Уснуть этой ночью Майе так и не удалось. Все ворочалась чего-то, вздыхала и мучилась, и совсем непривычные грустные и одновременно сердитые мысли приходили ей в голову. Нет, не по поводу стихийного расставания с давней любовью были эти мысли – Майя о ней и не думала совсем. Как будто ее и не было никогда. Или была, но в далеком уже прошлом. Казалось ей, что происходит у нее внутри какая-то другая работа, преодолевает сопротивление той самой беззубости, рыхлости да тошнотворности, о которой давеча говорила Мстислава. Что это была за работа – она пока и сама не понимала. Может, права ее молодая подруга-адвокат в том, что не может долго жить в человеке добродетель беззубая? Что, как ни крути, а жизнь свое возьмет и должна она со временем обязательно трансформироваться? Только во что? В добродетель зубастую, например? Но, наверное, это не так уж и трудно… Надо только научиться произносить вовремя коварное слово «нет». Трудное слово «нет». Очень тяжелое слово «нет». Надо наконец научиться общаться с этим словом, впустить его в себя, сделать своим товарищем… Господи, как ей давно хочется взять и перечеркнуть все Мстиславины юридические старания одним этим замечательным словом – «нет»! Вот она и начнет говорить его завтра. Придет к ней утром и твердо скажет: «Нет». И даже хорошо, что при этом будет присутствовать этот адвокат Лёни – Алексей Степанович… Во сколько же он придет, Мстислава говорила? Ага, в десять часов… Вот и она к ним придет в десять часов. И скажет…

Под утро она все-таки заснула. И проспала, конечно же. Никто ее и не будил по случаю субботнего дня. Соскочила, глянула на часы – полдесятого! Промчавшись ветром в ванную, быстро умылась, натянула на себя первые попавшиеся под руку вещи и выскочила за дверь, застучала каблуками по лестнице, на ходу затягивая на талии пояс плаща. Надо бы зонт взять, на улице наверняка дождь, да некогда возвращаться…

Так и влетела потом в Мстиславин офис – мокрая вся. Закрыла за собой дверь, повернулась…

Лёня. В низком кресле, вплотную примостившемся к Мстиславиному столу, сидел Лёня. Повернул к ней голову, глянул из-под очков. За Лёниной спиной еще кто-то маячил – она и не разглядела толком. Высокий кто-то. Наверное, Алексей Степанович, Лёнин адвокат. Значит, вместе приехали. Это хорошо. Это очень хорошо…

– Здравствуй, Лёня… – заставила она себя улыбнуться. – Я вот… Я тоже пришла. Я сказать хочу… Заявление хочу сделать… – И, подняв голову, продолжила уже в Мстиславино застывшее лицо: – Слава, ты составь бумагу, пожалуйста, что я ото всех своих претензий отказываюсь. От всего отказываюсь. И от глупых этих алиментов, конечно же…

– Майя! Опомнись! Ты чего творишь-то? – тихо, но грозно проговорила Мстислава, привстав со своего стула. – Ты что, не в себе?

– Нет, я как раз в себе, Славочка. Ты меня прости, ты очень умная и хорошая девочка, но нет, Славочка! Слышишь? Нет! Ты составь бумагу, я приду потом, я все подпишу…

Больше она говорить не смогла. Задохнулась, схватилась за горло, выскочила пулей за дверь. Что ж, трудно дается первое «нет» натурам впечатлительным. Это правда. Побежала со всех ног по коридору, не слыша за спиной Лёниного голоса:

– Майя! Подожди, Майя…

Он догнал ее уже на улице. Схватил за локоть, развернул к себе, заговорил быстро, с трудом переводя дыхание:

– Майя, прости меня… Я идиот, я этот развод затеял! Сам не знаю, что я хотел тебе доказать. Я же люблю вас! И тебя, и Темку! Мне так плохо без вас! И еще… Я знаю, что ты одна. Возвращайся ко мне, Майя. Пусть оно все горит синим пламенем! Давай все сначала начнем, только на моей любви. Ее на нас двоих точно хватит, и на Темку хватит. Он все равно мой сын, Майя!

Она смотрела на него во все глаза – смысл сказанного плохо доходил до сознания, да и не слышала она ничего. Просто смотрела. Надо же, Лёнино лицо. Какое оно… близкое. И такое родное, оказывается. Почему она раньше этого не видела? Даже сердце защемило от досады: как, как это могло случиться, что много лет она смотрела в это лицо и не видела его? Что это за наваждение с ней случилось лукавое – всегда смеющееся, обманно-обаятельное и, как вчера выяснилось, еще и подло-меркантильное…

Лёня еще что-то говорил – она не слышала. Встряхивал ее слегка за локоть, тормошил, потом потянул к ней руки. Как хочется, как сильно ей хочется упасть в эти руки, обнять Лёню, прижать к себе…

Что она, впрочем, и сделала. Упала. Обняла. Можно назвать ее дрянью. Можно упрекнуть. Можно даже в нее камнем бросить, если рука поднимется. Так, обнявшись, они застыли посреди тротуара, осыпаемые мелким октябрьским дождем. Прохожие оборачивались на них удивленно – кто с пониманием, кто с насмешкой, а кто и с прямым осуждением. Пожилая женщина, налетев на них своим зонтом, чертыхнулась, проворчала недовольно: «Ишь, окаянные, любовь тут развели, посередь улицы…»

Может, и правда, любовь. Кто его знает… Что она такое вообще, эта любовь?