Чувствуя моё состояние, близняшка металась в постели, словно её мучил кошмар, но слава Богу, чувствовала себя нормально. Родители поначалу хотели отослать её к бабушке, но расстояние роли не играло — в конечном итоге ей всё равно было плохо.

К утру у меня начала шелушиться и зудеть кожа — настолько сухой она стала, несмотря на количество выпитой мною воды.

О том, когда в последний раз ела, я уже даже вспомнить не могла — в горло не лезло ничего, кроме жидкости. И когда после двух дней от такой жёсткой диеты у меня начали вваливаться щёки, родители перестали пичкать меня таблетками и вызвали скорую.

Как итог — острая кишечная инфекция.

Первые несколько дней у меня держалась температура под сорок градусов, я бредила и мучилась головной болью; мне нестерпимо хотелось отсечь её себе, лишь бы не страдать. Родители постоянно находились рядом и всегда в масках — чтобы не заразиться этой дрянью. Дотрагиваться до меня они тоже не решались — по той же причине.

Так в больнице я провалялась целую неделю, прежде чем организм начал вновь принимать пищу. Постепенно я восстанавливалась, но состояние всё равно оставляло желать лучшего — я чувствовала.

Яна пришла к исходу этой недели, потому что мучиться на расстоянии и видеть мучения друг друга — разные вещи.

Первое, что бросалось в глаза — её бледное осунувшееся лицо, будто она болела вместе со мной.

— Как ты? — слышу её тихий голос.

Вздыхаю, потому что можно было и не спрашивать: моё состояние написано у меня на лице.

— Отвратительно, — тихо отвечаю. — А ты?

— Примерно так же, — вздыхает близняшка.

Несколько минут мы сидим в полнейшей тишине, которая не напрягает ни меня, ни сестру, хотя по её лицу я вижу, что она хочет мне что-то сказать.

— Говори уже, в чём дело, — мягко настаиваю я, потому что если на сестру надавить, она будет молчать уже чисто из принципа.

Яна несколько минут молчит, и мне начинает казаться, что, возможно, она меня не услышала меня за собственными мыслями, когда близняшка наконец отвечает.

— У тебя никогда не было ощущения, что ты как будто проживаешь чью-то чужую жизнь, а не свою?

От неожиданности застываю посреди вдоха: уж очень непривычную тему она выбрала для разговора по душам.

— Что ты имеешь в виду? — хмурю брови.

Яна болезненно морщится — как раз в тот момент, когда я чувствую очередной приступ головной боли.

— Просто… Знаешь, иногда у меня такое чувство, будто я не в своём теле, что ли.

Да уж, прояснила ситуацию, ничего не скажешь…

— Я всё ещё не понимаю, о чём ты.

Близняшка тяжело вздыхает.

— Не знаю, как тебе это объяснить. — Она окидывает меня внимательным взглядом. — Мы ведь близнецы, разве ты ничего такого не чувствуешь?

Я прислушалась к своим ощущениям, но не почувствовала ничего, кроме гробовой усталости и слабости. Откидываюсь на подушки, потому что, хоть самое страшное и было позади, сил не хватало даже на то, чтобы просто сидеть, не напрягаясь.

— Нет, прости.

Очередной тяжёлый вздох.

— Ну может это оттого, что ты болеешь, — не слишком уверенно констатирует она возможное объяснение. — Вернёмся к этому разговору, когда ты окончательно придёшь в себя.

Но вопреки всему к этому разговору мы не возвращаемся ни в день моей выписки из больничного ада, ни через неделю, ни через месяц. Когда я не выдержала и сама начала разговор на эту тему, Яна лишь нахмурилась.

— Должно быть, это просто были галлюцинации, я ведь в какой-то степени болела вместе с тобой, — отмахнулась она.

Все мои дальнейшие расспросы заканчивались одинаково, так и не успев начаться — это всё «глюки», «бред», «игра воспалённого разума» и всё в таком духе. Примерно неделю я пыталась вытащить из неё хоть что-то, пока она вообще не начала заявлять, что такого разговора между нами не помнит. Больше давить на неё я не стала и последовала её примеру — махнула на всё это рукой.

А потом, примерно через два месяца после выписки мне приснился сон; вернее, это был скорее кошмар: на улице была глубокая ночь, а я бежала куда-то, на ходу захлёбываясь от собственных слёз. На дворе стояла зима, а на мне были надеты простые джинсы и тоненький свитер; на ногах и вовсе домашние тапочки. Я неслась, не разбирая дороги не только из-за бесконечного потока слёз, но и из-за того, что совершенно не знала, куда мне идти. Внутри огромной дырой зияла пугающая пустота, которая вместо безразличия причиняла адовую по мощи боль, отчего грудную клетку стискивало до белых пятен перед глазами, а дыхание срывалось истеричными всхлипываниями. Я не могла понять, в чём причина этой пустоты, но причиняла она жуткий дискомфорт. И во всём этом не было бы ничего пугающего, если б не одно «но».

Это было не моё тело.

Это была не я.

Хотя лицо, когда я посмотрела на него в отражении витрины, было вполне себе моим.

И всё же что-то было не так.

Я проснулась посреди ночи, в холодном поту, на влажных простынях, и не сразу поняла, где нахожусь, и как меня зовут. Хватала ртом воздух, словно вытащенная на лёд рыба, и никак не могла в полной мере насытить им лёгкие. Ощущение сюрреальности было настолько… реальным, что мне стало не по себе, и захотелось прочистить желудок.

Теперь я в полной мере ощутила то, что два месяца назад пыталась донести до меня близняшка.

Я вскочила с кровати и тихо прошмыгнула в комнату сестры; на приличия не хватало терпения, поэтому я просто включила ночную лампу на её прикроватной тумбочке и бесцеремонно растормошила Яну. Сестра потёрла сонные глаза и недовольно на меня посмотрела.

— Ты хочешь сказать мне что-то настолько важное, что это никак не могло подождать до утра?

— Совершенно верно, — нервно отвечаю, и Яна бросает на меня удивлённый взгляд. — Говоря о том, что ты — это не ты, ты имела в виду эти странные сны, не так ли?

Её лицо немного бледнеет и вытягивается ещё больше.

— Ты… Тебе тоже снились?

— Только что, — киваю головой. — Что всё это значит?

Сестра не может дать мне внятного ответа, хотя и я сама не могу его найти. Мы решаем эту головоломку почти до рассвета, когда уже нет смысла ложиться спать, потому через час вставать на учёбу, и в итоге приходим к выводу; что видим во снах друг друга, просто в повседневную жизнь вплетаются элементы фантастики, подсмотренные в фильмах или ещё что-то в этом роде.

После этой ночи подобное снилось нам ещё раза два или три, а после эти дурацкие сны пропали также неожиданно, как и появились. В качестве причины мы с сестрой остановились на той, согласно которой катализатором послужила моя болезнь, сделавшая наш рассудок уязвимым и впечатлительным, а всё остальное доделала фантазия. Так себе объяснение, конечно, но нам было проще поверить в это, чем во что-то сверхъестественное.

Настоящее время.

Я это к чему вспомнила-то…

Пугающие до чёртиков сны вернулись.

А мы с сестрой и близко не были больны.

Больше всего меня в этой ситуации напрягало то, что все действия «меня-не меня» во снах происходили ночью — я и так не питаю симпатии к темноте, а когда она ещё и оживает в твоём подсознании, в пору было запасаться «Валерьянкой».

В этот раз я одета по погоде: тёплая куртка, утеплённые джинсы и зимние ботинки; с неба лёгкими хлóпушками падали снежинки, город всё ещё по-новогоднему украшен, хотя атмосферы праздника уже не ощущается. Внутри уже нет той пугающей дыры, которая разрывала мою грудь болью четыре года назад, но приятного всё равно было мало; как ни выравнивай скомканную салфетку, складки всё же остаются. Причина такого внутреннего состояния по-прежнему оставалась для меня не ясна, но это определённо должно было быть что-то серьёзное, потому что теперь к боли присоединился ещё и лёгкий оттенок печали.

Мне, пересмотревшей «Сверхъестественного», со стороны это напоминало одержимость: мою душу выдрали из собственного тела и запихнули в тело моей несуществующей копии и заставили прочувствовать настолько реалистичные эмоции, как будто это и не сон вовсе.

В кармане вибрирует телефон, и я тянусь за ним, чтобы ответить на звонок; на дисплее отображаются чьи-то инициалы, но у меня словно шоры перед глазами — совершенно не могу разобрать имя звонившего. Едва палец тянет зелёную трубочку, как я вновь просыпаюсь в холодном поту на взмокших простынях — а ведь я уже успела забыть, каково это.

Самое удивительное — мы с Яной никогда не видим эти сны одновременно; если сегодня таким кошмаром мучаюсь я, то сестра спокойно спит в своей комнате, и наоборот. Так что, скорее всего, наша теория насчёт того, что мы просто видим друг друга, не так уж и безосновательна.

Стоит ли говорить, что после такого я в эту ночь больше не заснула?

Думаю, нет.

На учёбу собиралась вяло и безынициативно; если б не близняшка — вообще осталась бы дома досыпать, но Яна буквально вытолкала меня из квартиры и потащила вниз.

Во дворе, несмотря на раннее утро, группа школьников атаковала друг друга снежками, и на секунду я вспомнила собственное детство, которое прошло в деревне у папиной мамы, которая ушла от нас в мир иной шесть лет назад. Помню, что мы с сестрой стёрли парочку портфелей, используя их вместо ледянки, когда катались с горки — ох и досталось же нам тогда от родителей!

Мы с сестрой рассаживаемся каждая в свой автомобиль — они у нас были абсолютно идентичны, отличались только по цвету — у меня был шоколадно-коричневый, а у Яны — голубой. Иногда мы менялись машинами, и сестра говорила, что так я становлюсь полноценным колокольчиком.

Даже несмотря на то, что я ответственный водитель, мне очень хочется заснуть за рулём, и я пытаюсь всеми возможными способами не дать себе этого сделать: щипаю себя, хлопаю по щекам и включаю свою любимую песню «NiT GriT — Prituri Se Planinata by Stellamara (NiT GriT Remix)» так громко, что вибрируют стёкла.

Но сон с меня слетает, как только я паркуюсь на университетской стоянке и вижу Егора Корсакова в окружении друзей. Я разузнала о нём у своей одногруппницы Марины Серебряковой; как оказалось, о Корсакове знает весь университет — он и четверо его друзей были настолько популярны, что находились на одном уровне с «One Direction» — по местным меркам, разумеется.

Сейчас он стоял в окружении парней, двое из которых обнимали девушек, и так улыбался, что у меня начинало щемить сердце — не бывает настолько красивых идеально сложенных парней. А ещё мне не верилось, что из всех девушек универа он выбрал именно меня — я, может, и не дурнушка, однако вокруг было полно девчонок гораздо красивее меня. Но внутри меня жила маленькая Золушка, которая верила, что даже на таких, как я, принцы тоже обращают внимание.

Из динамиков донеслась песня Адлер Коцба & Timran — «Капучино», и я невольно вспомнила тёплые карие глаза Егора, которые приковывали меня к полу всякий раз, как я попадала в их капкан.

Егор меня не заметил. Пользуясь этим, я вышмыгнула из своей машины и торопливым шагом направилась ко входу. Корсаков был совершенно не похож на Влада, несмотря на то, что тоже в каком-то смысле преследовал меня. Он не уговаривал меня начать с ним встречаться, и вместе с тем его глаза обещали так много, что я каждый раз на мгновение теряла собственную личность. А когда он случайно дотрагивался до меня, по коже ползли огненные всполохи, будто по венам вместо крови текло чистое электричество мощностью в пару тысяч киловатт. Рядом с Егором дыхание учащалось, а сердце неслось бешеным галопом, словно соревнуясь с лёгкими по количеству сокращений.

А тот поцелуй на лестнице… Странно, что моё сердце в тот момент не разорвало грудную клетку и не выскочило прямо на ступеньки танцевать сальсу — таких эмоций я ещё не получала; и, хотя целовалась я не впервые, это был первый подобный поцелуй в моей жизни — искромётный и абсолютно нереальный. И с каждым днём я думала о нём всё больше.

Правда, кое-что меня всё же смущало: иногда у Егора был такой взгляд, будто он вот-вот потеряет тормоза и начнёт сносить головы — в прямом смысле этого слова. Каждый раз, когда я натыкалась на парня в таком состоянии, в горле пересыхало, и хотелось бежать без оглядки.

Не хотела бы я перейти ему дорогу.

Неосознанно прикладываю пальцы к губам, в очередной раз вспоминая наш поцелуй.

Я хотела бы стать для него кем-то другим.

А ещё мне очень хотелось повторения.

От подобной мысли щёки загорели огнём, словно я только что призналась в своём желании во всеуслышание. Осмотревшись по сторонам, я двинулась было в сторону своего факультета, когда за спиной раздался знакомый голос.

— Бежишь от кого-то? — вкрадчиво и спокойно спросил Егор, и я поворачиваю голову на звук его голоса.