Я уже достигла того возраста, в котором ограничения несамостоятельной жизни и близость конца диктуют необходимость распорядиться своим имуществом. Сделав запросы в различные инстанции Копенгагена, я получила информацию о том, что у Северины Риис нет прямых потомков, которым можно было бы отдать дневник, а картины, упоминающиеся на его страницах, теперь принадлежат внуку первоначального собственника, отправленному недавно в должности посла в Румынию! Так что именно Вам, посол Алстед, я передаю в наследство ее книгу.

Хотела бы я послать Вам дополнительные памятные подарки, оставшиеся от моего знакомства с Виктором и Севериной Риис. Я знаю, Вы были бы рады увидеть их фотографии, сделанные мной однажды, но, как ни прискорбно мне сообщать Вам об этом, те были утрачены двадцать пять лет назад. Тогда меня попросили одолжить их для показа на выставке, посвященной запечатленным мгновениям жизни людей конца девятнадцатого века. К сожалению, во время выставки мои снимки пали жертвой яркого света, вызванного неисправностью проводки, и последующей активации системы пожаротушения музея. Учитывая эту потерю, я надеюсь, Вы оцените, что хотя бы дневник моей восхитительной датской подруги избежал участи, которая, кажется, постигла столь многие фамильные вещи из далекого прошлого. Быть может, это маленькое пожертвование, как предполагала его автор, прольет свет на картины Рииса и повысит удовольствие, которое доставляют Вам работы этого одаренного художника.

С наилучшими пожеланиями,

Грейс ван Дорен.

Когда она дочитала до конца, Питер застонал и схватился руками за голову.

— Фотографии! — воскликнул он. — Те, которые сделала Грейс и о которых Северина упоминает в своей последней записи. Они не хотели фотографироваться, ведь это раскрыло бы секрет. Каким бы он ни был! Неужели мы так близко к ним подобрались только для того, чтобы узнать, что снимков больше не существует?

Крепко задумавшись, Фрейя пристально смотрела на письмо. Трудно было понять, что она могла сказать Питеру. Но ей нужно было сосредоточиться. Оба чувствовали разочарование и опустошенность; до выезда в аэропорт в их распоряжении имелось всего несколько часов. Если секрету суждено остаться нераскрытым, на этом их усилия закончатся. Поэтому она просмотрела письмо еще раз. Из него вытекало, что Северина хотела, чтобы ее дневник был прочитан в будущем, когда никого из упоминающихся в нем лиц не останется в живых. Это, по крайней мере, сообщало Фрейе что-то новое: Северина не желала остаться неизвестной навсегда.

— Нет… все-таки кое-что мы получили. Дай-ка мне посмотреть письмо.

Питер потянулся за листком и принялся сосредоточенно его изучать.

— Но она потеряла фотографии. Я думаю, мы получили ответ.

Чувство облегчения, которое Фрейя испытала от того, что Грейс не раскрыла секрет своей подруги, оказалось недолговечным, когда она увидела, как Питер начинает прослеживать цепочку доказательств.

— Ну хорошо, итак, дневник — это первоисточник, — начал он. — Удостоверив почерк Грейс на этом письме, например с помощью бумаг ее племянника, мы можем использовать его, чтобы установить историю и право собственности на дневник Северины. Подлинность картин уже удостоверена. Но фотографии Грейс… — Он посмотрел на Фрейю в поисках одобрения, но ей было трудно встречаться с ним взглядом. — Если мы хотим использовать их в качестве доказательства, они ведь необязательно должны быть оригинальными отпечатками или негативами. Я имею в виду, что, конечно, Грейс хотела подарить Алстедам свои собственные отпечатки. Только они были бы действительно подарком на память. Но нас устроят и обычные копии. Ведь устроят же? Если они являются зарегистрированными копиями оригинальных снимков Грейс?

— Я не улавливаю, — сказала Фрейя, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее.

Она улавливала все слишком хорошо, но не хотела признаваться в этом.

— Фотографии были отпечатаны с громоздких стеклянных фотопластинок, — продолжала Фрейя. — Грейс ван Дорен, конечно же, не упаковывала пластинки в чемодан, когда переправлялась в Америку. И она говорит, что отпечатки были уничтожены. Где ты рассчитываешь найти копии?

— Фотографии у нее взяли для выставки, — гнул свое Питер. — Чему была посвящена выставка? Жизни конца девятнадцатого века? В ее письме не указаны ни дата, ни место, но это должно было происходить где-то в шестидесятых, и, возможно, нам удастся выяснить, кто их у нее попросил. Практически никто не знал, что Грейс фотографировала с такого давнего времени. Это, по идее, должен быть кто-то, кого она знала со времен Дании. Ты можешь вспомнить какие-нибудь имена, упоминаемые в дневнике Северины в связи с фотографией? Может, там разъяснялось, почему Виктор не любил фотосъемку? И не назывались ли там другие фотографы из того поселка, где жили Грейс со Свеном? Я думаю, что даже если оригиналы были уничтожены, мы могли бы раздобыть копию выставочного каталога.

— Нет смысла ничего раздобывать. Там явно запечатлено такое, чего они не хотели разглашать.

Питер покачал головой в ответ на, как ему казалось, нежелание Фрейи его понять.

— Грейс ведет нас в правильном направлении. Все, что нам нужно сейчас сделать, так это сесть на копенгагенский речной трамвай и доехать до конечной.

— Давай не будем. Давай пойдем куда-нибудь пообедаем. В этот раз угощаю я.

— Фрейя? Неужели я это слышу? Как тебе может быть неинтересно?


— От самой южной остановки речного трамвайчика рукой подать до новой Королевской библиотеки. Это центральное хранилище всей информации, которая тебе может понадобиться об истории и культуре Дании и по многим другим темам.

— Я по-прежнему не думаю…

— Терпение, мой дорогой Ватсон.

Однако сам Питер едва ли был воплощением терпения, когда шагал по трапу в направлении огромного наклонного силуэта «Черного алмаза».[64]

— Грейс действительно пообещала хранить секрет Северины, но я думаю, они, возможно, надеялись, что мы обнаружим его сами.

Даже когда он открывал перед ней дверь библиотеки — по-прежнему являя собой образец хороших манер, — Фрейя учитывала, что от нее могут ожидать ответных любезностей. И отступала аналогичным образом, позволяя Питеру быть впереди в решении задачи. Он с большей готовностью примет результаты, если сам обнаружит источник. Держаться позади ее заставляло еще и растущее беспокойство: что бы они ни нашли, это могло вызвать новые сомнения и опять изменить перспективы на продажу картин.

В глубине лабиринта черных окон она смотрела, как Питер изучает электронные экраны с информацией о библиотечных фондах по исторической и документальной фотографии. Погрузившись в работу, он лишь время от времени бросал ей несколько слов, когда мелькал какой-нибудь вселяющий надежду источник. Даже сейчас ей нравилось наблюдать за ним, настолько поглощенным в работу.

Наконец они добрались до каталога, озаглавленного: «Дания через объектив: фотография 1840–1911 гг.». Коллекцию составил Йоханн Моллер, и, по крайней мере, фамилию такую можно было найти в дневнике Северины в связи с журнальной статьей о фотографии. Может быть, этот Моллер — отец того, по имени Адам, который был знакомым Свена? В «Дании через объектив» не было записи «Риис» в указателе. Но они, правда, нашли ссылки на две фотографии под именем Г. А. ван Дорен. Фрейя увидела, как Питер зашел на указанную страницу, и услышала, как он тихо вскрикнул от увиденного.

Северина Риис стояла перед мольбертом, в объемном рабочем халате поверх длинного платья, с кистью в руке наготове, а в полотне позади нее нельзя было не узнать «Три двери». Только теперь Фрейя поняла, что они никогда не видели ее лица. Ниже сообщалось:

«До 1908 года женщинам-художницам не разрешалось поступать в Королевскую академию Дании, как их коллегам-мужчинам. Поэтому им приходилось искать другие формы обучения, такие как частные уроки или женские художественные школы. Фото: Г. А. ван Дорен (1906)».

— Я не знала, что произойдет, если это выплывет, — произнесла Фрейя, чувствуя волнение в груди. — Мы все еще можем…

— Ты знала! — обвиняющим тоном воскликнул Питер.

— Орхидеи, — объяснила она терпеливо. — Существует связь между ними и детскими набросками, о которых Северина рассказывает в дневнике. Когда они со Свеном были детьми и с легкой дядиной руки соревновались, рисуя ботанические образцы, которые его коллега привозил из своих экспедиций. Помнишь? Ну так вот, растение на картине то же самое. Epidendrum oerstedii.

— Но… так… почему… как это привело тебя к мысли, что картины Рииса нарисовала она?

Фрейя сделала глубокий вдох.

— Я думаю, растения — это своеобразная подпись. Хотя Виктор и подписал эти полотна, изображение белой орхидеи в пустой комнате означает, что картина принадлежит ей. Если цветок там, значит, это работа Северины. Она исчезает с картин потому, что начинает создавать их.

Питер заговорил медленнее:

— То есть ты хочешь сказать, что мы неправильно на все это смотрели. Получается, Виктор не просто прекратил рисовать ее; ты думаешь, он перестал…

— …рисовать совсем? Нет, это были бы поспешные выводы, — ответила Фрейя, чувствуя облегчение оттого, что больше не нужно держать свое открытие в тайне. — Поздние работы могут принадлежать как ему, так и ей. Виктор мог продолжать работать, но уже не в таком безумном ритме; он мог заниматься той второй профессией, как хотел, обучать молодых художников. Но что-то ему пришлось оставить. Чрезмерная работа и стресс, до которого он себя довел, почти разрушили его спину и нервы. Неврастения. Северина очень прямо говорит об этом в дневнике. Ее муж был убежден, что больше не сможет рисовать.

— Но мы проигнорировали это предложение, такое неприкрытое, — медленно произнес Питер, — из-за всех картин Рииса, которые были написаны впоследствии. Казалось, он, наоборот, продолжал работать усиленными темпами до конца жизни. Ведь в течение многих лет после его смерти она приносила и продавала картины, которые предположительно написал он. Но, учитывая, что он все еще был жив, ты думаешь, Виктор добровольно ставил свою подпись на ее картинах? Зачем ему это делать?

— Они договорились, что Северина будет прикрываться его именем и репутацией. Риисы ведь занимали определенную нишу в обществе с весьма традиционными взглядами. Само собой, мать Виктора крайне не одобрила бы такое, да и их покровитель, советник Алстед, ведь для этих людей все держалось на том, что Виктор художник, а она его муза. Кроме того, они испытывали стесненность в средствах. За картины с его именем можно было выручить больше.

«Как и сейчас», — добавила она про себя, закрыв глаза и мысленно прося прощения у Софии.

— Так, подожди. Значит, когда она идет повидать Соде и Мелдаль, что, по-твоему, там происходит?

— Эта часть ясна как божий день. Она консультируется с преподавательницами живописи, показывает им свои работы. Интересуется, готова ли она, на их профессиональный взгляд, конкурировать, продавать собственные картины. И ей также нужно было проверить советника Алстеда, выяснить, станет ли он покупать эти новые полотна или же заметит еще какие-либо отличия кроме того, что комнаты на них пусты.

— Эта находка, Фрейя… Могу сказать: это поразительно. Это действительно крупное открытие. Более радикальное, чем все, что я когда-либо… мог бы вообразить. Нет, правда. Я даже не представляю, как отреагирует Мартин.

Было почти странно видеть, насколько поразила его новость. Фрейя чувствовала, что еле сдерживается, чтобы не расхохотаться над Питером, и это немного отвлекало ее от мыслей об аукционе. До сих пор она не замечала, как его недавно остриженные волосы торчат на макушке. В тот момент это определенно придало ему еще более ошеломленный вид.

КОПЕНГАГЕН, 1906 ГОД

Воскресенье, 2 сентября.


Осталось рассказать всего одну историю: сегодняшнюю. Этим утром мы принимали гостью, чей неожиданный визит чуть не привел к катастрофе. В тихое послеобеденное время, когда никто не наносит визиты, со двора донесся шум, и, услышав: «Эй!» — такое неблагопристойное, но так хорошо нам знакомое, мы поспешили к окну. Застигнутые врасплох этим вторжением, мы с Виктором в тревоге смотрели друг на друга, и барышне пришлось стоять и кричать какое-то время, пока мы наконец не решили, что она откланяется с большей готовностью, если я выйду и впущу ее для краткого визита.

Войдя в квартиру, она сейчас же заметила наши новые обстоятельства. Грейс ничего не сказала, возможно, чтобы избежать социальной неловкости, или же у нее просто не было слов, но она выглядела растроганной, прямо с порога узнав, что наша жизнь не стояла на месте и мы вступаем в новую фазу.