На пороге замирает Калинин с таким видом, будто я в его кабинет влез глухой ночью и взломал сейф; захлопывает дверь и садится напротив.

— Ну что, узнал всё, что хотел? — спрашивает он.

Открыть рот не успеваю, потому как дверь вновь распахивается — без стука — и в проёме появляется мужчина в форме. На вид ему нет и сорока, хотя по седым вискам делаю предположение, что он или на самом деле старше, или немало в этой жизни повидал.

— Калинин, тебе очередное поручение, — громким басом подаёт голос… хм… подполковник, судя по погонам, и опускает на стол Валерия Андреевича ещё одно увесистое дело. — Так, а это кто?

— Племянник, — отмахивается в мою сторону Калинин и с досадой смотрит на папку. — Николай Степаныч, я итак этими поручениями завален по самое горло, — вспыхивает Калинин. — Поручите его кому-нибудь другому — Малышеву, например!

— Малышев пьёт, — нетерпящим возражений тоном заявляет подполковник.

— А я тоже пью! — Чёрт, мне стоит космических усилий сдержать ржач — Калинин ни разу не притронулся к спиртному в доме отца, потому что закоренелый трезвенник. — Вы знаете, КАК я пью? Малышев так не пьёт!

На лице полковника застывает выражение «можешь мне не заливать», на что Калинин тяжко вздыхает.

— Ну ладно, он пьёт… но работает-то хорошо!

— Работает хорошо, — поддерживает подполковник и тут же качает головой. — Выглядит плохо.

Едва за подполковником закрывается дверь, я вскакиваю на ноги.

— За помощь спасибо, но делать вид, что я пришёл с вами поболтать не стану, — серьёзно заявляю.

Калинин хмыкнул.

— Тебе и не надо. Это с отцом твоим мы на короткой ноге. Да и тем общих для бесед задушевных у нас с тобой нет. Так что всегда пожалуйста. Павлу Николаевичу «привет» передавай.

Киваю уже на ходу, выскакивая в коридор, даже не удосужившись попрощаться — надеюсь, Валерий Андреевич спишет такое поведение на моё невменяемое состояние, а не на невоспитанность, потому что вопреки собственному распиздяйскому характеру позорить отца я не собирался.

Где-то по дороге от входа в участок до машины я благополучно похерил свой боевой настрой, и сдулся, как лопнувшее колесо. Снова этот грёбаный первобытный страх уличить Олю во лжи — то, что она с семьёй переехала после «происшествия», казалось более закономерным, чем вера в то, что каким-то мифическим чудом в нашем городе материализовалась её до абсурдного точная репродукция.

Единственное, что не давало покоя — разные фамилии.

Только это заставило меня сесть в машину и выжать педаль газа до упора, взяв курс на спальный район на противоположном конце города.

Однотипные панельные пятиэтажки Южного микрорайона всем своим видом вгоняли в такую тоску, что хотелось послать всё нахер и свалить домой, но чёрта с два я в таком случае буду считать сам себя мужиком. Да и лучше быстрее покончить со всей этой канителью и либо возвращать строптивую девчонку с горящими глазами обратно в свою жизнь, либо давать заднюю, перематывать зажёванную плёнку и двигаться дальше.

Торможу возле нужного подъезда, пытаясь вычислить окна искомой квартиры, когда гаджет оживает в кармане пальто. Вытаскиваю на автомате и вижу значок пришедшего сообщения в общем чате. Открываю приложение с тяжёлым вздохом, ожидая увидеть там очередное нытьё Лёхи о том, какие мы все отстойные друзья или жалобы Костяна на меня — потому что я опять про что-то забыл.

И, чёрт возьми, оказываюсь прав по всем пунктам.

Пропускаю гневную тираду Шастинского о том, что он разнесёт дом моих родителей на атомы, если я не отвечу, и торможу на последнем сообщении.

«Даю тебе пять минут, сучий ты потрох, чтобы ответить! — грозится Лёха. — Я слишком зол, чтобы придумывать, как я это сделаю, но уверяю, я убью тебя!»

«Что, Шастинский, у тебя настолько оскудел лексикон, что ты реплики у Отелло воруешь?» — скупо выливаю раздражение.

«Тебя сегодня ждать вообще, или ты забил на нас большой и толстый?» — подаёт «голос» Костян.

Этот упрёк заставляет меня нахмуриться.

«Ты когда к своей Полине мчишься, не чуя земли под ногами, много помнишь о том, что где-то там, в заученном наизусть боулинг-клубе тебя ждут четверо друзей? Я так не думаю».

Примерно на пару минут чат умирает; первым в себя приходит Макс.

«А ведь ты практически клялся мне, что это только месть J… — Я буквально вижу, как Соколовский самодовольно хмыкает. — Теперь слушай внимательно: даже если сквозь ненависть ты что-то чувствуешь к ней — не будь конченным придурком и не борись с этим, потому что в итоге только ты потом будешь ходить с рваным куском мяса вместо сердца и проклинать всех нас в том, что ты безбожно тупил, а мы нихуя не сделали для того, чтобы поставить твои мозги на место!»

Дальнейшие попытки Лёхи воззвать к моей совести оставляю без внимания, потому что таких пламенных речей я от Макса никогда прежде не слышал. Даже когда мы вытаскивали Лёху с того света, и Соколовский подбадривал каждого, хотя сам держался на честном слове, я не чувствовал той ударной волны, которая сейчас вышибла весь воздух из моих лёгких. А всё потому, что я вынес из его слов ту истину, которая перекраивала все основы мироздания и законы притяжения на уровне фундамента.

Я влюбился.

И попросту подохну без неё.

На моё счастье в этих панельных домах домофона не было, потому что в голове было ноль целых, ноль десятых идей о том, что ответить на вопрос «какого чёрта я припёрся в их подъезд на ночь глядя».

«Не жила ли в вашей квартире девушка, которая написала на меня заявление?»

«Нет ли здесь точной копии Оли Озарковской-Измайловой?»

Ненавижу эту грёбаную взрослую жизнь со всеми её проблемами и осложнениями после них…

Торможу перед нужной квартирой с крепкой деревянной дверью и сразу жму на звонок, надеясь, что дверь мне откроет не какая-нибудь бойкая мнительная старушка, которая с радостью пересчитает мои рёбра бейсбольной битой или жахнет в задницу зарядом соли из двустволки.

А когда открывается дверь, я очень хочу отмотать время назад и надеяться на встречу с бабкой-совсем_не_божьим_одуванчиком.

Потому что передо мной стоит Оля.

Вот только теперь у неё на меня охеренно правильная реакция — неописуемо дикий ужас и шок.

— Как ты меня нашёл? — дрожащими губами спрашивает она.

— Охуеть… — срывается вместо ответа с моих губ.

И видит Бог — слово «охуеть» слишком мягко описывает ситуацию.

Пока мы как два дебила пялимся друг на друга, я пытаюсь высмотреть на ее лице то, что поможет разобраться в этом чёртовом клубке, который намотался вокруг моей жизни. Внутри включается чуйка, которая настырно пищит о том, что передо мной кто угодно, но только не Оля.

По крайней мере, не та Оля, в которую я влюбился.

Хер знает, как это объяснить.

— Так, пока я ещё могу адекватно соображать, неси сюда свой чёртов паспорт! — нетерпящим возражений тоном приказываю.

Конечно, будет охрененно «весело», если в паспорте я увижу данные Ольги, но наступать на одни и те же грабли не собираюсь — лучше сразу выяснить всё, чтоб потом не страдать хернёй.

Пару секунд девушка по страшному тупит, а после шарит рукой по сумке, которая висит здесь же на крючке. Вырываю из её дрожащих пальцев документ и открываю страницу с фотографией.

Следующие эмоции просто сметают друг друга, словно волны цунами. Сначала от облегчения я готов добровольно вместе с воздухом выдохнуть из груди лёгкие, потому что девушка напротив — точно не Оля. Но когда поднимаю на неё глаза, чувствую внутреннего зверя, который от желания вцепиться в девичью глотку воет белугой, и от этого дикого звука закладывает уши.

— Ты близняшка, что ли? — спрашиваю сквозь зубы.

Она просто кивает, потому что говорить, видимо, разучилась.

Вот же блять!

— Какого хера вообще происходит?! Где, мать вашу, я так накосячил, что до сих пор всё это дерьмо расхлёбываю?! — Пытаюсь привести мозги в порядок, иначе ещё немного — и я взорвусь нахрен, а вместе со мной и половина города. — Так, я буду задавать вопросы, и для тебя же будет лучше, если ты просто будешь молча кивать. Поняла?

Девушка кивает.

Отлично, значит, не совсем дура.

— Четыре года назад ТЫ написала на меня заявление о своём якобы изнасиловании?

Кивок.

Меня перекашивает от одной только мысли, и всё же я должен знать…

— У нас что-то было? Только не вздумай врать.

Секунда кажется мне вечностью, пока я жду ответа, но вот девушка отрицательно качает головой. Зажмуриваюсь, потому что не хотел бы такого близкого знакомства со швалью вроде неё, но она зарабатывает пару баллов в моих глаза за честность.

— Ты знала, что делала, когда подставляла сестру, назвавшись её именем?

Очередной кивок.

Ранее заработанные баллы просто сгорают в огне моей чистейшей ярости.

Сука. Просто сука.

— Почему?!

Девушка открывает рот для ответа, потому что одним кивком тут не объяснить всю эту херню, но я чувствую, как в венах закипает кровь, превращаясь в кипучую отраву, и торможу девчонку взмахом руки.

— Знаешь, лучше заткнись, иначе я за себя не отвечаю.

Впечатываю кулак в стену сантиметрах в десяти от её головы и швыряю паспорт куда-то вглубь квартиры под аккомпанемент из молчаливых слёз девушки. И это вовсе не слёзы раскаяния, испуга или обиды. Это была ярость чистой воды, которую кроме как солёной влагой по щекам она выразить не могла, ибо прекрасно понимала, что по поводу своей последней угрозы я не шутил. И мне приходится титаническими усилиями заставить себя передвигать ноги в сторону лестницы, потому что больше всего мне хочется подчиниться зверю, сидящему на цепи где-то в тёмном углу моей души, и сделать этой сучке ещё больнее.

Как?! Как, блять, можно было так жёстко подставить родную сестру?! Мы с парнями даже общих родственников не имеем, но лучше сами сдохнем, чем сделаем нечто подобное с кем-то из нас.

В машине хлопаю дверцей так, что любому другому за это давно надрал бы задницу, и на всякий случай щёлкаю блокировкой, потому что искушение вернуться и сделать «чёрное дело» по-прежнему велико. В груди печёт так, будто кто-то изнутри облил лёгкие керосином и поднёс к ним горящую спичку, да ещё сверху втащил отбойным молотком, потому что болело адски. Из-за этой твари я потерял единственную девушку, которую был готов, а главное хотел видеть рядом не только ночью.

Телефон снова пиликнул сообщением; не нужно быть Вангой, чтобы понять, кто и где пишет. Открываю чат и пролистываю целую поэму от лица Лёхи, в которой описываются все плюсы и минусы в том, чтобы быть мной.

«Чёрт, никогда сентиментальностью и тягой к задушевным беседам не болел, но я люблю вас, парни!» — на одном дыхании вываливаю я.

И хотя всё до последнего слова в сообщении правда, единственное, что я сейчас чувствую — это лютую ненависть, первобытный гнев, зудящую боль и загнивающую печаль.

«Ну вот, я тут распаляюсь, гневные речи составляю, а он меня своим «люблю» вынес нахуй… — отвечает явно растерявшийся Лёха — по буквам видно. — Ну всё, я щас расплачусь…»

И следом — куча рыдающих смайликов.

«Ладно, Ёжик, признавайся, где камеру спрятал?» — спрашивает Костян.

Он один не слышал, как я в первый и последний раз признавался парням в любви по пьяни ещё в одиннадцатом классе, потому что переоценил собственные силы, нахерачился от души и утух на диванчике в вип-зоне клуба. Мы с парнями, помниться, запихнули тогда его бухую тушку в багажник Лёхиной машины и благополучно забыли об этом. Никогда не забуду выражение лица Шастинского, когда на следующее утро Костян протрезвел и стал выламывать дверцу багажника — как раз, когда Лёха вёл автомобиль по трассе. Шастинский тогда чуть не отгрохал кирпичный завод прямо в собственной машине и схлопотал инфаркт — впрочем, как и все мы.

«Просто до сих пор мне ещё ни разу не попадались такие твари, которых хотелось бы сжечь на кухонной плите, одновременно насаживая задницу на кол, — изливаю душу другу. — Никита не в счёт».

«Это ты ещё с бывшей подругой Нины не знаком J», — фыркает Макс.

Да, сейчас я вспомнил, что он говорил о том, что она вставляет ему палки в колёса в отношениях с Ниной. Мне тогда показалось, что он просто малость преувеличил. Да только хрен там ночевал и валенки оставил: некоторые девушки чертовски заслуживают диагональную ленту с надписью «Конченная сука».

«Ну блять, опять бабы мутят воду! — ворчит Лёха. — Ёжик, не слушай Макса — бросай кого бы ты там ни трахал и беги без оглядки!»

Прекрасно понимаю, что Шастинский просто в очередной раз неудачно пошутил, но мои тормоза уже давно приказали долго жить, так что…