Егор качает головой, и моё сердце предательски трепещет — совсем не так, как от близости Демьяна. Отхожу чуть в сторону, освобождая проход, и киваю в сторону коридора.

— Заходи.

Лицо Корсакова начинает светится как новогодняя ёлка, и я отчаянно подавляю улыбку, которая хочет растянуть мои губы, потому что Егор не должен знать о том, что, несмотря ни на что, я безумно скучала по нему.

Правда, светится оно недолго: едва его взгляд падает вглубь дома, по лицу парня пробегают чёрные волны.

— Эта сука тоже здесь? — с ненавистью спрашивает он.

Он не называет имени, но я чисто интуитивно понимаю, о ком именно он говорит, хотя понятия не имею, как он узнал о близняшке, которая подставила меня.

— Мы больше не общаемся.

И это чистая правда, хотя от этой правды глупый орган в очередной раз обливается кровью.

— Эй, а как же я? — возмущается один из друзей Егора. — Или свою проблему разрулил, а дальше — хоть трава не расти?

Из этой небольшой реплики делаю вывод, что не только у Егора проблемы в личной жизни; очевидно, мальчишки слегка выпили и решили устроить рейд по квартирам, чтобы совместными усилиями выбить себе прощение. Мне смешно наблюдать, как Корсаков разрывается между тем, чтобы заскочить ко мне и помочь другу, и явно не знает, что выбрать.

— Иди, потом вернёшься. Я подожду, — милостиво предлагаю решение. — Кажется, действительно настало время для серьёзного разговора.

Егор очень внимательно смотрит в мои глаза, словно ища подтверждение моим словам, и очень хочет не то дотронуться до меня, не то поцеловать, но в итоге сжимает руки в кулаки и просто кивает. Провожаю его глазами до тех пор, пока вся компания не скрывается на лестнице, и только после этого возвращаюсь в квартиру. Прислоняюсь лбом к деревянной поверхности входной двери и пару минут просто пытаюсь переварить увиденное. Грудь по-прежнему рвёт от противоречивых эмоций.

Разве можно одновременно любить и ненавидеть?

Мне очень хочется быть с Егором, но разве он сможет сказать мне что-то, что перевернёт мой мир с ног на голову и заставит по-другому посмотреть на ситуацию?

Вряд ли.

Выходит, лучшее, что мы можем сделать — это разойтись… друзьями.

Плетусь обратно в гостиную, чтобы до возвращения Егора получить очередную порцию кусачего жжения в груди, понимая, что выбрала для просмотра комедию, которую мы с сестрой всегда смотрели вместе. Рука сама тянется к телефону, но я тут же одёргиваю её: только после того, как я сказала Егору, что мы с Яной больше не общаемся, я осознала в полной мере, что мы действительно отдаляемся друг от друга. Возможно, это не было бы так болезненно, если бы мы были просто сёстрами, может даже с разницей в пару лет. Но когда ты имеешь близнеца, будь готова к тому, что долгий разрыв с ним приведёт к потере сна и частенько — к отсутствию аппетита.

Совершенно залипаю на том, как пузырится мороженое в моей кружке, приправленное Кока-Колой, но отвлечься не могу, потому что меня трясёт от мысли, что мне придётся провести некоторое время в непосредственной близости от Егора. А стоит только представить, что я должна как-то сказать ему о том, что нам, как в лучших традициях российской мелодрамы, нужно остаться просто друзьями, и при этом не выдать с головой своих истинных чувств, в горле застревал комок размером со спутник Плутона.

От вновь раздавшегося стука в дверь вздрагиваю, но оттягивать разговор и в мыслях нет; Корсаков тяжело дышит, будто на мой десятый этаж поднимался не на лифте, а по лестнице бегом. Я открыла было рот, чтобы спросить его об этом, но так и не произнесла ничего вслух, потому что меня бесцеремонно заткнули.

Причём самым быстрым способом — попросту смяв мои губы своими.

Это не было похоже на обычный поцелуй — Егор буквально пытался выпить меня до дна, в то время как я боролась с самой собой, потому что желание ответить на эту мучительную пытку было запредельно велико, но я не могу, не должна отвечать, потому что…

Чёрт, почему я не должна отвечать?

Мысли растекаются густой патокой, и с каждой секундой под дерзким напором Корсакова мои губы сами раскрываются ему навстречу, словно преданный пёс, соскучившийся по хозяину, который долгое время отсутствовал. Его язык, скользнувший в мой рот, будто пытался стереть эти полторы недели, которые я сгорала от боли и обиды, сметая все неприятные воспоминания, подчиняя, успокаивая, заставляя влюбляться заново в каждое его прикосновение. Сильные руки намертво прижимали к хозяину, не давая даже нормально дышать, не то что думать; кончиками пальцев Егор изучал каждый миллиметр кожи, до которого мог дотянуться, при этом не давая упасть.

Как при таком сбивающем с ног натиске можно было удерживать себя в руках и не терять головы?

Я должна была хотя бы попытаться.

Сердце зашлось в кровавой агонии ещё до того, как я вцепилась пальцами в плечи Корсакова в попытке оттолкнуть парня от себя. На такой молчаливый протест Егор лишь ещё крепче прижал меня к себе, усиливая натиск, и мне пришлось взять в кулак все те жалкие крохи силы воли, которые жар его тела и сила желания ещё не успели развеять, словно пепел по ветру. На мои слабые отпихивания он не реагировал совершенно, и меня вместе с болью стала захлёстывать паника, потому что я оказалась в шаге от падения в собственных глазах. Мозг, очищенный от тумана приливом адреналина, выдал единственное решение, которым я тут же воспользовалась, укусив Егора за губу.

С яростным шипением парень расцепил мёртвую хватку, с удивлением и растерянностью во взгляде отходя на шаг; при этом его дыхание было таким же тяжёлым, как и моё. И я бы обязательно залилась румянцем смущения, если бы не отрезвляло сумасшедше колотящееся сердце, разгоняющее боль острыми иглами по венам. Егор так близко и так непостижимо далеко, что глупый орган теперь больше похож на кровавые ошмётки.

Несколько мгновений, — и буря в песочных глазах напротив утихает, а вместе с ней возвращается и печаль на его лицо. Егор несколько раз глубоко вдыхает, чтобы окончательно успокоиться, и прячет сжатые в кулаки руки в карманах тёмных джинсов.

— Прости, я не должен был набрасываться на тебя, — слышу его хриплый голос, от которого всё тело покрывается мурашками, требуя повторить этот абсолютно сумасшедший поцелуй, после которого кажется, будто до этого я ещё ни разу не целовалась по-настоящему.

Даже с Егором.

Просто киваю, потому что не уверена, что голос меня не подведёт, и шагаю в гостиную, зная, что парень последует за мной. Усаживаюсь в кресло, чтобы обезопасить себя от близости Корсакова, потому что второе подобное вторжение в моё личное пространство я точно не перенесу без потерь.

Собственной гордости, например.

Я прекрасно понимаю, что обещала ему серьёзный разговор, но в голове ноль процентов идей, с чего именно его начать. Да и Егор совершенно не сбирается упрощать мне задачу: просто сидит напротив, пристально изучая каждый сантиметр моего лица, будто пытается заново запомнить до мельчайших деталей, и это равносильно тому, как если бы он дотрагивался до меня. Мне приходится отвернуться, потому что под таким пристальным взглядом я совершенно не могу сосредоточиться.

В моей голове куча вопросов без ответов, и я решаю начать с самого простого.

— Как ты узнал, где я?

Я могла бы предположить, что он наведался ко мне домой и спросил адрес у родителей, но я быстро отмела этот вариант, потому что он вряд ли пошёл бы туда, где живёт моя близняшка.

На лице парня отражается внутренняя борьба, в то время как щёки немного краснеют, и меня раздирает искреннее любопытство — настолько сильное, что я на время забываю о той боли, что безостановочно обгладывала меня последние дни.

— Ну, возможно мне пришлось следить за тобой, — отвечает он наконец, и мои брови удивлённо ползут вверх.

Он следил за мной?

За МНОЙ?

— Зачем? — искренне недоумеваю я.

Он безразлично пожимает плечами, но его пальцы нервно дёргаются словно от удара током.

— Неделю назад я хотел подкараулить тебя у твоего дома, но ты так и не приехала, поэтому решил узнать, где ты пропадаешь.

Растерянно качаю головой и чувствую уже привычный дискомфорт в области сердца.

— Почему ты не рассказал мне всё до того, как мы переспали? — спрашиваю с упрёком. — До того, как я в тебя влюбилась, а потом собирала себя по частям?! Тебе не приходило в голову, что если бы вместо того, чтобы мстить мне за то, чего я не делала, ты бы в первый же день подошёл и задал мне тот вопрос, всего этого можно было бы избежать?!

Мыслить связно не получалось, потому что я постоянно перескакивала от одной боли к другой: он назвал меня двуличной, в то время как сам вёл двойную игру; забавлялся со мной, в то время как я с сумасшедшей скоростью влюблялась в него без памяти; уверенно становился важной частью моей жизни, в то время как сам не планировал пробыть в ней долго.

— Нет, не думал, — честно признался он, но от его честности мне стало ещё хуже. — Когда я увидел тебя, такую уверенную, в коридоре в тот день, гнев, словно сошедший с рельс поезд, сносил все остальные чувства. Единственное, о чём я мог думать — как сильно тебя ненавижу.

На глаза снова навернулись слёзы.

Господи, я бы простила ему его слепую ненависть и желание отомстить при условии, что всё не зашло бы так далеко; но он знал, что делает, когда подкатывал ко мне, а это не то же самое.

— Ты правда влюбилась? — тихо спрашивает Егор.

Не получается сдержать удивлённый нервный смешок: столько недопонимания и ошибок между нами, превратившие обычные два метра свободного пространства в пропасть, а его интересует только это…

— Не думаю, что это тема для обсуждения сейчас, — качаю головой. — Ты хотел мне что-то сказать — и я готова слушать.

После всех этих «ненавижу», «как же больно», желания вырвать собственное сердце из груди и много чего ещё, что пережила за какие-то двести сорок часов, я действительно чувствовала, что готова наконец выслушать всё, что он захочет сказать.

Но вместо ответа Егор вновь нарушает моё личное пространство: просто поднимается с дивана, подходит вплотную и вновь опускается на колени; при этом его лицо оказывается в опасной близости от моего. Правда, ненадолго: не успеваю опомниться, как он обхватывает мои щиколотки руками, впиваясь пальцами в кожу, и утыкается лицом в бёдра. Моё дыхание перехватывает словно от спазма, который лишил мои лёгкие способности сокращаться; руки самовольно тянутся к голове парня, желая зарыться в его густой тёмный ёжик волос, и мне приходится сжать их в кулаки и отвести за спину, при этом до боли прикусив губы, чтобы не сорваться и не наделать глупостей — например, обнять его в ответ, простить и позволить быть рядом.

Егор сильнее стискивает мои ноги, будто обнимая за нас двоих, и его тяжёлое дыхание отзывается мурашками по телу, которые собираются в один гигантский нервный комок где-то между первым и вторым шейными позвонками. Но когда я, несмотря на близость парня, которого искренне люблю, пытаюсь сформировать в голове ту самую фразу, три простых слова застревают в самом основании лёгочных альвеол. Никогда раньше не понимала выражение «слёзы душат», потому что максимально болезненная причина моих слёз прежде — это разбитые коленки в погоне за майскими жуками; а сейчас, когда слова о дружбе никак не хотят слетать с языка, потому что сердце протестует против закапывания чувств в бездонную яму, в полной мере осознала и прочувствовала.

Это всё равно что сказать умирающему человеку о том, что у него ещё вся жизнь впереди.

— Я люблю тебя.

Растерянно моргаю.

Кажется, от пережитого стресса у меня уже начинаются слуховые галлюцинации, потому что Егор никак не мог…

Но он поднимает своё лицо ко мне, на котором отражается вся скорбь мира, и мне приходится укусить себя до крови, чтобы губы перестали дрожать, а физическая боль хоть немного заглушила душевную.

— Я люблю тебя, ты слышишь? — твёрдо произносит он, и на этот раз я не могу списать всё на глюки и сделать вид, что мне просто показалось.

Мне хочется его ударить, причём изо всех сил, потому что… Господи, ну как после такого можно вообще предлагать остаться друзьями? Если мне до этого признания было невыносимо больно, то теперь мне проще было шагнуть из окна квартиры, чем сказать то, что я собиралась.

Удерживать истерику внутри больше не вижу смысла — всё, что я могла прочувствовать за это время — прочувствовала в полном объёме и перевыполнила норму на целую жизнь вперёд.

Не смогу. Я просто не смогу.

Если я сейчас скажу это разрывающее на части «давай останемся друзьями», всё, что от меня останется — пустая оболочка.

Егор словно чувствует мои внутренние метания.