Постепенно работа вытеснила из головы неприятный инцидент, а к концу дня мои колени снова тряслись мелкой дрожью, стоило мне только вспомнить, что я собиралась сделать чуть позже. Когда садилась в машину Корсакова, сердце билось практически у меня в горле, мешая дышать и уж тем более отвечать на вопросы о том, как прошёл мой рабочий вечер.

Впрочем, от моего взгляда не ускользнул тот факт, что Егор тоже был слегка напряжён. Вряд ли он переживал по поводу секса — у него наверняка была куча девушек — и всё же его чересчур прямая спина выдавала его настроение с головой. Однако когда возле дома он заглушил мотор и уверенно вынырнул из нутра автомобиля, на его лице не было и тени сомнений — лишь сосредоточенность и целеустремлённость.

Пока мы поднимались на мой этаж, я пыталась продумать, с чего начать; предложить ли ему чай или полноценно накормить, а может сразу утянуть его в спальню. Входную дверь открыла на автомате, и пока зажигала в коридоре свет и скидывала куртку, Егор уже успел избавиться от верхней одежды. Едва я сняла зимние сапоги, он прижал меня к стене всем своим телом.

— Возможности сказать «нет» или «остановись» я тебе не дам, — выдыхает он в мою шею, в то время как в моей голове бьётся лишь одна мысль: как, оказывается, всё просто.

Ответить он мне тоже не даёт, вгрызаясь в мой рот ненасытным обжигающим поцелуем, от которого плавятся мысли, в то время как его руки проворно стаскивают с меня свитер; тёплые пальцы кажутся раскалённым железом, когда он подхватывает меня на руки, вжимая в себя до хруста костей, до потери связи с реальностью и ощущения неделимости с парнем, которому я отдала сердце и душу, а теперь собираюсь отдать и своё тело. Он безошибочно ориентируется в моей квартире и несёт меня именно в мою спальню, словно уже был здесь раньше, но такого, конечно, быть не могло. По его рваным движениям и дрожащим пальцам понимаю, что он на грани, но всё ещё старается не терять головы и справиться с собственным желанием, хоть я и не понимала, почему он себя сдерживает. Когда его пальцы скользнули на внутреннюю сторону обнажённого бедра, я всхлипнула и непроизвольно свела ноги вместе; Егор мучительно нежно целует меня и мягко, но настойчиво разводит их обратно, одновременно с этим вклиниваясь между ними. Стоит мне почувствовать, насколько сильно он меня хочет, как страх куда-то улетучивается, оставляя после себя лишь желание чувствовать его глубоко в себе. Егор не торопится, обжигая кожу поцелуями, исследуя каждую клеточку тела губами и руками. Нежно прикасаюсь кончиками пальцев к его коже на спине; он не так нежен, когда запускает ладонь в мои волосы и, сжав их в кулаке, оттягивает мою голову назад, открывая себе доступ к моей шее. От ощущения его губ на нежной коже не получается сдержать стон, который отдаётся вибрацией на кончике его языка; парень вздрагивает и, потеряв контроль, переступает последний рубеж, сближая нас последним возможным способом. Когда он проникает языком в мой рот, делая меня своей безвозвратно, я могу думать лишь о том, что влюбилась в него окончательно и бесповоротно.

Его неторопливый темп распаляет меня сильнее, чем если бы я прикоснулась к горячей печке; контролировать свой язык уже не могу, поэтому с губ ежесекундно срываются стоны и имя парня, прочной занозой засевшего в сердце. Егор точно так же теряет контроль, ускоряя темп, заполняя меня до самого основания, и я чувствую, как моё вынужденное одиночество растворяется в его поцелуях, прикосновениях и тех крышесносных ощущениях, которые рождало наше единение.

Я уже едва дышу от накативших эмоций и бесконтрольно расцарапываю спину парня, на которой, наверно, уже не осталось живого места, хотя Егор совершенно не возражает. У основания черепа зарождается огонь, который раскалённым шариком скатывается по позвоночнику и останавливается в области поясницы; мы с Егором напополам делим тот жар, который накрывает нас с головой.

Когда внутри взрывается калейдоскоп, с губ громким криком срывается имя парня; я испытываю острую потребность впиться зубами в его плечо и не вижу ни одной причины этого не делать. Едва мои зубы впиваются в его кожу, парень вздрагивает, и я чувствую, как его тело заходится мелкой дрожью удовольствия. Он тяжело дышит и падает на меня, придавливая своим весом к кровати, оставаясь во мне, но я ничего не имею против — чувствовать его на себе и в себе сейчас выливается в отдельный уровень моего удовольствия, от которого я зажмуриваюсь.

— Почему ты сделала это со мной четыре года назад? — слышу его надрывный, полный боли голос, в то время как его руки зарываются в мои волосы и до боли стискивают их в кулаке. — Я мог бы любить тебя как никто, но зачем ты сделала это?!

Мои глаза широко распахиваются.

Что?

Мозг автоматически начинает отматывать время назад до возможного момента встречи, но я заранее уверена в том, что это ничего не даст, потому что его лицо, а уж тем более глаза я бы точно не забывала, увидев лишь раз даже мельком. Но от тона его голоса, который напополам делят боль и гнев, моё тело деревенеет в руках парня. Пока я лихорадочно пытаюсь понять, в чём именно обвиняюсь, меня бросает из холода в жар и обратно; я спихиваю Егора в сторону в надежде, что он сейчас рассмеётся и скажет, что пошутил, но он даже не пытается сопротивляться и не считает нужным сказать хоть что-то ещё. Вместо этого утыкается лицом в подушку, сжимая в кулаках простынь и наверняка представляет, что это не хлопковая ткань, а моя собственная шея. Тело заходится мелкой дрожью, но вовсе не от холода, а от вида сведённых напряжением скул на лице Корсакова.

— В чём ты меня обвиняешь? — слышу свой голос, который больше похож на хриплое карканье простуженной вороны.

Егор вскакивает на ноги и начинает одеваться, повернувшись ко мне спиной, а моё тело настолько сковано накатывающей из ниоткуда паникой, что я не могу даже шевельнуться, чтобы прикрыть свою наготу.

— Не прикидывайся идиоткой! — звенит гнев в его словах, будто натянутая струна гитары. От оскорбления дёргаюсь, словно от удара. — Не заставляй напоминать тебе твою прелестную выходку с тем заявлением. Как ты можешь быть такой двуличной стервой?!

От подобного заявления с меня спадает всякая скованность; вместо этого я чувствую, как по венам струиться раскалённая лава гнева, выжигающая кровь, и это позволяет мне привести в порядок мысли и развязывает язык.

— Зачем же ты ухаживал за мной, если я такая сука? — Пытаюсь отдышаться, но безуспешно. — Ладно, допустим на мгновение эту бредовую идею о том, что я тебя как-то обидела четыре года назад… Но тебя не смутила моя реакция рядом с тобой? Не смутило, что я не избегаю тебя или не сжимаюсь от страха каждый раз, как ты появляешься в поле моего зрения?

Егор цинично хмыкает.

— Может для тебя такое поведение в порядке вещей, откуда мне знать? — Он наконец поворачивается ко мне; на его лице застыло такое презрение, что вдоль моего позвоночника поползли противные мурашки. — В прошлый раз у тебя неплохо получилось прикидываться хорошей.

— Да в какой прошлый раз?! — с намёком на истерику повышаю голос. — Я тебя впервые увидела три недели назад!

Его глаза начинают полыхать так сильно, что ещё чуть-чуть — и в них останется один чистый огонь.

— Знаешь что, я не куплюсь на всю эту херню с потерей памяти, — качает он головой. — Ещё скажи, что ты ничего не делала!

Пытаюсь взять себя в руки, пока тянусь за одеялом, чтобы спрятать хоть какую-то часть себя от его ледяного взгляда.

— И что же, по-твоему, я сделала?

Корсаков фыркает, но просьбу мою выполняет; и после того, как он рассказывает мне о том, что «я» сделала, я чувствую себя такой грязной, словно мне на голову вылили столько дерьма, сколько я не видела за всю свою жизнь. Но даже после того, как я узнаю такую деталь его жизни, для меня всё равно не проясняется ровным счётом ничего хотя бы потому, что я ни разу в жизни не была в клубе.

— Хорошо, и когда это случилось? — спрашиваю тихо, но твёрдо, хотя челюсть свело от напряжения.

— Восемнадцатого марта, — морщится парень. — Ну что, вспомнила, Оля Измайлова?

На его зов откликаюсь лишь потому, что в инициалах моё имя.

А вот фамилия — абсолютно мимо.

Сознание словно обжигает огнём, а с губ-таки срывается истеричный смех, и я с ужасом осознаю, что не могу остановиться.

— То есть, в тот момент, когда ты трахался со мной в клубе, — выдаю я между приступами смеха, — я на самом деле умирала в больнице от острой кишечной инфекции. И если у меня не раздвоение личности, и нет клона, то это была не я!

Замираю посреди вдоха, осознав, что клон у меня как раз-таки есть…

Мозг начинает работать со скоростью калькулятора, когда я вспоминаю те жуткие две недели, когда мне каждый день казалось, что следующие сутки я не переживу; Яна не появлялась целую неделю, и я думала, что ей просто слишком больно видеть меня в таком состоянии, но возможно, здесь было другое обстоятельство. Особенно если учесть её нервное и подавленное состояние, причина которого теперь была мне кристально ясна. Да и сны — не более чем видение того, что происходило с близняшкой, пока я практически боролась за собственную жизнь.

— Знаешь, я бы поверила в свою непорядочность, если бы не одно «но»: моя фамилия Озарковская, а не Измайлова! — уже в открытую кричу я, потому что сердце рвётся на куски от осознания того, что меня всё это время просто использовали, чтобы удовлетворить свою месть.

Приваливаюсь боком к стене, пытаясь заново вспомнить, как дышать, потому что грудную клетку сжимает в стальных тисках. Правда, от вида недоумения и растерянности на лице Егора мне становится чуточку легче, но не настолько, чтобы я просто забыла о том, что только что случилось.

— Уходи, — слышу чей-то голос и с удивлением осознаю, что говорю я сама — просто собственный голос кажется сейчас совершенно чужим.

Егор делает шаг в мою сторону с явным намерением что-то сказать, но я не хочу его слушать: если он сейчас начнёт извиняться, я просто не выдержу и ударю его.

— Оля…

— Проваливай! — снова кричу я, отскакивая от него подальше — практически в угол комнаты. — Катись к чёрту, грёбаный сукин сын! Отомстил? Так чего ты теперь от меня хочешь? Кто из нас двуличная сволочь?! Как ты мог прикидываться, что я тебе нравлюсь и спать со мной, когда у тебя внутри столько ненависти?! Я влюбилась в тебя, а ты просто искал склянку, в которую можно было сцедить всю свою желчь!

— Я не прикидывался… — устало отвечает парень, но это лишь ещё больше подливает масла в огонь.

— О нет, ты именно прикидывался! — не соглашаюсь. — Когда по-настоящему любят, скорее лягут под поезд и сделают больно себе, чем тому, кого любят! А ты не знаешь, что это такое — любить кого-то, ты просто на это не способен… Поэтому прошу тебя, если в тебя ещё осталось хоть что-то человечное — уходи.

Егор пару минут мнётся на месте, а после медленно идёт к двери.

— Мне жаль, что так вышло.

Сцепляю намертво зубы, из последних сил удерживая бесконтрольный поток слёз внутри себя.

— Спасибо, мне страшно полегчало, — шиплю в ответ и отворачиваюсь.

Чувствую лёгкое прикосновение кончиков его пальцев к моим волосам — а может, это просто ветер. Егор выходит в коридор, где ещё пару мину шелестит одеждой, а после слышу тихий хлопок входной двери, вместе с которым моё сердце словно вырывают из груди и швыряют мне под ноги, заставляя топтать, не жалея сил. Рыдания душат меня, когда я сползаю по стене до самого пола, и я уже не сдерживаю их, потому что если не освобожусь от них сейчас — меня просто разорвёт на части.

Если любить настолько больно, то к чёрту это «высокое» чувство…

Буквально через пару минут после ухода Егора мой телефон начал разрываться от бесконечного потока звонков, но мне было слишком плохо, чтобы я могла нормально разговаривать с кем-то. Пусть думают, что я крепко спала и не слышала, как гаджет разрывается голосом Артёма Качера.

Когда я уже начала думать, что хуже быть просто не может, память снова и снова начала подсовывать мне лицо близняшки. Сейчас мне было понятно, почему она тогда была такой измученной — дело было вовсе не в моём состоянии, а в том, что она подставила меня. Как она могла так поступить со мной? Мы ведь самые близкие друг другу люди — ближе, чем кто бы то ни было, а она всадила тупой нож в мою спину. Осознание этого разрывало грудную клетку, выкручивая рёбра, растягивая мышцы, вызывая жгучее желание выпрыгнуть из собственной кожи; очень хотелось вырвать кровоточащее сердце из груди, сделать что угодно, лишь бы не чувствовать этой ноющей боли под кожей.

Кое-как поднявшись на ноги, заползаю на кровать, зарывшись лицом в подушку, на которой совсем недавно лежал Егор, и которая теперь пропахла его духами. Запах дорогого парфюма душил меня, заставляя с новой силой захлёбываться слезами. Как можно было быть такой слепой дурой, чтобы не заметить истинного отношения парня к себе? Ведь он практически не скрывал своего состояния, вот только я оказалась настолько глупой, что совершенно не видела, что те боль, отчаяние и гнев вызывала именно я. Господи, даже Влад сейчас казался мне человечнее, потому он, по крайней мере, никогда не скрывал, чего именно хочет и какие цели преследует. Он не говорил красивых слов, заставляя влюбляться в него, чтобы потом разорвать мою душу на части, швырнуть её на пол и станцевать на ней ламбаду.