Карина Рейн - Мститель

«Ага, сказал парень, который сам втрескался по уши! Завали хлебало, Шастинский! Видит Бог, если не заткнёшься, приеду в «Конус» и подорву тебя к чертям собачьим!»

«Воу-воу, полегче, горячие эстонские парни, — вклинивается Макс. — В чём дело, Корсаков?»

Почему-то моя фамилия, прозвучавшая в голове голосом Соколовского, успокаивает меня, и я вновь могу адекватно соображать.

«Я не знаю, что мне делать», — пишу в ответ, роняю телефон на колени и тру лицо ладонями, будто это как-то может помочь.

«Как далеко ты от «Конуса»?»

Автоматически прокладываю в голове путь от моего нынешнего местоположения до боулинг-клуба.

«Примерно в получасе езды».

«Тогда подкатывай — впятером по-любому разберёмся», — советует Макс.

«Да ты сначала сам до «Конуса» доедь!» — ворчит дед Алексей, и я понимаю, что не только меня сегодня не досчитались.

Запоздало вспоминаю нашу утреннюю переписку в чате, в которой, как говорится, ничто не предвещало беды — я подъёбывал Шастинского, который подъёбывал Макса, и мы собирались устроить группу поддержки для Костяна, а тут, выходит, мне поддержка и в самом деле нужна посильнее, чем Матвееву.

Чёртов Матвеев.

Сглазил-таки.

До клуба долетаю за пятнадцать минут, словив куда больше пары штрафов и несколько гневных гудков в задний бампер моей красотки. Умудряюсь опередить Макса, который заявляется практически сразу за мной и вклинивается на диван между мной и Костяном — поближе к обеим жертвам любви, очевидно…

Правда, озвучивать при всех новость о том, что я бесповоротно вхлопался в ту, которую, по идее, должен ненавидеть, не стал — об этом знал только Макс, которому из всей компании я почему-то доверял больше всех, хоть это и казалось неправильным. Но я искренне охреневал от того, что на нашей планете нашлась девушка, которая даже Лёху не оставила равнодушным. Её, конечно, было жаль, и я понятия не имел, что нужно сделать Шастинскому, чтобы заслужить её доверие.

Родиться бабой, например, но это уже не вариант.

Правда, на фоне его проблем мои собственные показались потерей очков, которые сидели на носу.

Я отчётливо помню момент, когда Макс отобрал у меня бутылку, но мне было слишком в лом идти за добавкой; к тому же, судя по тому, что уровень моего настроения с отметки «удавиться нахуй» дополз до «прожить ещё один грёбаный денёчек», поведение Соколовского больше смешило, чем раздражало.

Я не особо силён в самокопании и ненавижу психоанализ, если дело касается меня, но когда после приличных доз «душевного обезболивающего» — кажется, после второй бутылки я даже удачно и к месту шутил — Костян озвучивает безумную идею поехать по бабам, которая в итоге в моей голове предстаёт как весьма неплохая возможность поговорить наконец с той, которая так прочно запала в душу, мои печаль и боль девятым валом сносит надежда.

Только бы Оля выслушала…

Что такое глупость?

Вряд ли на этот вопрос существует единый для всех ответ.

Кто-то называет глупостью ехать за конфетами на другой конец города поздно ночью; для кого-то — ждать поезд, который давно покинул перрон; кто-то считает глупостью сохранять брак ради детей, которые этого однозначно не оценят.

У меня было собственное определение моим умственным способностям.

С моей стороны было очень глупо выискивать в толпе песчаные глаза, которые причинили адовую боль; глупее этого было лишь чувство тоски по отношению к близняшке, которую я не видела вот уже неделю, потому что временно переехала жить к бабушке. И всё же я сумасшедше скучала по обоим, хотя правильнее всего было бы забыть о том, что эти люди вообще существовали в моей жизни. Но если с разумом ещё как-то можно было бы договориться, то упрямое сердце ни на какие уговоры не поддавалось и по-прежнему кровоточило, стоило мне мысленно представить лицо Егора или Яны. Особенно больно было первые два вечера, которые я самозабвенно прорыдала в подушку, потому что Яна была моим вторым «Я», с которым за всю жизнь мы расставались лишь раз — когда я тяжело болела.

Единственной моей отдушиной стал Демьян, если можно так назвать человека, который в моей жизни отсутствовал только во время учёбы и ночью. Хотя после того раза, когда я бросилась ему на шею в пороге собственного дома, отец его чуть не пришиб, а мать и вовсе пришлось насилу отпаивать валерьянкой — даже мел в тандеме со снегом могли бы позавидовать цвету её лица в тот момент. Ещё примерно сутки родительница заново вспоминала, как разговаривать, а после практически с визгом пыталась запретить мне общаться с Демьяном и даже хотела заставить меня уволиться из миграционной службы. Правда, папе удалось её переубедить, хотя я понятия не имею, как как он это сделал.

Это казалось неправильным — то, что я пыталась выбить Егора из мыслей при помощи Стрельцова. Это и было неправильно, но я ничего не могла с собой сделать. Моё эгоистичное поведение очень напоминало поведение Беллы во второй части «Сумерек», когда Эдвард оставил её — она ведь тоже глушила боль при помощи Джейкоба. Помню, как я тогда осуждала её за это и самоуверенно заявляла, что сама никогда бы так не поступила…

Наивная идиотка.

Правда, не думаю, что Демьян был против того, чтобы быть моей жилеткой — складывалось впечатление, что он и сам не прочь побыть рядом и не только в качестве друга. Его внимание было приятным и вместе с тем немного напрягало, потому что я не из тех людей, кто вышибает клин клином, но и Стрельцова обижать не хотелось — в конце концов, может я всё себе напридумывала, а он просто хочет помочь.

В общем, всё свободное время я проводила с Демьяном, и было не так тошно, как в одиночестве — даже в петлю лезть больше не тянуло. Но мысли мои каждый раз были далеки от моей компании — хотя Демьян был на расстоянии вытянутой руки, в мыслях рядом со мной неизменно сидел Корсаков.

Всё стало ещё сложнее и запутаннее, когда Демьян вновь навестил нас вечером через пару дней после моей выходки, вот только пришёл он ко мне, а не к отцу. Отец хмуро наблюдал за нашей беседой из дальнего угла гостиной, а мать, поджав губы, скрылась в кухне и подозрительно долго гремела посудой. Поэтому, чтобы лишний раз не травмировать родительскую психику — ну и чтобы не сталкиваться с сестрой — я переехала в квартиру бабушки по отцу, которая пустовала со дня её смерти. Все выходные я потратила на то, чтобы привести её в божеский вид, и тем самым немного отвлеклась от всех этих проблем, что свалились на мою голову за последний месяц.

Сегодняшний день не стал для меня исключением в плане мазохистских пыток: едва выйдя из универа, мои глаза настырно отыскивают в толпе фигуру Егора, который стоит, словно статуя, и не отрывает взгляда от асфальта. Уже целую неделю я специально ставлю свою машину подальше от его, потому я, конечно, сильная духом, но выдержка у меня отнюдь не железная. Я знаю, что искренне злюсь и обижена, но в груди предательски щемит каждый раз, как вижу выражение его лица — будто весь мир схоронил.

Когда подхожу ко входу в УВМ, уже издали замечаю маячившего у окна Демьяна — словно часовой на посту. Он тут же машет мне рукой, зовя к себе, и у меня даже в мыслях нет сопротивляться. Вот только к тому, что произошло дальше, жизнь меня подготовить не успела совершенно.

Едва появляюсь в поле его зрения, как Демьян буквально втаскивает меня в кабинет, захлопывая дверь и прижимая к ней спиной. Его руки упираются в деревянную поверхность с обеих сторон от моей головы, в то время как я каждой клеточкой тянущегося к нему тела чувствую исходящий от него жар. Правда, справедливости ради стоит отметить, что на его близость отвечало только тело; мне же самой внутренне было крайне некомфортно — хоть я и Егор не вместе и вряд ли когда-то будем, мне казалось, что я таким образом его предаю.

Хотя с некоторых пор его вообще не касается моя личная жизнь.

И всё же от происходящего у меня перехватило дыхание — отнюдь не в романтическом смысле. Мне просто хотелось, чтобы дверь за спиной растворилась, и я смогла отойти от Стрельцова на безопасное расстояние. Но с другой стороны, ведь это я подпустила его слишком близко, дала надежду на то, что мы можем стать чем-то большим, чем простое прикосновение к плечу или сжатие ладони, так что теперь нужно отвечать за последствия.

Каким-то чудом выворачиваюсь из-под его руки и отхожу к окну, хотя это выходит с трудом — у меня мелкой дрожью заходятся колени.

— Оля… — слышу за спиной тихий голос Демьяна, от которого бегут мурашки и усиливается чувство вины. — Что не так?

Его горячие ладони обхватывают мои плечи, удерживая в надёжном капкане, который я так любила за его безопасность, но сейчас от этого простого прикосновения внутри разливалась паника.

— Всё не так, Дим, понимаешь? — кусая ногти, отвечаю. — Я как будто использую тебя, чтобы вычеркнуть из памяти того, в кого по-настоящему влюбилась.

Его хватка на мох плечах усиливается.

— Не помню, чтобы я возражал против этого, — шепчет он в мои волосы и утыкается лицом в затылок. От его горячего дыхания сводит скулы. — Ты же знаешь, что нравишься мне, так в чём проблема?

Качаю головой, роняя тихие слёзы.

— Я так не могу.

Демьян тяжело вздыхает, отпускает меня и отступает.

— Прости, просто мне показалось… Неважно. — Ещё один тяжёлый вздох. — Можешь идти работать.

Незаметно смахиваю со щёк влагу и выскакиваю в безлюдный коридор, чтобы через минуту материализоваться в своём отделе. Вот только на работе сосредоточится не получается, потому что голову разрывает от мыслей о том, правильно ли я сделала, что отшила Демьяна. Быть может, это с ним я смогу создать нормальную семью и стать счастливой?

Перед глазами тут же появляется лицо Егора, и я понимаю, что с Демьяном никогда не получится семьи — хотя бы потому, что он не Корсаков.

Не помню, как доработала четыре часа — помню только, что мимо коридора, где находится кабинет Демьяна, я прошмыгнула на цыпочках, чтобы у него не возникло желания сделать ещё один дубль.

Бабулина квартира встречает меня мёртвой тишиной — настолько мёртвой, что я не слышу даже мерного гудения мотора холодильника, который обычно раздражал, но сейчас я отдала бы всё, лишь бы его услышать. Не включая свет, обвожу глазами квартиру и представляю, на что будет похожа моя дальнейшая жизнь — словно крот в подземелье.

И постоянно одна, потому что в личной жизни как в том анекдоте про банкет: то, что предлагают — не беру; то, что хочется — далеко находится; приходится делать вид, что не голодна.

Пару минут так и стою в темноте, упиваясь собственной безысходной болью, а после решаю принять душ и расслабиться перед какой-нибудь комедией с Джиммом Керри; а о том, что со мной будет дальше, я подумаю завтра.

Едва успеваю натянуть домашние вещи, когда раздаётся тихий стук в дверь. Мозг отмечает, что для дружеских визитов уже довольно поздно, да и друзей, которые захотели бы меня навестить, у меня пока нет. Почему-то без всяких задних мыслей, не думая о том, что это может быть опасно, открываю замок и распахиваю двери настежь.

Волосы встают дыбом на затылке, когда я натыкаюсь на пятерых парней, заполнивших собой всё свободное пространство лестничной клетки. Что-то едва уловимо знакомое есть в их лицах; правда, я об этом тут же забываю, стоит мне столкнуться взглядом со знакомыми песочными глазами, которые уже полторы недели преследуют меня во снах.

Едва наши взгляды скрещиваются, Егор тут же падает на колени, лишая меня дара речи, и опускает голову вниз, не давая мне возможности оценить выражение его лица.

Это такой изощрённый розыгрыш с его стороны?

Окидываю взглядом его друзей, но на их лицах застыл полнейший шок похлеще моего, так что розыгрышем здесь не пахнет.

Тогда чего он хочет? Прощения?

За секунду внутри проносится тысяча всевозможных эмоций, потому что мне одновременно хочется убить его, поцеловать, пожалеть и снова убить. Егор не шевелится и не поднимает головы; его поза выражает полнейшую скорбь, если я хоть немного разбираюсь в человеческом поведении.

Чувствую внутри боль, которая растекается по грудной клетке, бьёт под дых и заставляет слёзы собираться потоком в уголках глаз. А потом Корсаков поднимает голову, и внутри меня словно что-то ломается, потому что в его глазах плещется точное отражение моих мучений. Наверно именно это заставляет меня поверить в его искренность: язык может лгать сколько угодно, но глаза — никогда.

Буквально вцепляюсь пальцами в предплечья парня и тяну его вверх, поднимая с колен; мне всё ещё хочется ударить его, но и желание обнять никуда не делось, так что я просто прячу руки в карманах пижамных штанов.

— Ты ведь теперь не отцепишься, верно? — недовольно ворчу, хотя на самом деле готова рыдать от облегчения: если он по прошествии стольких дней всё ещё думает о том, как попросить прощения, может, ещё не всё потеряно.