— Я бы никогда не сделал тебе больно, если бы знал, что у тебя есть сестра-близнец. — Мне бы было легче, если бы в его словах я услышала хоть каплю фальши; но её нет, и я чувствую себя куклой, которую выпотрошили и набили ватой. И Корсаков добивает меня: — Верь мне, солнышко.

Думаю, если бы я тонула — даже в спасательный круг вцепилась бы не с такой силой, как в плечи Егора. Я захлёбывалась слезами, пытаясь просочиться в тело парня, переползая к нему на колени, в то время как он с силой вжимал меня в себя. Я чувствовала, как его тело сотрясает мелкая дрожь, и делила её с ним напополам в равном объёме.

Когда рыдания превратились в тихие всхлипывания, а руки намертво приросли к телу Егора, я всё же нашла в себе силы отстраниться, — чтобы научиться доверять ему, придётся начинать всё заново, потому что такую хрупкую вещь, как доверие, невозможно восстановить за один день по щелчку пальцев.

Корсаков же гипнотизирует мои губы и шумно сглатывает.

— Можно?

Пытаюсь унять бешено колотящееся сердце.

— Вообще-то, на первом свидании не принято…

Договорить мне вновь не дают, но на этот раз я с тихим стоном сама открываюсь для поцелуя, чем явно срываю у парня тормоза, потому что если до этого он меня пил, то сейчас пытался съесть. От его грубых нетерпеливых губ мои собственные болезненно ныли и наверняка опухали, но я не могла найти в себе силы оттолкнуть Егора, потому что… В общем, нужно быть честной хотя бы с самой собой и признать, что мне искренне этого хотелось.

Вот Егор отпускает мои губы из плена и прислоняется своим лбом к моему, а после в дребезги рушит мой мир одним-единственным вопросом?

— Почему у твоей близняшки не твоя фамилия?

Что?

Отстраняюсь настолько, что между нами может протиснуться микроавтобус; весь романтический настрой тут же слетает, словно бумажная маска, и я непонимающе смотрю в лицо Егора.

— В каком смысле не моя?

В его ответном взгляде сквозит такое же недоумение.

— Ну ты Озарковская, сама же говорила, — начинает объяснять мне, словно пятилетнему ребёнку. — А у неё Измайлова, — потому я тебя так и назвал. Правда, зовут её не Оля.

Хмурюсь, совершенно не понимая, что происходит.

— Если бы Яна вышла замуж за Андрея, она бы стала Хмелевской, а не Измайловой, — рассуждаю вслух. — Ты уверен, что ничего не путаешь?

— Какая Яна? — совершенно растерявшись, спрашивает Корсаков. — Её зовут Олеся.

Мне хватает пары секунд, чтобы понять, что здесь что-то не так: либо Егор меня очень искусно дурит и пытается обмануть, либо я что-то не догоняю.

— Но мою близняшку зовут Яна, а не Олеся.

Искренняя растерянность, что отразилась сейчас на его лице, ответила на все мои вопросы: Корсаков вовсе не задумал очередную игру; либо он как-то ошибся, либо в моём родном городе живёт мой клон.

— Тогда я вообще ничего не понимаю, — хмурится парень. — Когда я спросил её, знала ли она, что делает, когда подставляла тебя, она совершенно осознанно кивнула. Ты уверена, что у тебя нет…

— …ещё одной близняшки? — фыркаю в ответ и складываю руки на груди. — Абсолютно уверена.

Надо быть полнейшим инвалидом по слуху и зрению, чтобы проворонить ещё одну сестру. Это ведь не ключи от квартиры, которые я вечно теряю, и не компьютерные очки, которые вечно не могу найти — это, мать его, живой человек! А если бы эта близняшка когда-то и была в нашей жизни, родители бы точно сказали об этом.

Ну, или я как минимум помнила, что в детстве у меня было больше одной сестры.

— А ты сам-то уверен, что это была не Яна? Может, она просто вымышленным именем назвалась?

Егор категорично покачал головой.

— Абсолютно точно нет — я проверил её паспорт.

Вот так номер…

Выходит…

Мои руки затряслись мелкой дрожью, стоило мне подумать о том, что я, подобно Егору, наказала сестру ни за что. Чем я в таком случае лучше Корсакова? Осуждала его за то, что он причинил мне боль, толком не разобравшись, тому ли человеку он мстит, а сама даже не удосужилась выслушать родную сестру — человека, которого любила больше всех на свете, и который так же сильно любил меня в ответ.

— Господи, какая же я дура! — с отчаянием шепчу и поднимаю глаза на в конец растерявшегося Егора — сейчас я по-другому смотрела на него, потому что понимала, каково это — обидеть кого-то и мучиться чувством вины. — Мы с тобой определённо стоим друг друга.

Правда, через секунду я вновь хмурюсь: всё-таки четыре года назад сестра что-то натворила, о чём очень хотела мне рассказать, но так и не решилась. И сейчас, когда я осознала всю степень своей глупости, пришла пора признать, что весь этот грёбаный конец света, который нарисовался вокруг меня, пришла пора заканчивать.

Натыкаюсь на взгляд Егора, который по-прежнему остаётся вопросительным.

— Может, ты объяснишь, что происходит? — слегка раздражённо спрашивает он.

Выдыхаю, разрывая зрительный контакт, но Егор практически сразу его восстанавливает, ухватив мой подбородок горячими пальцами. И пока я пытаюсь не потерять нить разговора, утопая в этих бездонных карих глазах, он внимательно изучает каждую чёрточку — слишком внимательно, чтобы я могла спокойно на него реагировать.

— Не знаю, кого ты видел, но это точно была не моя сестра, — хрипло выдыхаю.

Глаза парня чуть прищуриваются, пока он неотрывно смотрит на мои губы.

— Значит, либо эта Олеся просто до охуения на тебя похожа и тоже имеет сестру-близнеца, либо я вынужден тебя разочаровать тем, что в твою жизнь пришёл пиздец, потому что ещё одна сестра, о которой ты ничего не знаешь, явно не подходит под определение «ничего страшного» или «до свадьбы заживёт».

Качаю головой, стараясь не цеплять внимание на слове «свадьба».

— Мои родители ни за что бы не бросили собственного ребёнка, каким бы он ни был. Так что ты всё же ошибаешься.

Егор усмехается, растягивая губы в снисходительной улыбке — слишком чувственные губы для парня — и я тут же на неё залипаю.

— И всё же, тебе лучше спросить свою семью об этом, потому что я в подобные совпадения не верю.

Тяжело вздыхаю — этот парень явно поупрямее меня будет — и вскакиваю на ноги; он поднимается следом и суёт сжатые в кулаки ладони в карманы.

— Почему ты постоянно делаешь это? — хмурюсь, кивая в сторону его рук. — Прячешь руки в карманах, словно сдерживаешься от того, чтобы ударить меня?

Брови Корсакова взлетают вверх, но он быстро берёт себя в руки.

— Я делаю это, потому что самый неисправимый засранец из всех, — качает головой. Егор подходит ближе и укладывает обе ладони на мою шею, поглаживая большими пальцами две бьющиеся жилки, из-за чего у меня сбивается дыхание. — У меня постоянное желание дотрагиваться до тебя; я хочу быть настолько близко, насколько это позволяют законы физики и собственная распущенность. — Он вновь целует меня — на этот раз невыносимо нежно, именно так, как мне нравится — и внимательно заглядывает в глаза. — Только не напридумывай себе ничего. У этой ситуации нет других трактовок и объяснений, скрытых смыслов и двойного подтекста — я сказал именно то, что хотел, и именно в этом смысле. Ты поняла меня?

В его словах вновь нет ни капли фальши; они словно звуки только что купленного пианино — звучат идеально ровно, тон в тон, нигде не сбиваясь. И глаза искрятся такой кристальной честностью, что мне сложно ему не поверить.

Поэтому я уверенно киваю, за что получаю в награду ещё один поцелуй, от которого начинает кружиться голова — кажется, Егор задался целью восполнить все пробелы за прошедшие полторы недели и наверстать упущенное время.

— И я правда люблю тебя, — со всей серьёзностью повторяет он, смотря прямо в мои глаза — словно пытаясь заставить меня убедиться в этом на сто процентов. — Скорее всего, сейчас ты мне не веришь, но это действительно так.

— Уже поздно, — вместо ответа произношу. — Тебе пора.

Со вздохом Егор кивает и отпускает меня, но в пороге оборачивается.

— Ты ведь больше не будет шарахаться от меня в универе?

Поджимаю губы, потому что у него нет прав осуждать меня за такое поведение — он сам его спровоцировал.

— Нет, не буду, — качаю головой и выпускаю парня из квартиры. — Пожалуйста, напиши мне, когда окажешься дома.

Глаза Егора как-то лихорадочно блестят после моих слов, но я не могу дождаться, пока он уйдёт, потому что руки уже чешутся набрать номер близняшки.

И всё же…

Корсаков уже дошёл до лифта, когда я выскакиваю из квартиры — не знаю, что именно меня толкнуло к нему. На его немой вопрос, застывший в глазах, я просто запрыгиваю на опешившего парня, обвивая его всеми конечностями, и впиваюсь в его губы, как висящий над пропастью человек хватается за чью-то милостиво протянутую руку. Егор пару секунд ошарашенно застывает столбом, зато потом перехватывает инициативу, сжимая меня до хруста костей и болезненно сминая мои губы, которые после наверняка посинеют и опухнут, но я ничего не имею против. От парня отлепляюсь, только когда лифт с едва различимым писком тормозит на моём этаже, и из его нутра выползает старушка-соседка, которая открещивается от открывшейся её взору картины.

Егор аккуратно ставит меня на ноги и ещё раз целует — на этот раз в лоб.

— Думай обо мне, детка, — криво усмехается он.

Как будто я действительно могу его забыть…

Провожаю его до тех пор, пока створка лифта не прячет меня от его пронзительного взгляда, и только после этого возвращаюсь в квартиру — прямиком к телефону.

Я должна поговорить с Яной.

Все полторы недели я пыталась понять Егора, спрашивая саму себя: а как бы я поступила, окажись на его месте? Стала бы я сама выяснять подробности, будучи уверенной в том, в чём обвиняю человека? Или так может поступить только Корсаков, для которого месть была превыше всего?

И вот теперь, когда я дрожащими пальцами набираю номер Яны, не с первого раза попадая по кнопкам, на сто процентов осознаю, что поступила точно так же — не разобравшись в ситуации, не выслушав сестру, которая хотела всё объяснить.

Но я не дала ей такой возможности. И теперь буду расхлёбывать последствия.

Я морально готовилась к болезненному удару, который последует за полным игнором близняшкой моего звонка, но Яна подняла трубку после первого же гудка — будто последние десять дней сидела с телефоном в обнимку.

— Оля? — словно не веря в то, что это действительно я, спрашивает сестра.

Её голос словно битое в крошку стекло проникает под кожу, вместе с кровью разносится по организму, стремясь прямо к сердцу, чтобы хорошенько полоснуть по нему своими острыми краями. До тех пор, пока не услышала её, я даже представить себе не могла, как сильно скучаю по Яне.

— Да, это я, — хриплю в ответ, пытаясь сдержать неведомо откуда взявшийся поток слёз. — Мы можем поговорить?

— Конечно, — с готовностью соглашается сестра. — По телефону или…

— Или, — перебиваю её.

Если извиняться — то глядя в глаза, а не трусливо спрятавшись за радиоволнами, хэндовером и прочей хренью, с помощью которой функционирует мобильная связь.

— Я у Андрея, так что могу приехать, — не слишком уверенно отвечает Яна, будто боясь, что я могу не согласиться на такой расклад.

Но я уверенно отвечаю ей, что буду ждать её, и Яна отключается, пообещав приехать через час. Я старалась разговаривать с ней спокойно, и в какой-то степени разговор вышел ещё и сухим, будто я всё ещё обижаюсь на неё за то, что она скрыла от меня четыре года назад, хотя всё это было далеко от тех эмоций, которые я испытывала на самом деле. В действительности меня всю колотило так, что я не могла нормально в вертикальном положении держаться; а уж как буду с Яной разговаривать — вообще представления не имею, потому что когда она узнает, что я обвиняла её в совсем другом поступке, настанет её черед объявлять мне бойкот.

И в общем-то, это будет вполне себе заслуженно.

Весь час до приезда сестры я провела как на иголках, и даже зелёный чай с ромашкой не помог справиться с нервной дрожью. Я схомячила ещё один приличный кусок мороженого, совершенно не чувствуя вкуса, а после принялась за шоколад — от стресса я обычно забываю все нормы питания и ем просто для того, чтобы как-то отвлечься.

И неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы не дверной звонок, выдернувший меня из раздумий.

Даже замок проворачивается не с первого раза — видимо, тоже волнуется.

Яна стоит напротив, боясь пошевелиться, а я будто смотрю на себя в зеркало — тёмные круги под глазами, слегка бледное осунувшееся лицо и нервно подрагивающие пальцы. Тело действует совершенно на инстинктах, не подчиняясь законам логики: хватаю сестру за отворот куртки и втягиваю в квартиру. От неожиданности близняшка «ойкает» и растерянно застывает — совсем как Егор недавно — когда я позволяю себе эгоистично обнять её перед тем, как она начнёт меня ненавидеть.