Через минуту появляется Сергей. Здоровается и вежливо интересуется, как мне спалось. Отвечаю правду: хорошо, мол, хотя и не знаю, как долго я спал, потому что солнце по-прежнему в самом зените и непонятно, день теперь или ночь. Потом я жалуюсь на официантку. Он коротко произносит:

— Утрясём.

Сергей шепчет что-то портье, и мы возвращаемся в ресторан, обходим длинную очередь (я только теперь замечаю её), кто-то даже кричит нам вслед — куда это мы, мол? — но мой товарищ не обращает внимания.

Садимся за столик, и та же самая официантка, которая совсем недавно выгнала меня отсюда, теперь подчеркнуто вежливо спрашивает, чего мы желаем. Сергей просит меню. Она говорит, что у них нет бумаги для меню, но и так известно, какое блюдо можно заказать.

— А что посоветуете нам вы? — Сергей поворачивается к ней.

— Ростбиф, — отвечает она, не задумываясь.

— Что ещё?

— Ничего.

— Больше ничего нет в меню?

— Завтра, вероятно, будет.

— Почему она была груба со мной? — спрашиваю у Сергея по-русски намеренно громко, чтобы услышала официантка.

— Ах, оставь, — редактор машет рукой. — Она живёт ещё в прошлом.

Здесь вспомнился мне подобный случай, который произошёл со мной в Новосибирске. Мы с моим приятелем из Вроцлава искали какую-нибудь столовую, но все были или закрыты, или с длинными очередями. В одну мы всё-таки вошли, но нас сразу же выгнали оттуда, мы даже не поняли, почему. Знающий человек посоветовал нам купить всё, что нужно, в магазине, а съесть и выпить в парке на свежем воздухе, потому что это лучше, чем в ресторане…

Нам приносят заказанное блюдо и по рюмке водки, которую мы не просили. Выпив, я смотрю на часы и спрашиваю: «Сейчас десять утра или вечера?» Солнце по-прежнему в зените.

— Утро, — отвечает Сергей, усмехаясь. — Ты здесь третий день, а я ещё ничего не написал.

— Когда мы встретимся с Аней?

— Скоро. Давай выпьем. Понимаешь, тут такое дело… Она больна.

— Тем более.

— Врачи не разрешают.

— Она в больнице?

— Она дома, но знаешь…

— Что происходит? Она совсем слаба?

Уверен, это из-за той бабы. Кто она такая? В моей жизни случались удивительные вещи, но чтобы девушка просила меня сделать ей дочку?..

— Видишь ли, Аня уже старушка… — говорит Сергей.

— Но ведь она, кажется, младше меня. Ты хорошо её знаешь?

— Мы познакомились, когда мне сообщили из Москвы, что ты приедешь.

— Надеюсь, с ней ничего опасного не случилось.

— Ну, не знаю. Расскажи, как вы познакомились? — редактор лезет в карман за блокнотом и авторучкой, и я вижу, как потрескалась кожа на его ладонях. — Итак, это было в 1943 году…

Я утвердительно киваю.

— Давай поговорим об этом в номере, там будет удобнее, — предлагаю ему, и он соглашается. — Тем более что столик нужно поскорее освободить. Глянь, какая очередь.

— Ну что, тебе понравился коктейль полярный?

На большом веснушчатом носу Сергея шелушится кожа.

— Ладно тебе, пошли, — я встаю и отодвигаю стул, а Сергей направляется к кассе.

Я рассказываю ему о той женщине, которую оставил в номере.

— Нина? Она была у тебя?

— А что, украдёт что-нибудь? — беспокоюсь я.

— Нет, — он отрицательно качает головой и обращается к дежурной: — Я ведь просил, чтобы её не пускали.

Та пожимает плечами и отвечает, что, мол, за Ниной невозможно уследить, да теперь-то её нет, ушла.

— Это дочь моей Ани?

— Знаешь, Нина — того… — Сергей крутит пальцем у виска.

— Всё равно. Она дочь медсестры, которая спасла мне жизнь. А я — отец этой женщины, Нины. Или нет? У Ани, наверно, были и другие мужчины. Устрой мне встречу с ней, всё равно где, я должен с ней увидеться. Собственно, за этим сюда и приехал. Или дай мне её адрес, сам поеду.

Когда официантка входит с шампанским, я как раз снимаю брюки. У Сергея есть спирт. Я машинально отворачиваюсь, а официантка со смехом спрашивает, что это я там такое прячу от неё.

— Выпейте с нами, — предлагаю я, натягивая нижнюю часть пижамы.

— Тогда мне не удастся спуститься вниз, — шутит она. — Мне придется остаться в вашей постели.

— Было бы неплохо.

Она хохочет и уходит, а Сергей объясняет, что настоящие иностранцы приезжают сюда редко, поэтому бабам это любопытно. А я думаю о том, что такая вот девка была бы интересна в постели.

— Кто такие «настоящие иностранцы»?

— Финны, поляки, немцы… Ну а те, что из Таджикистана, Улан-Удэ, Киргизии — это иностранцы свои… Итак: Анна работала в госпитале, когда в сорок третьем туда привезли тебя раненого…

Сергей записывает, а я пью коктейль, и мне не даёт покоя мысль о том, что здесь, на далёком севере, где полярная ночь длится три месяца, у меня есть дочь, которой за сорок.


…Сквозь сон я чувствую, что рядом со мной девушка. Я прикасаюсь к ней то коленом, то плечом, провожу ладонью по её груди, чтобы убедиться в том, что это не Сергей. Нет, это всё же женская грудь и довольно-таки пышная, но я ещё не верю самому себе. Я опускаю руку ниже и чувствую густые жёсткие волосы и влажное тепло, но мой мужской орган не реагирует. Поворачиваюсь к ней спиной. Я почти сплю — и не знаю точно, где нахожусь: в Москве, в Лесной Подкове или в Хырове, в родном моём городишке на востоке Польши. И вдруг я ощущаю прилив энергии и, наконец, совершаю-таки то, что предначертано Богом… или мне это только снится.


Кто-то будит меня, я открываю глаза. В наполненном солнечным светом номере стоит Сергей, на нём тёплая рубашка, свитер и мятые вельветовые брюки.

— Одевайся, едем к Ане.

Взволнованный этой внезапной переменой, я соскакиваю на пол, замечая при этом, что женщина, которую Сергей гонит из моей постели, это не официантка, как мне сначала казалось, а Нина.

— Марш отсюда! — говорит ей редактор, и я чувствую себя несколько уязвленным тем, что выгоняют мою дочь. «Нет, — думаю потом, — он знает, что делает». А я… как бы поступил я, если бы увидел, что мой приятель спит со своим взрослым ребёнком противоположного пола? Притворился бы, что не замечаю этого?

Нина выбирается из постели и, сияя тучными ягодицами, хлопает в ладоши: «У меня будет дочка!» Не обращая внимания на Сергея, который велит ей уходить, она спокойно натягивает на себя слишком тёплые для такой жары трусики и плотную юбку.

Я смотрю на редактора и ничего не понимаю, но он старается казаться равнодушным. «Кровосмешение», — думаю я и тотчас же начинаю подыскивать себе оправдание: ведь я был уверен в том, что рядом со мной лежит официантка.

Когда мы усаживаемся в автомобиль, я вижу танцующую возле гостиницы Нину и кричу ей:

— Я еду к твоей маме. Ты с нами?

Сергей толкает меня в плечо.

— Нет, — отвечает она, продолжая хлопать в ладоши.

— Почему?

— Потому.

Сергей тихо говорит мне: «Оставь её», — но я его не слушаю.

— Мама не захочет разговаривать со мной, — кричит мне эта полная, широкая в бёдрах женщина, но она вовсе не выглядит расстроенной.

— Если поедешь со мной, непременно захочет. А впрочем, как знаешь.

Квартира Ани — на втором этаже старого кирпичного здания. Когда я впервые побывал в этих краях, Мурманск был, главным образом, деревянным и одноэтажным. В порту стояли всё больше сараи и бараки.

Аня встречает меня, сидя в кресле. Это и в самом деле немолодая женщина, хотя она и младше меня на год или на два. Жизнь в здешних условиях, за Полярным кругом, отнюдь не легка. Я помню ту зиму сорок третьего, мороз, пургу, ночную мглу — казалось, этому не будет конца. Бледные, промёрзшие, голодные медсестрички спасали нас, как могли. Теперь я Аню не узнал бы, даже если бы был уверен, что это она: я ведь помню девушку по имени Аня, помню её голос и лицо с сияющими в полумраке глазами.

— На улице ты не узнал бы меня, верно? — спрашивает она.

— Ты меня тоже. Оказывается, у тебя есть дочь.

— Эдик, у меня нет дочери. Детей у меня нет.

— Вообще? — я чувствую, что у меня на лбу проступают капли пота.

— И вовсе не потому, что я была ни на что не способна. Нельзя мне было, медсёстрам не разрешали. Чего удивляешься? Такое решение принял комсомол.

— По всей России?

— Нет, только в нашем госпитале. Медсёстрам и нянечкам рожать не позволялось. Время было такое. Нужно было работать, а не детей рожать. Не было тогда условий растить детей, разве не помнишь? Если бы родились, всё равно замёрзли бы или умерли от голода.

— А Нина?

— Вот именно, — подхватывает Сергей, поигрывая своей авторучкой. — Расскажите, пожалуйста, нашему товарищу, как всё это было.

— Она доставила тебе неприятности? — волнуется Аня.

— Нет.

— Машенька, сделай нам чайку. С малиной… Что касается Нины, то здесь вот что получилось: когда немцы подходили к городу, семейных эвакуировали из Мурманска в Сибирь. Оставили только медицинских сестёр и ещё несколько женщин из кухни и канцелярии. Город бомбили по нескольку раз в день. Какой-то мужчина бежал с ребёнком в убежище и вдруг упал, закрыв дитя своим телом. Мужчину убило осколком, а девочка осталась. Убитый оказался Васькой Потаповым, его жена погибла в порту. Мы взяли ребёнка. После такого шока девочка лет до десяти вообще не разговаривала. Писать и читать до сих пор не умеет, а вот меня (а я ухаживала за ней лучше других) называла «маменькой». Я не пыталась доказать ей, что она ошибается, мне не хотелось делать ей больно, у других деток ведь есть мамы. Не знаю, как зовут её по-настоящему. Назвала её Ниной. Когда она спрашивала: «Где мой папа?», — отвечала ей, что он на войне, но обязательно вернётся. У меня и в мыслях не было сказать бедной малышке, что она сирота. И она хорошо запомнила, что отец вернётся, ведь и в самом деле люди приходят с войны, не все, но хоть некоторые. И теперь Нина всё время спрашивает, закончилась ли война. А когда я отвечаю, что уже закончилась, она вспоминает о том, что ждёт папу. Бегает в порт к стоящим в гавани кораблям или встречает поезда, которые приходят из России, — это продолжается вот уже сорок лет. Иногда бросается на шею к приезжим и кричит «папочка!». Бедная девочка совсем не помнит своего отца, у неё даже его фотокарточки нет. А я уже не могу отказаться от своих слов. Да она и не поверила бы. Она, часом, к тебе на шею не бросилась?

— Нет. А где она живёт?

— Я устроила ей однокомнатную квартиру, а питаться она ходит в порт, сама готовить не умеет.

Машенька (судя по всему, ровесница Ани) подаёт нам чай в стаканах и малиновое варенье в блюдечках.

— Я часто думала о тебе, — Аня трогает стакан. — У нас, помнится, одна и та же группа крови. Рада, что вижу тебя здоровым.

Не знаю, правда ли то, что рассказала мне Аня о Нине. Если даже она и выдумала эту сказочку, на то, вероятно, есть своя причина.

— Я тоже вспоминал тебя. И самое лучшее тому доказательство — вот он я, здесь.

— Расскажи, что было дальше после того, как ты уплыл из Мурманска? Знаю, тебя допрашивали, как и меня… Может быть, по рюмочке чего-нибудь покрепче? У меня есть что-то вроде ликёра, из трав. Сама я не пью, но… он у меня уже много лет. Машенька, подай-ка нам это зелье, ты знаешь, где оно… Нина иногда лезет к некоторым в постель, — Аня берёт меня за руку, — хочет иметь ребёнка, но…

— Она что — неспособна иметь детей?

— Вообще не знает, откуда берутся дети. Сергей, не пиши об этом, не стоит… Ей кажется, что достаточно улечься рядом с мужчиной в постель — и будет ребёнок. У Нины уже несколько раз была ложная беременность. Давайте выпьем по рюмочке. Пожалуй, и я с вами, половинку. Машенька, давай и ты тоже. Повод у нас такой — торжественный…

Я пью и размышляю над тем, было ли у меня что-нибудь с Ниной или нет, а если было, то будет ли ребёнок. А что если родится у меня вторая дочка, первая за Полярным кругом?..