, и своими помятыми рожами напоминают мне шайку бандитов, побитых жизнью.

— Вот как тебе удаётся выглядеть по-человечески после бухла? — глухо ворчит Макс.

Улыбаюсь во всю ширь, и Соколовский с фырканьем отворачивается.

— Так бы и подправил твою счастливую физиономию, — бубнит Костян. — Разве что фонариком не светится…

Перевожу взгляд на Кирилла, замечаю на его футболке несколько клякс от кетчупа и не могу удержаться от стёба.

— Это что, кровь? — спрашиваю, затолкав в рот сразу три оладушки.

Аппетит сегодня просто зверствует.

— Порезался, когда брился, — поддерживает мою шутку Романов: его рожу можно смело использовать вместо щётки.

— Чем? — угараю я. — Газонокосилкой?

Пару минут мы тупо перебрёхиваемся и ржём, а после собираемся на учёбу. Внутри просыпается воодушевление, потому что теперь, когда в голове план мести разложился по полочкам, я не мог думать ни о чём другом, кроме того, что скоро кое-кто получит то, что заслужил.

И это точно буду не я.

Перед универом заскакиваю домой, чтобы принять душ и подготовиться к первому шагу: если девчонка ещё не думает обо мне сутки напролёт, то сегодня я это с садистским удовольствием исправлю. Тёмные джинсы, чёрный свитер крупной вязки и кожаные ботинки создали образ серьёзного человека — как раз то, что нужно, чтобы впечатлить особо сентиментальных: судя по тому, что я видел, Оля именно такая. Чёрное пальто до колен добавляло солидности к основному образу; единственное, что сюда никак не вязалось — пирсинг, который я из совершенно непонятных мне соображений решил оставить. Ухо уже не горело огнём, но приятных ощущений всё равно было мало. Самое смешное в том, что мне до сих пор удалось оставить втайне от парней и пирсинг, и байк — до сегодняшнего дня серебряное колечко в ухе надёжно скрывали капюшоны толстовок, а мотик покоился под тентом в самом неприметном углу гаража — до лучших времён. Но на всякий случай резину я сменил на зимнюю — никогда не знаешь, какая шальная идея придёт в мою больную голову.

Ерошу пальцами ёжик волос на голове — из-за этой стрижки Соколовский и дал мне соответствующее прозвище лет десять назад, которое прочно за мной закрепилось. Я ощущал себя скорее пантерой, нежели ёжиком, но переубедить парней оказалось попросту невозможно, поэтому я бросил безрезультатные попытки. В конце концов, быть Ёжиком оказалось не так уж плохо.

Торможу возле цветочного магазина — если покорять Эверест, то при полной экипировке. Прохожу мимо роз и лилий разных цветов и оттенков и почему-то застываю напротив букета сиреневых тюльпанов; мысленно пририсовываю им острые ядовитые колючки — такой своеобразный портрет Оли получается в моей голове — и уверенно выбираю именно его.

Жаль, что у тюльпанов действительно нет колючек — я бы хотел, чтобы эта хрупкая красота причинила девчонке хотя бы приблизительное количество боли, которую я получил от неё.

На парковку приезжаю одновременно с парнями, которые оценивают мой прикид — все, кроме Макса.

— Пропади я пропадом! — фыркает он. — Это что, пирсинг???

Левая ладонь, покоящаяся в кармане пальто, произвольно сжимается в кулак.

— Вот те на! — обалдевает Лёха. — Уж не поэтому ли ты эти проклятые капюшоны до самого носа натягивал?

— Отвалите, — беззлобно бросаю в ответ.

Всё, что мне сейчас нужно — это сосредоточится на своей цели, а не выслушивать обвинения, которые…

— А нам ты об этом не сказал, потому что… — начал выуживать ответ Костян

— …это моё личное дело? — таким же ехидным тоном заканчиваю предложение, и Костян хмыкает.

— Вот же блин, а я-то думал, что мы друзья и всё такое.

Я поморщился.

— Знаешь, это всё равно как если бы я требовал от тебя отчётности за каждое посещение парикмахерской.

Мой взгляд скользит в сторону Кирилла, на лице которого застыла улыбка а-ля «кое-кто влюбился», когда он красноречиво кивает в сторону букета. Я уже открыл было рот, чтобы он узнал о себе много нового, но Романова спасает Шастинский.

— У нас что, сегодня субботник? — задумчиво смотрит он на меня, хотя я вижу, что в действительности он давится смехом.

— Не понял, — вновь хмурюсь я.

— Ну а зачем ещё ты притащил с собой веник? — косит он глаза на мою правую руку, которая уже, наверно, превратила букет в цветочное месиво, и всё-таки ржёт, явно довольный своей «оригинальной» шуткой.

Приходится приложить усилия, чтобы подавить жгучее желание втащить букетом по его роже; наткнувшись на понимающий взгляд Макса, я мысленно вою и просто ухожу, игнорируя подколки, которые иглами летят в мою спину.

Первым делом отправляюсь на поиски Оли; чтобы игра выглядела правдоподобно, мне придётся допустить в свою голову мысль о том, что она мне нравится даже несмотря на то, что она сделала. Меня всё ещё бесила её двойная игра под названием «я тебя не помню», но я решил не зацикливать на этом внимание, потому что в конечном итоге она узнает о том, как я её ненавижу.

Ловлю себя на мысли о том, что мне хочется завести календарь только для того, чтобы зачёркивать в нём квадратики до дня достижения моей цели.

Замечаю Олю, выходящую из гардероба. Сегодня на ней толстый свитер мятного цвета и светло-голубые джинсы в обтяжку, заправленные в чёрные замшевые сапоги; её волосы забраны в высокий волнистый хвост, на лице — мечтательная улыбка. Точно такая же расползается и по моим губам, когда я представляю, как разобью её мир к чертям собачьим.

Девушка тоже замечает меня. Её глаза удивлённо распахиваются, а губы приоткрываются, и я чувствую уже привычное мазохистское желание впиться в них поцелуем. Хмыкаю собственным мыслям, потому что… Чёрт, а почему бы не совместить приятное с полезным? Ведь Оля привлекает меня в физическом плане, так почему я должен отказывать себе же в собственных желаниях?

Она нервно осматривается по сторонам, будто не верит в то, что я смотрю именно на неё. А зря: при других обстоятельствах я бы уже давно утащил её в свою пещеру и сделал самой значимой частью своей жизни. Её щёки розовеют, когда я начинаю медленно сокращать расстояние между нами, и готов поклясться, что её сердце колотится как сумасшедшее. Меня одолевает жгучее желание подтвердить своё предположение, и я не вижу ни одной причины, почему не должен этого делать: прикладываю левую ладонь к её груди — в аккурат там, где, как я и предполагал, сердце колотится, словно лопасти вертолёта. От моего прикосновения дыхание Оли учащается, а я мысленно одобрительно хлопаю себя по плечу: уже даже сейчас девушка полностью в моей власти.