Тепло ее натиска поднимается по его безжизненной руке.

— Ну же! Хватит работать, спускайтесь и послушайте о том, как Фрейя побывала в цирке. Вы ведь не работать сюда пришли, Йон, а предаться размышлениям. Если бы вам действительно хотелось поработать, вы бы включили свет.

Повинуясь, как прилив — луне, Йон беспрекословно поднимается, решительно отодвигает кресло, которое протестующе громко скрипит, и задается вопросом, выглядит ли он старым или хотя бы старомодным. У него в груди ощущение тяжести; он выше, чем Маргарет, и ему не удается разглядеть ее затененное лицо, чтобы понять, испытывает она к нему презрение за слабость, остается равнодушной к его мучениям или тоже изо всех сил старается прервать этот ток между ними, что идет в обоих направлениях. Лелея крохотную надежду на последний вариант, Йон преисполняется дедовского достоинства и собирается с остатками сил, которые вкладывает в свои осанку и голос.

— Ну что ж, давайте послушаем о цирке, — говорит он.

На правах хозяина дома Йон провожает Маргарет в коридор, затем к верхней площадке лестницы и вниз. Его рука в пугающей близости застыла над ее гибким станом. (Она чувствует хоть что-нибудь?) Логан и София, стоящие внизу с коктейльными бокалами в руках, поднимают головы и наблюдают, как он следует за Маргарет, которая своей легкой покачивающейся походкой словно глумится над его тяжеловесностью. Йон по-прежнему не видит ее лица, но в любом случае к этому моменту она уже должна была принять выражение, соответствующее веселому духу их компании.

Внизу, в центре комнаты, готова к выступлению малышка Фрейя. В прошлый раз они слушали, как она пятерками считает до ста. Это потребовало от нее чудовищных усилий памяти, сопровождаемых рядом выразительных взглядов в сторону Логана, в которых Йон усмотрел оттенок опасения. Но сейчас им предстояло получить цирковой отчет. Фрейя усаживается на стопку диванных подушек и перечисляет, что ей понравилось: прохладительные напитки и шоколадки, которые они купили до начала представления и взяли с собой на свои места в третьем ряду; блестящие костюмы, акробаты, верблюды, воздушные гимнасты, жонглеры, но больше всех — «тетенька, распиленная на три части».

— Это труппы из Москвы и Будапешта, объезжающие страны советского блока, — встревает Логан, попутно набирая пригоршню соленых орешков.

Тем временем сидящая рядом с Фрейей София внимательно смотрит на девочку и задает наводящий вопрос:

— А что меньше всего понравилось?

— Мыльный клоун, — не задумываясь, отвечает Фрейя. — Там был такой клоун, который пускал вокруг всего себя мыльные пузыри, — объясняет она Алстедам. — Он выливал воду из ведра и скользил, дурачился со своей шваброй, и падал, и все время ударялся головой, и выглядел грустным. Но они все возвращали и возвращали его назад после каждого номера!

Тут она вдруг сурово оглядывает аудиторию своими серыми глазами, мерцающими, как старинное стекло, удостоверяется во всеобщем внимании и сообщает:

— Я просто хотела, чтобы он ушел.

ЛОНДОН, ИЮНЬ 2005 ГОДА

Возле дома был припаркован фургон реставраторов, а влетевшего внутрь Питера, казалось, переполняла новая энергия.

— Я прошу прощения за опоздание! Проспал. Не ложился до трех утра. У меня был телефонный разговор, который, думаю, покажется вам намного интереснее, чем выяснение того, скопировал Холден материал из дневника или нет.

— С кем разговор? — спросила Фрейя, откусывая кусок тоста, с которым вышла из кухни.

Софию, все внимание которой поглотил приезд реставраторов, убедить позавтракать ей не удалось.

— Я нашел дожившего до наших дней родственника Грейс ван Дорен. Ее племянника.

Питер поднял глаза на Фрейю, чтобы посмотреть на ее реакцию.

— Он вышедший на пенсию стоматолог. Живет в Элмхарсте, штат Иллинойс. Подтвердил, что тетя Грейс умерла в восемьдесят шестом.

— Она, наверное, старая уже была.

— Девяносто семь, — кивнул Питер, сверившись со своими записями. — Но он не знает, посылала ли тетка старый дневник в Румынию. И он не думает, что она оставила какие-нибудь бумаги или фотографии. В смысле, имеющие отношение к нашему делу. А так у них тысячи ее фотографий и негативов. После возвращения в Штаты Грейс работала фотографом-портретистом. Но племянник с женой не знают ни о каких работах, оставшихся от ее «студенческих лет», как он выразился. Фраза, заставившая меня задуматься о том, насколько они осведомлены о ранних периодах ее жизни. Как бы то ни было, предположительно после смерти Свена Грейс вернулась домой в Америку с одним чемоданом в руке. Ей тогда должно было быть около девятнадцати. Возвращение блудной дочери, как об этом рассказывается в семье. Она была прощена за то, что убежала «изучать искусство». Значит, либо родственники были не в курсе всех «цыганских» похождений Грейс, либо хотели сохранить ее репутацию.

Питер снова заглянул в свой конспект телефонного разговора.

— Грейс никогда не была замужем, но ее фотографические портреты приносили ей немалый доход. Поначалу она снимала друзей, затем более широкий социальный круг своей семьи, и пошло-поехало. Племянник сказал, тетка любила свою работу, не бросала ее до самого преклонного возраста. Его удивило, что меня интересует ранний период ее жизни. Они привыкли отвечать на вопросы клиентов, которые позировали для Грейс в сороковых и пятидесятых годах, или же родственников людей, отслеживающих свое генеалогическое древо.

Фрейе, которая слушала Питера, стряхивая крошки от тоста с пальцев, его ночная беседа не показалась такой уж интересной. Она даже не вполне понимала, что именно он надеялся выяснить.

— В общем, вчера ночью разговор так затянулся, что сегодня утром я не на многое способен.

Питер зевнул.

— Но подумал, что все равно должен прийти помочь упаковать картины. Чистка — важный шаг на пути к продаже.

— Они будут выглядеть как-то иначе после этой процедуры? — спросила София, выходя из кабинета.

— Это деликатная чистка, — успокоил Питер, — просто чтобы удалить поверхностные загрязнения. Убрать въевшуюся грязь и жир.

— Жир? — скорчила гримасу София. — Но они ведь не над плитой висели.

— Кто знает, когда их чистили последний раз, — возразил Питер, закатывая рукава, чтобы помочь бригаде реставраторов отнести картины в фургон.

Его руки были более мускулистыми, чем ожидала Фрейя. Раньше она не думала о том, как он выглядит без одежды. Словно почувствовав ее взгляд, Питер внезапно поднял глаза, и Фрейе показалось, что его лицо залилось румянцем. Тем временем он продолжал объяснять Софии:

— За все это время они, вероятно, подвергались воздействию керосиновых ламп, свечного дыма, угольной пыли. Табака, если владельцы или их гости курили. А это серьезная угроза возникновения пятен.

— Но ни мой муж, ни я никогда не курили.

— Ну, судя по всему, прошло довольно много времени с тех пор, как картины осматривали специалисты. Но они подтвердят мое первое впечатление. Я уверен.

В этом вопросе Питер всегда был уверен в себе. Пока он опять не заметил, что она на него пялится, Фрейя сделала над собой усилие и сосредоточилась на его лекции. София уже была вся внимание, слушая, как Питер демонстрирует свои профессиональные знания.

— Как я уже говорил, это просто деликатная очистка поверхности. Нет необходимости в повторном покрытии лаком. Подрамники в хорошем состоянии — никаких признаков личинок древоточцев. Но я обнаружил, что в некоторых местах потрескалась краска, хотя серьезных отслаиваний нет. Однако есть некоторое расплывание — вы знаете об этом? — где немного водяного пара проникло в лак. Из-за этого поверхность стала молочной, матовой. Но это устранят.


Чтобы отметить последний день пребывания Питера в доме, София пригласила его на чай в гостиной. Под шипение газа, писк водопроводного крана и звон посуды Фрейя, взявшая на себя заваривание, быстро передвигалась в ограниченном пространстве старомодной кухни. Глядя на облака пара, вырывавшиеся из носика чайника, она позволила себе мысль о том, каким облегчением будет побыть несколько дней вдали от Лондона, избавившись от необходимости целыми днями присматривать за Софией. Но девушка тут же напомнила себе, что забота о Софии — по-прежнему основная причина ее приезда сюда.

К этому времени вся выпечка, которую передала Маргарет, была уже съедена. В буфетной Фрейя нашла упакованный в пищевую пленку имбирный кекс и пачку шоколадного печенья. Поднимаясь по лестнице с тяжело нагруженным подносом в руках, она слышала, как разговаривают Питер и София.

Первый произнес что-то неразборчивое, а вторая ответила:

— Нет. Я уже много лет не видела никого из них.

Подтолкнув дверь гостиной локтем, Фрейя вошла в комнату. Она догадалась, что Питер спрашивал Софию о ее родителях. Может быть, его интерес к ней не ограничивается исключительно исследованием искусства Виктора Рииса? Она поставила поднос на низкий столик.

Питер вскочил и кинулся разливать чай. Вытащив третье кресло на середину комнаты, Фрейя следила взглядом, как он подает чашку Софии, после чего предложила хозяйке дома кувшин со сливками. Та с достоинством кивала, выражая свою признательность за их хлопоты. Питер налил чашку Фрейе, потом себе и положил несколько шоколадных бисквитов на край своего блюдца. Пришло время занимать места. Питер поколебался, но таки уселся в желтое кресло с высокой спинкой, в котором обычно сидел мистер Алстед.

— Как продвигается ваша работа? — спросила София.

— Спасибо, очень хорошо, — ответил Питер, ставя чашку с блюдцем себе на колени. — Мартин отправляет меня в Копенгаген через неделю.

— Я тоже еду, — напомнила ему Фрейя.

Питер небрежно кивнул и приступил к печенью.

— А напомните-ка мне, какова цель вашей поездки, — обратилась к нему София. — Теперь-то это уже не более чем простая формальность?

— Ох, по-прежнему есть несколько важных дел, — ответствовал Питер, сглотнув. — Есть две картины Рииса с обнаженной натурой. Обе находятся в Дании — в Национальном музее. Но никто не знает, когда они были написаны. Было бы здорово с помощью дневника установить точные даты написания обоих полотен. Я договорился о встрече с хранителями, чтобы перечитать все это с ними. Взамен у них могут найтись какие-нибудь материалы о Риисе, которые помогут объяснить события, изложенные в дневнике. И… это не особо касается Копенгагена, но я также все еще пытаюсь отследить других персонажей — вернувшуюся в Америку Грейс ван Дорен, к примеру, о судьбе которой мне только что стало известно. Как явствует из последней записи, дневник отдали ей; возможно, даже удастся каким-то образом пролить свет на то, как он попал к вам и мистеру Алстеду.

— А вы можете вспомнить точно, когда пришел дневник? — обратилась к Софии Фрейя, у которой были свои причины задать этот вопрос.

Она все еще пыталась выяснить, когда Холден мог получить доступ к дневнику. Это должно было произойти до тысяча девятьсот восемьдесят восьмого — года публикации его статьи. Может, дневник Холдену дала Грейс?

— Дай мне подумать. Мы были в Бухаресте с августа восемьдесят четвертого — Йон уехал раньше меня; думаю, он мог находиться там с конца июня — и до начала января восемьдесят шестого.

София задумалась.

— А вот когда дневник пришел в пределах указанного промежутка, вспомнить не могу. Мы пробыли там довольно долго, я бы запомнила, если бы это случилось сразу после нашего приезда. Но больше ничего не помню. Упаковку мы выбросили. Знаю, что штемпель был американским. Мы это обсуждали, но какое это могло иметь значение?

София принялась изучать свои ногти.

— Возможно, твоя мать могла бы подсказать, Фрейя. Она довольно часто бывала у нас, и мы точно обсуждали эту странную, необъяснимую посылку. Может быть, она лучше помнит, когда это произошло.

— Я собиралась ей позвонить, — сказала девушка, хотя это была не совсем правда.

Позвони Фрейя Маргарет, ей пришлось бы выслушивать о том, что сейчас она должна была бы проходить курсы подготовки к аспирантуре, а не терять время в Лондоне.

— Мама не любительница телефонных разговоров, — продолжила придумывать Фрейя, — предпочитает смотреть собеседнику в глаза. Но о Копенгагене ей послушать захочется, так что я спрошу, помнит ли она что-нибудь о дневнике.

София снова повернулась к Питеру, который тянулся к подносу за очередным печеньем.

— Вашей основной задачей было удостовериться в том, что картины попали в семью моего мужа на законных основаниях. Теперь это точно установлено, вы согласны?

Фрейя сделала глоток чая. Горячая жидкость потекла по ее горлу, как раскаленная лава. Она молча предоставила Питеру заверять Софию в том, что все в порядке.