— В любом случае рад, что тебе лучше. А сейчас извини, но я немного спешу.

Фрейя отступила, пропуская его, и в объемистом дождевике, с портфелем и зонтом в руках он пересек прихожую. Локтем придерживая входную дверь открытой, Питер выставил зонт наружу и с шумом его раскрыл. Опустив голову и прикрываясь зонтом как щитом, он двинулся на улицу, где покрытые листьями ветви клонились под натиском дождя и ветра.


Из-под лестницы донесся звук, похожий на приглушенный крик.

— София? — позвала Фрейя и поспешила вниз, к кухне.

Когда она спустилась, София, если вскрикнула она — а больше в доме никого не было, — выглядела, как обычно, невозмутимой. Она убирала с обеденного стола третий набор столового серебра и третью тарелку, два других прибора пребывали на своих местах.

Питер собирался остаться? Между ними состоялся какой-то разговор? Фрейя вдруг подумала о том, с какой поспешностью он ушел. Тем временем София, повернувшись к ней спиной, продолжала методично раскладывать лишние льняные салфетки и столовые приборы по ящикам серванта. Медлительность ее телодвижений говорила сама за себя. Внезапно с горьким чувством Фрейя осознала, что хозяйка дома иногда забывается и по-прежнему машинально накрывает на стол и для своего мужа.

— Ну, что думаешь? — спросила София и сделала попытку улыбнуться, когда Фрейя вошла в кухню, чтобы предложить свою помощь. — Согласись, у нее был драматический темперамент — у Северины?

Вместе они отнесли горячие блюда — тарелку с тонкими ломтиками ростбифа, еще одну — с приготовленной на пару спаржей, а также корзинку с дрожжевыми булочками Маргарет — к обеденному столу. Фрейю мучила совесть из-за того, что она не помогла Софии приготовить всю эту еду, пусть даже та сама велела ей читать дневник. Под низким потолком комнаты без окон они сели ужинать.

— Я стараюсь изо всех сил, но у меня большие проблемы с языком. Я дошла только до приезда ее брата на Рождество.

Увидев на серванте початую бутылку вина, Фрейя направилась к ней и наполнила их с Софией бокалы, после чего снова села за стол. Она изучала французский в школе и колледже, но со времени ее последней попытки читать что-либо на этом языке прошли годы.

— Это может прозвучать глупо, — добавила она, — но мне кажется, есть что-то важное для нее, о чем она не говорит напрямую. Или все разъяснится к концу? Боюсь, я могла это пропустить.

— Нет, ты права. Она никогда полностью не объясняет.

София ловко положила кусочек мяса на тарелку, которую протянула Фрейе в обмен на бокал с вином.

— Но если собрать все ее намеки воедино, то становится ясно, что они указывают в определенном направлении. Когда дневник только попал к нам, я потратила много недель, расшифровывая все это.

— И когда он попал?

— Дневник оказался у нас через много лет после картин. Когда мы были в Бухаресте, он пришел по почте, без каких-либо сопроводительных бумаг. Нам всегда казалось, что должно было быть письмо, сообщающее, кто его послал и каким образом он попал в руки этого человека. Но ничего, кроме дневника, в посылке не было.

— Я думаю, — предположила Фрейя, — кто-то мог разыскать мистера Алстеда как потомка мецената, упоминающегося на его страницах. Возможно, этот человек решил, что владельцу картин должен принадлежать и дневник.

— Так считал и Йон.

Несколько минут они ели молча, слышалось лишь звяканье ножей и вилок о тарелки. Потом София спросила:

— Но неужели ты и вправду не смогла разгадать ее тайну?

— Мой французский недостаточно совершенен для этого. Или она слишком утонченная для меня.

— В общем-то, неудивительно, что ты не заметила. Я потратила много часов, перечитывая эти строки, пока не поняла. К тому же леди не всегда говорили прямо об… определенных вещах. Думаю, самый прозрачный намек — это когда она пишет о растущей внутри новой жизни. Образное выражение, которое, как мне кажется, становится вполне буквальным.

— Значит, хотя Виктор не собирался заводить детей…

— Думаю, в конце концов ей удалось его переубедить. Северина столько всего перенесла! Но с радостью меняет роль музы на роль матери. По предположению меценатов, она больше не появляется на картинах, потому что на нее наваливаются новые обязанности.

— Когда Северина пишет о том, что с трепетом готовится, или как-то так…

— Эти «приготовления», я думаю, могли быть самыми разными, — размышляла София, задумчиво глядя в тарелку. — Возможно, она шила детскую одежду и белье или использовала это время, чтобы вести с мужем разговоры о необходимости пополнения в их семье. Когда Северина писала о своем любимом времени суток, я полагаю, она могла даже иметь в виду…

— …то, что они называли супружескими отношениями? — пришла ей на помощь Фрейя.

София улыбнулась. Они чокнулись бокалами с вином.

— Но почему Виктор так неохотно продавал картины с пустыми комнатами?

— Его истинной страстью было рисовать жену. К изображениям пустых комнат он относился как к обыкновенным упражнениям. И значение для него имели лишь те картины, что изображали его музу, только их он рассматривал как высшее искусство. Но Северина убедила его в другом — ради их новой семьи и достатка.

София поставила свой бокал и взяла из корзины булочку.

— Если бы Риисы имели прямых потомков, это было бы хорошо известным историческим фактом, — произнесла Фрейя.

Откусывая нежный зеленый кончик от побега спаржи, она обдумывала, как можно использовать дневник наряду с другими источниками. Возможно, София сейчас дала ей ключ к тому, что искал Питер. Фрейя отложила вилку и, осторожно подбирая слова, сказала:

— Теперь я понимаю, почему вы хотите сохранить все это в тайне. Вы с мистером Алстедом единственные, кому об этом известно?

— Даже Йон не читал дневник полностью. Мой муж прекрасно говорил и писал по-английски, а вот романские языки ему давались не так легко. Мехико и Бухарест стали для него довольно проблематичными назначениями.

Фрейя поколебалась, прежде чем задала следующий вопрос:

— Вы уверены, что хотите держать это в тайне от Мартина и его персонала?

София выглядела искренне удивленной.

— А к ним это какое отношение имеет?

— Ну, это часть работы Питера. Ему поручили исследовать жизнь художника. Вот почему они интересуются личными документами.

— Хм!

София отломила кусок булки и посмотрела на него.

— Они то и дело спрашивают меня о бумагах Виктора, о письмах Виктора, о том Виктора, о сем Виктора. Задумайся об этом, Фрейя. Виктор мог даже не подозревать о существовании этого дневника! Нет никаких доказательств того, что он когда-либо его видел. Это был ее дневник. Я думаю о нем, как… как о личной комнате, почти спальне. Это не место для публичных посещений. И уж конечно, она писала его не для того, чтобы кто-то пользовался им как историческим источником. В те времена жизнь женщины не считалась чем-то значащим.

— С практической точки зрения, — упорствовала Фрейя, — дневник хотя бы доказывает, что Риис действительно продал свои работы дедушке вашего мужа. Насколько я понимаю, установить подлинность этой сделки — это целая проблема, для решения которой не хватает веских аргументов. Вы бы могли покончить с ней, показав им книжку. Там все сказано.

— А что случится потом, когда они подвергнут сомнению подлинность самого дневника? В конце концов, пока у нас есть только книга, которая появляется в один прекрасный день из ниоткуда и прислана даже не дипломатической — обычной почтой.

София продолжала разрывать булку на куски, затем потянулась и пододвинула к себе масленку. Ее рука с ножом, которым она подцепила масла, повисла над столом, затем женщина вздохнула и опустила нож на тарелку.

— Я просто не хочу превращать эти глубоко личные размышления в официальный документ. Сама мысль о том, что кто угодно — Питер, Мартин, все их друзья и коллеги — может обсуждать написанное на этих страницах… Я бы предпочла не выпускать дневник из рук.

— Но вы же показали его мне.

— Мне казалось, я могу поделиться этим с тобой. Не ожидала, что ты станешь на их сторону.

— Я не на их стороне. Честно! Я понимаю, о чем вы говорите. И мне бы хотелось прочитать его полностью. Дайте мне еще одну попытку. Я просто хотела убедиться, что вы обдумали…

Но София была непреклонна.

— Северина Риис не вела один из «блогов», или как там это называется у современной молодежи. Ее дневник — это личное, таковым он и останется. Он вернется обратно на полку. Таков мой выбор: Северину должны оставить в покое.


Витрина демонстрировала пешеходам Нью-Бонд-стрит живописную картину восемнадцатого века в изысканно украшенной раме: мачтовый военный корабль посреди бушующего моря. Малиновая вывеска над окном, на которой значилось: «Картинная галерея Мартина Дюфрена» — давно уже потускнела. Отчасти по привычке, отчасти из любопытства Фрейя воспользовалась моментом, чтобы рассмотреть живописную манеру, в которой были выполнены волны. Через месяц в Национальном морском музее открывалась экспозиция, посвященная Трафальгарскому сражению. Она была в списке Фрейи, но теперь едва ли вписывалась в ее планы.

Чтобы попасть в галерею, нужно было подняться по крутой лестнице на второй этаж. Минуя лестничный пролет, который вел к входу, Фрейя пару раз сжала и разжала кулаки. Она не думала когда-нибудь вернуться сюда снова, не говоря уже о том, что причиной тому будет еще одна попытка с ее стороны помочь Питеру. Взгляд сквозь просторные стеклянные двери живо воскресил в памяти ее последний день на работе. Тогда она сообщила Мартину, который находился в компании своего нью-йоркского гостя, что слайды с изображениями подготовленных к продаже редких произведений искусств из частной итальянской коллекции (ради того, чтобы их увидеть, этот человек специально пересек Атлантику в салоне первого класса) каким-то образом попали не в ту папку и накануне были уничтожены в бумагорезательной машине.

Молодой помощник с прилизанными волосами и в галстуке с ослабленным узлом — наверное, самый новенький из стажеров — впустил ее внутрь и нерешительно топтался на месте, как если бы было прохладное время года и он хотел принять у нее пальто и головной убор. Представившись, Фрейя принялась высматривать в его глубоко посаженных карих глазах признаки того, что о ее позорном поступке все еще помнят в галерее, но имя ему явно ни о чем не говорило. Она отказалась от предложенных чая или кофе, представив, как от волнения роняет чашку. Шагая по коридору в направлении кабинета Мартина, Фрейя так и видела ударную волну капель, хлынувшую в тот последний день на зеленые стены и бежевый ковер, после того как нью-йоркский клиент, очень состоятельный человек, потряс своим мокрым зонтом на этом самом месте, понося некомпетентных людей, которые отняли у него драгоценное время.

В глубокой тишине, развернувшись к двери вполоборота, владелец галереи восседал за столом в стиле ампир, заваленным бумагами. Фрейя сделала над собой усилие и посмотрела прямо на обрюзгший профиль; человек этот был так бледен, что возникали мысли о плохом здоровье, а выражением лица чем-то походил на корову, невозмутимо жующую жвачку. Грузный Мартин Дюфрен откинул назад свою огромную голову, чтобы взглянуть на посетителя.

— А! Мисс Фрейя Мур, — произнес Мартин, отчетливо проговаривая и растягивая, но как-то нетерпеливо обрывая каждое слово.

Его голос разнесся по галерее.

Волосы бывшего начальника Фрейи выглядели нечесаными и немытыми, но ткань шитого на заказ костюма имела сложные переплетения и демонстрировала мастерство портного, умудрившегося подогнать ее под эти несимметричные рыхлые плечи.

— Мне говорили о твоем возвращении. Надеюсь, хорошо проводишь время?

Казалось, ему было совсем не любопытно, зачем она пришла. Своими белыми руками Мартин проворно разбирал разбросанные по столу бумаги — стопки газет, черно-белые распечатки, глянцевые страницы, вырезанные из журналов, — в поисках чего-то. После небольшой паузы он заговорил снова:

— Должен сказать, Йона Алстеда нужно поблагодарить за как нельзя более удачное время смерти.

Фрейя пыталась обнаружить на широком лице владельца галереи хоть какой-то намек на юмор.

— Хотя, подозреваю, его вдова вряд ли с этим согласилась бы. По общим отзывам, идеальная была пара.

Мартин развернулся в своем кресле спиной к ней и посмотрел в окно на красочные баннеры и витрины Нью-Бонд-стрит.

— Я только хочу сказать, что более благоприятного момента для того, чтобы коллекция попала ко мне, и представить себе нельзя. Как тебе известно… — Сложив ладонь пригоршней, он протянул одну руку вперед, словно хотел зачерпнуть свет из окна. — Хотя ты, возможно, больше не следишь за тенденциями на рынке. Разреши.