Когда Йон входит на главный железнодорожный вокзал города, огромное пространство с одиноким источником света над информационным киоском, ему в голову приходит запоздалая мысль о том, что, если Михаю действительно удастся выехать из страны, даже по временной визе, он вряд ли когда-нибудь вернется. Этот факт, надо полагать, объясняет, почему шофер стал выглядеть более подавленным и менее восторженным, когда они подошли к заключительному этапу получения разрешения на его выезд.

Вокзал почти пуст. Он видит, как София, облаченная в свое светлое шерстяное пальто, пробирается к нему. Она движется с большей энергией, чем до отъезда, выглядит поздоровевшей. Возможно, на морском воздухе сон крепче. Неподалеку от него человек у телефона-автомата собирает вокруг себя толпу. Мужчина с котомками, прямо с поезда, демонстрирует клочок бумаги, на котором, должно быть, написан телефонный номер его городских родственников. Прохожие остановились, чтобы ему помочь. Один изучает клочок бумаги и набирает номер, в то время как другие показывают вновь прибывшему, как держать трубку и говорить в нее.


В этом году Алстеды не планируют ехать на родину в рождественские праздники. В любом случае — хотя им об этом еще неизвестно — очень скоро они навсегда покинут Румынию. Но пока причина, по которой они остаются, заключается в том, что Хенрик Экерс попросил разрешения съездить домой на две недели навестить родителей, дедушек с бабушками и других многочисленных родственников на острове Борнхольм.[67]

Йон признает, что ему не хватает ясности и точности ежедневных отчетов своего помощника. Даже Юльета, кажется, не знает, куда ей теперь направлять свои обычные обвинения и жалобы; как правило, она адресовала их Экерсу, с тем чтобы и глава миссии услышал. По взаимному согласию Йон с Юльетой несколько раз в день делают перерыв, пьют кофе. И вообще поддаются искушению глазеть в окно на вечный сумрак заснеженных улиц охотнее, чем занимаются бумагами, разбросанными на их столах. Не говоря об этом ни слова, оба осознают, что именно Экерс, при всей своей скромности, был тем, чьи знания и инициативность придавали осмысленность их службе.


Ближе к концу декабря он сопровождает Михая в паспортное управление Министерства внутренних дел на улице Николае Йорги. Ранее Михай уже ходил туда сам, но его заявку отклонили. Легкий снег падает на дороги и тротуары. В центре пустынной улицы мужчина в меховой шапке, закутанный в толстый шарф, тащит санки, к которым привязана елка.

Когда они приближаются к зданию, вооруженный часовой делает шаг им навстречу, но Йон движется мимо него, напористо заявляя о своем дипломатическом статусе и сообщая, что он пришел к коменданту. Часовой направляет их в мрачную боковую комнату, похожую на складское помещение. Люди в темных одеждах сидят в ряд на деревянных скамейках. Вместо того чтобы присоединиться к ним, приняв одну из таких же униженных поз, Йон, с крепко зажатым в руке официальным письмом, прохаживается вдоль стен, рассматривая развешанные на них плакаты. Те содержат размашисто начертанные предостережения против пересечения границы и уведомления о расплате за попытку сделать это без действительного паспорта. Фотографии тех, кто признан виновным в совершении этого преступления, прилагаются, каждая снабжена надписью с приговором к долгосрочному тюремному заключению. Михай занимает свое место на скамейке, держась подальше от плакатов, и в конце концов Йон усаживается рядом с ним. Михай очень тихий. Йону кажется, что с лета он похудел. Человек в военной форме выходит из кабинета коменданта и резким голосом отсылает всех других кандидатов на получение паспорта прочь. После этого он поворачивается к Йону и бесцеремонно требует сообщить о своем деле.

— Я принес коменданту письмо из посольства Дании в поддержку заявления этого человека о выдаче паспорта.

Произнеся слова, которые репетировал во время ожидания, он протягивает служащему письмо. Тот быстро смотрит на Михая, затем переводит взгляд обратно на Йона. Служебные обязанности не позволяют ему взять письмо. Подобное не вписывается в рамки официальной процедуры подачи заявлений.

— Если комендант не получит данное письмо, мне поручено обсудить этот вопрос с моими людьми в Министерстве иностранных дел, — говорит посол.

Скорее в ответ на тон Йона, чем на произнесенные им слова, мужчина меняет тактику. Письмо отправляется в таинственный кабинет коменданта, куда, насколько они могут судить, не ступала нога ни одного заявителя на получение паспорта. Сидя на скамейке, Йон по привычке сует руку в карман. И испытывает неожиданное чувство легкости, почти свободы, когда обнаруживает, что монеты в пять эре больше там нет. Он ловит на себе внимательный взгляд Михая.

Спустя некоторое время служащий выходит из кабинета, на этот раз держа в руке не письмо, а расписку в его получении, которую и вручает Йону.

— С этим документом вы должны вернуться сегодня в восемь вечера, — говорит он.

Йон вспоминает, что София устраивает прием по случаю завтрашнего сочельника, но религиозный праздник официально не признан, а дело нужно продолжать, поэтому он с бесстрастным лицом кивает и поворачивается, чтобы уйти. Михай, со своей стороны, ничего не говорит. Кажется, он не видит ничего примечательного в тех сложных процедурах, которые их вынуждают проходить.


Автомобиль останавливается у резиденции Алстедов, и Йон идет сообщить Софии, что задержится сегодня допоздна и прибудет позже гостей. Внимание жены поглощено девятифутовой елкой, которую недавно установили в нише в дальнем конце гостиной за двойными дверями. Волосы Софии небрежно собраны в пучок, а засученные рукава хлопчатобумажного свитера необычного жемчужно-зеленоватого оттенка, контрастирующего с ветками, обнажают белые локти. Кажется, она удивлена его приходу. Обе ее руки заняты миниатюрными оловянными подсвечниками, которые крепятся к веткам, и она отодвигает прядь волос с лица запястьем. У ее ног разбросаны коробки с другими украшениями: корзинками с конфетами, снежинками из выдувного стекла ручной работы, завернутыми в фольгу шоколадками с петлями из золотой нити, расписными деревянными птицами.

— Конечно, я все понимаю, — говорит она, уделяя ему лишь частичку своего внимания, — но если ты придешь поздно, то пропустишь тот момент, когда двери откроются и Фрейя увидит елку.

— Придут Муры?

Йон не знал этого и теперь старается не подать вида, что для него это имеет значение.

— Значит, они загладили свою вину?

— Вина была моя, — миролюбиво заявляет София. — Но все улажено. Я разговаривала с Маргарет, и она сказала, чтобы мы их ждали. По крайней мере, ее и Фрейю. У нас будут семь или восемь американских детей со своими семьями, которые раньше никогда не бывали на датском празднике, с настоящей рождественской елкой.

— А ты нашла скандинавские мифы?

Считая, что Фрейя уже переросла «Историю Бабара», Алстеды решили подыскать для нее книгу с более длинными рассказами, но с такими же красочными, живыми иллюстрациями, которые бы удерживали ее внимание во все продолжение чтения. Они пришли к заключению, что скандинавские мифы подойдут идеально.

— Да, она уже завернута; вон там.

— Может быть, мне удастся вернуться вовремя. Во сколько ты планируешь показывать елку?

— Некоторых малышей укладывают рано. Я думаю, в половине восьмого, самое позднее — в восемь.

— К сожалению, у меня встреча в центре города как раз в восемь.

— Ну что ж поделать.

Очевидно, что для Софии его присутствие не самое главное в этом мероприятии. И все же отвечает она не равнодушно и действительно выглядит обеспокоенной, но только на его счет. Голос жены звучит успокаивающе, похоже, она не слишком разочарована и в основном хочет утешить его.


Всего несколько чрезвычайных обстоятельств могли помешать Йону явиться в тот решающий момент в паспортное управление, чтобы помочь Михаю. Однако тем вечером, когда он уже собрался уходить из посольства, произошло одно из них. Йон получил срочный звонок из Министерства иностранных дел в Копенгагене. Удерживаемый у телефона своим начальством, он не мог прервать этот важный звонок, который велся по линии засекреченной связи, и не имел возможности отложить или отменить свою встречу в паспортном столе Министерства внутренних дел Румынии.

Когда телефонный звонок был завершен, Йон, хотя истек уже час после назначенного времени, все-таки отправился в паспортное управление, но нашел лишь запертую дверь и темные окна. Зажав под мышкой бутылку, мимо него по тротуару прошел какой-то мужчина; еще один тянул нагруженные двумя картонными коробками санки по скользкой замерзшей слякоти неосвещенной улицы. Признаков Михая не было видно. Постепенно Йона охватывало чувство, что все это ловушка. В некоторой степени он даже на это надеялся, ведь тогда не будет его вины в том, что он оставил человека в беде. Если Михай действительно диссидент, то сейчас он в опасности. Если же этот «водитель» — агент разведки, который умышленно спровоцировал события, приведшие к сегодняшнему звонку из Копенгагена, его могут вознаградить или продвинуть по службе. Но в этом случае Михай только притворялся, будто его интересует искусство. И это для Йона самое большое разочарование. Предательство.

Посол медленно и тихо открывает парадную дверь, как будто его приход может остаться незамеченным для собравшихся внутри людей. В доме не так шумно, как он ожидал. Гости с самыми маленькими детьми, должно быть, рано ушли укладывать своих чад в постель. Прежде чем он может рассказать о случившемся Софии — которая, безусловно, не преминет напомнить о том, что она никогда не доверяла Михаю, — ему приходится беззаботно обмениваться любезностями с двумя семьями, которые приближаются к двери, собираясь покинуть вечеринку, как раз в тот момент, когда он входит. Йон приветствует их, просит прощения за то, что не смог прийти раньше, выражает восхищение игрушками и конфетами, которые сжимают в руках дети. Он помогает отыскать их пальто и шляпы, желает спокойной ночи, добрым и решительным тоном, призванным создать впечатление абсолютного благополучия.

Проводив гостей, они с Софией стоят на крыльце в ледяном мраке. Улица перед ними и небо над их головами в равной степени темны и тихи.

— Мне позвонили из Копенгагена, — тихо и осторожно произносит он, и жена резко поворачивается к нему. — Были жалобы. Меня обвиняют в связях с диссидентами и врагами государства. Румыны угрожали высылкой, но Копенгаген решил упредить этот шаг немедленным отзывом нас в Данию. Меня заверили, что руководство убеждено в правомерности тех действий, которые я совершал, выполняя свои обязанности, и мы не должны опасаться, что моя карьера пострадает в результате этого явно политического шага со стороны румын.

— Мы едем домой? Когда?

София протягивает к нему свои тонкие холодные руки. В ее голосе звучит нетерпение и облегчение. Он понимает, что жена давно мечтала сбежать из этого города, но, следуя своим принципам, позволяла себе разве только самое завуалированное выражение своего желания.

Йон привлекает Софию к себе, наслаждаясь энтузиазмом, прозвучавшим в ее голосе по поводу их скорого освобождения от Бухареста. Обнимая жену, он также ищет избавления от поселившейся в нем тревоги из-за непонимания, действительно ли он сделал что-то не так. Но главным образом Йон чувствует, что этим вечером они с женой стали ближе друг другу, чем были долгое время.

— Будем строить планы утром, — говорит он, легким жестом руки напоминая ей о том, что оставшиеся гости по-прежнему ждут их. — Завтра.

Холод зимней улицы гонит их обратно, в тепло и свет. Они возвращаются в дом, где прожили около двух лет. Его прочные стены и окна уже начинают таять в сознании Йона, становясь прошлым.


В гостиной тихо и неестественно ярко, повсюду бокалы с глинтвейном, скомканные подарочные упаковки, обрывки лент и ореховая скорлупа.

Йон слышит, как София читает вслух. Должно быть, они с Фрейей расположились на диванчике у окна за елкой, которая сверкает в темноте из своей маленькой ниши.

— «…и они пообещали ей, что если она согласится провести ночь с каждым из них по очереди, то спустя четыре ночи получит в награду это великолепное ожерелье из золота и янтаря, наделенное волшебной силой. К тому времени, как вы знаете, у нее уже был плащ из соколиных перьев, с помощью которого она могла по желанию превращаться в птицу и…»

Из неосвещенного коридора, который ведет от парадной лестницы к кухне, до него доносится шорох. Йон устремляется на этот звук, предполагая, что кто-то забрался в дом, и приготовившись обороняться. Гости уже разошлись, слуг давно отпустили.

Но, увидев на ступеньках сгорбленную фигуру Маргарет, он останавливается. Держа туфлю в руке, она уверенным движением большого пальца растирает ступню. Платье ее задрано выше колен и складками ниспадает по округлым бедрам.