Смит Паула Вин - Муза художника

Фрейя вошла взглянуть. Действительно, искривленные дверные проемы казались живыми; солнечные лучи почти вибрировали, прорезая облачка мелкой пыли, висевшие в воздухе комнаты. Неужели эти природные формы и вправду выглядят более одушевленными, чем неподвижная фигура в черном одеянии? Ткань платья была более светлой в складках, где на нее падал свет. Бледная кожа на затылке женщины, над воротником, усиливала контраст картины, так и называвшейся: «Интерьер с фигурой».

Фрейя почувствовала, что обязана вступиться за любимого художника Алстедов.

— Но разве его цель не изучение света и форм?.. — начала она, имея в виду, что главным на картинах были прямоугольные плоскости — окна, полы, стеновые панели, дверные проемы, — которые обрамляли центр полотна вне зависимости от того, находилась в нем фигура или нет. — Разве это не именно то, чего добивался Риис? Когда художник приходит к такому видению, все, что он рисует, становится для него геометрическим объектом. По определению.

Питер смотрел на нее скептически.

— Эти идеи… ты взяла их у Холдена. Я прав?

— У кого?

Фрейя была возмущена. Неужели Питер считает, что она может разобраться в существе вопроса, только если прочитает об этом где-то?

— А, ну ладно. Все же тебе стоит на это взглянуть. У меня где-то здесь есть копия.

Он порылся в двух ящиках, после чего вручил ей стопку скрепленных степлером страниц.

— Я давно его не перечитывал. Исследование было опубликовано несколько лет назад. И Холден упустил некоторые ключевые аспекты, касающиеся Рииса. Но это источник, на который все ссылаются, решающее слово о художнике. Я уловил, что идеи, изложенные в нем, совпадают со сказанным тобою сейчас. По мнению Холдена, творчество Рииса — прообраз абстрактного экспрессионизма. Из-за этого его геометрического фокуса. Я знаю, у нас в офисе есть еще одна копия. Так что можешь взять эту себе.

Воодушевление придало голосу Питера те интонации, которых ему так не хватало, когда они поддразнивали друг друга. Фрейя постаралась не выдать своего волнения, когда его пальцы ненадолго задержались на ее запястье.

— Спасибо.

Она держала страницы в руках, не зная, как поступить, затем положила их на пустой стол мистера Алстеда. Ее не прельщало тратить время на какое-то научное исследование стиля Рииса. Но Фрейя прекрасно понимала: статью Холдена ей прочитать все-таки придется, причем очень внимательно, если она хочет показать Питеру достаточную заинтересованность его работой и выяснить, что же он скрывает.

На столе лежала папка из манильской бумаги с потертыми краями. Обычно Питер держал ее в своем портфеле, но они поздно вернулись, проведя долгий день в библиотеке, и он пробыл в доме всего несколько минут — ровно столько, сколько ему понадобилось, чтобы отклонить ее предложение.

По возвращении из библиотеки Фрейя обнаружила в прихожей оставленное Софией послание, в котором та сообщала, что уходит к подруге на чашечку чая. Узнав из записки, что хозяйка не вернется в ближайшие два-три часа, Фрейя предложила Питеру сходить выпить чего-нибудь в пабе неподалеку, на главной улице в квартале от станции метро. Подошел к концу трудный день, проведенный в изучении документов, и теперь ей вспомнилась прекрасная английская традиция заглядывать после работы в паб. Когда-то это был их с Питером пятничный ритуал. Сидя в темных прокуренных помещениях перед высокими пивными бокалами, наполненными золотистой жидкостью, они могли расслабиться после того, как всю неделю напряженно работали под пристальным взглядом Мартина. Поначалу Питер практически заставлял Фрейю идти туда, говоря, что ей «нужно немного развеяться». И был прав. Она радовалась возможности проводить с ним время вне работы в галерее, пусть даже после нескольких пинт, которые Питер выпивал, ей неизбежно приходилось выслушивать долгие восхваления или, наоборот, поношения в адрес девушки, с которой он на тот момент встречался. Намного больше удовольствия Фрейя получала от более давних разговоров, когда они насмехались над американскими одноклассниками, никогда не бывавшими за границей, строили догадки о личной жизни персонала галереи и обсуждали проект, над которым в то время работали.

Но сегодня, когда она предложила возобновить их старый обычай, Питер заявил, что у него нет времени. Он быстро ушел после очередного звонка Холлис. Фрейя осталась наедине с особенной папкой Питера, которую тот бросил на своем рабочем столе. Мягкость старого ковра приглушала шаги Фрейи, когда она пересекала кабинет, чувствуя усиливающийся лимонный запах мебельной полироли. Стоя перед столом Питера, она несколько мгновений поколебалась, прежде чем открыла папку и начала изучать ее содержимое.

Внутри Фрейя не обнаружила ничего, кроме пачки репродуцированных изображений картин — различающихся по размеру, цветных и черно-белых вырезок и фотокопий из журналов по искусству и выставочных каталогов. Она на глаз определила, что в общей сложности их около шестидесяти. Единственными комментариями к ним были даты; в верхнем правом углу каждого листка Питер карандашом надписал год создания картины. Шесть фотографий полотен, хранившихся у Алстедов, датированных периодом между тысяча девятьсот вторым и тысяча девятьсот седьмым годами, казались засунутыми в пачку в случайном порядке. Даже эти знакомые черно-белые изображения не были напечатаны на фотобумаге хорошего качества, а представляли собой обыкновенные компьютерные распечатки.

Она могла лишь заключить, что Питер потратил много усилий с целью рассмотреть коллекцию Алстедов в более широком контексте. Ничего удивительного — задача предсказуемая и неизбежная, если исследуешь творчество художника, недостаточно выдающегося, чтобы быть удостоенным персональной ретроспективной выставки или каталога. Ничто из увиденного не могло объяснить Фрейе ту секретность, которой Питер окружил свою папку. Некоторые изображения были расплывчатыми, с трудно различимыми деталями. Что такого важного он обнаружил? Вплоть до настоящего времени большая часть сведений о творчестве Рииса была почерпнута Фрейей из статьи, которую дал ей Питер. Она прочитала ее от корки до корки, хотя язык Холдена показался ей слишком вычурным.

Развертывая веером пачку фотокопий, Фрейя вспомнила, как Питер обмолвился, что Холден упустил какие-то важные детали. Если значение имели приписанные к изображениям даты, возможно, упущенные прежним исследователем факты были как-то связаны с порядком, в котором Риис написал свои картины. Ей придется просмотреть очерк Холдена еще раз, но, насколько она помнила, тот анализировал творчество Рииса в целом, не разделяя картины на ранние и поздние. Исходя из своего предположения, Фрейя начала сортировать картины по годам. Ее руки двигались почти сами собой. Может быть, открытие Питера имело отношение к хронологии. Если она разложит картины в порядке их написания, возможно, ей тоже удастся это увидеть.

У нее имелся еще один кусочек от этого пазла. Когда она была в кабинете в первый раз, Питер наспех собрал эти самые фотографии. Фрейя помнила, что он смешал две кучки, вероятно, две категории, на которые разделил их. Если хронология действительно играет какую-то роль, возможно, содержимое этой папки поможет ей определить дату, разделяющую две группы. Расположившись в кресле Питера, она взяла всю пачку фотографий в одну руку, а другой начала их раскладывать: ряд самых ранних картин вверху, слева направо, затем следующий ряд, и еще один. На столе было недостаточно места, и изображения частично накладывались друг на друга, но Фрейя пыталась определить, где может проходить черта. Когда все копии были разложены, она поняла.

— Тысяча девятьсот шестой, — вслух произнесла Фрейя год, который внезапно приобрел значение, год, который делил картины на две четко выраженные группы.

Она слишком погрузилась в размышления и не услышала звук открывающейся входной двери. Как Фрейе было известно, у Питера имелся свой ключ, но сегодня он очень не хотел задерживаться после работы, поэтому ей и в голову не могло прийти, что он станет утруждать себя и возвращаться за забытой папкой. Однако внезапно она обнаружила Питера уже стоящим над ней и смотрящим на рассортированные фотографии. Его резкий голос, в котором не слышалось обычной беззаботности, прорезал тишину:

— И как это, по-твоему, называется?

Понедельник, 13 ноября.

Наши комнаты не такие тихие, какими кажутся на картинах. Мы слышим шаги, а время от времени и приглушенные голоса из квартиры наверху, а также стук копыт по мостовой. И колокол церкви Спасителя. Ее высокий шпиль, вокруг которого вьется золотая лесенка, хорошо виден из наших окон в задней части дома. В комнатах, какими они предстают на полотнах, стекла выглядят мутными; сквозь такие ничего разглядеть нельзя.

Чтобы добиться того минимализма, к которому стремится Виктор, при подготовке сцены для рисования нам приходится переносить в другую комнату лампу, часы, подсвечник и даже несколько стульев. Фактически у нас мало мебели, но в глазах моего мужа посторонние объекты, не вписывающиеся в задуманную им композицию, нарушают геометрию пространства. Что касается меня, я понимаю: роль натурщицы заключается в том, чтобы не мешать ходу работы. Некоторым девушкам быстро надоедает позировать, и они начинают болтать и вертеться. Я научилась тихо сидеть и неподвижно стоять. Уверена, что при желании вполне могла бы освоить опыт восточного мистика, который способен удерживать мозг в состоянии покоя так же легко, как тело, сохраняя его ясным, словно воды озера в тихий день. Однако мой мозг никогда не бездействует. Разум находится в моем полном распоряжении, и рисованию нисколько не мешает, если, позируя, я обдумываю планы на день или о чем напишу в дневнике после наступления ночи.

Я слышу тихие звуки от мольберта, за которым работает Виктор: вот он отбрасывает смятый металлический тюбик с краской, вот выбирает из банки нужную кисть, пододвигает стул ближе к мольберту; то и дело у него вырываются короткие самокритичные и недовольные возгласы. Сперва они относятся к художественному решению картины в целом, построению линий. Но и в процессе последующей работы над полотнами, постепенно заполняя свободное пространство карандашного эскиза короткими легкими мазками, Виктор не бывает доволен. Он работает слишком напряженно, заставляя себя проводить за мольбертом почти все часы бодрствования. Остро и с беспокойством мой муж осознает, что его отец заболел и так никогда и не смог продолжить работу, достигнув возраста, в котором сейчас находится сам Виктор. Он опасается, что его трудоспособность прекратится подобным же образом, поэтому пытается отдалить свой конец, пожалуй лишь приближая его. Когда я уверяю мужа, что у него еще много лет впереди, он не слушает меня.

Хотя Виктор так подолгу смотрит на меня каждый день, я не уверена в том, что именно он видит. Знаю, мой темный силуэт резко контрастирует со стенами, окнами и дверями. В этом смысле я служу той же цели, что и мебель, темные очертания которой выделяются на серо-белом фоне. В качестве основных красок Виктор использует цинковые белила, черную слоновую кость и темно-желтую жженую сиену, смешивая их с самой малостью оливково-зеленой, неаполитанской желтой или розовой, но лишь для того, чтобы искусно подчеркнуть (как устрица — жемчужину) свою серую палитру. Он кладет более плотные слои краски в то место картины, куда падает свет, и постепенно снижает интенсивность цвета, тем самым подчеркивая участки наибольшей яркости. Виктор почти никогда не разговаривает, когда рисует, но позже показывает и объясняет мне, чего пытается добиться.

В скором времени мы ожидаем с визитом советника Алстеда, который уже приобрел четыре картины и, возможно, купит еще несколько. Виктор сказал, что торговцам он предпочитает коллекционеров, а этого Алстеда уже можно назвать меценатом. Его неизменно высокая оценка картин Виктора, выраженная всего в нескольких словах, так импонирующая моему мужу, всегда оставляет того чуть менее неудовлетворенным. Советник — учтивый мужчина с традиционными взглядами. Ему нравятся надлежащая обходительность и хорошие манеры. Когда он бывает у нас, я благодарю Бога за то, что получила соответствующее воспитание в дядином доме и знаю, как следует преподносить себя в обществе: дружелюбно, но не экспансивно. Хотя Виктор ничего не говорит и даже, возможно, не замечает этого, мне кажется, советник Алстед приходит в наш дом для того, чтобы увидеть не только картины, но и меня. Он смотрит на нас одинаковым одобряющим взглядом и иногда, в своей величественной манере, обращается ко мне как к музе.