Ровена Коулман - Мужчина, которого она забыла

Мама опускается на колени.

– Неужели ты не понимаешь? – говорит она, опустив голову. – Мне проще отрезать руку, чем вернуться домой и жить как ни в чем не бывало. Ты моя дочь, моя девочка, мое сокровище. И не важно, сколько тебе лет. Я никогда тебя не оставлю, Клэр. Я буду с тобой до последнего вздоха.

Она закрывает лицо руками, а я перегибаюсь через край ванны и обнимаю ее.

– Ты лучшая мама на свете. Самая чудесная и удивительная.

– Нет, не я, а ты. А я помогу тебе оставаться такой как можно дольше. Это не конец, Клэр. Можно еще многое сделать – психотерапия, например. Твой психотерапевт – ты до сих пор не принимала ее советы всерьез, разве что дневник завела. А мистер Раджапаске пусть пропишет тебе лекарства. Я постараюсь не слишком тебя ограничивать. Мы придумаем, как все безопасно устроить. Я сама виновата. Хотела тебя защитить. Наверное… Наверное, мне казалось, что если держать тебя в доме, как Спящую Красавицу, то все останется по-старому и никогда не изменится.

– Я больше не хочу выходить из дома, – говорю я на полном серьезе; не думала, что когда-нибудь признаю свое поражение. – Не хочу еще раз испытать этот страх, не хочу подвергать Эстер опасности. Прости, мамочка. Пожалуйста, запри меня и выброси ключ.

Из-за двери доносится кашель и голос Грэга.

– Кэйтлин звонит. Клэр, она тебя спрашивает.

Мама приоткрывает дверь, забирает у Грэга штуку – он называет ее «телефон» – и отдает мне.

– Кэйтлин, где ты? – Я на секунду забыла об этом. Вдруг она тоже потерялась?

– В Манчестере, мам, – говорит она откуда-то издалека. Я озираюсь в поисках дочери, потом вспоминаю, что ее здесь нет. – Я сегодня говорила с Полом.

Пол, Пол, ее отец Пол. Она поехала в Манчестер на встречу с отцом.

– Как все прошло?

– Не очень хорошо. – Я напрягаю слух, пытаясь что-то понять по ее интонациям. Голос у нее на удивление спокойный. Или я слышу то, что хочу слышать? – Пол говорит, что он не мой отец. Он сказал… – Кэйтлин глубоко вздыхает. – Сказал, что ты, наверное, все перепутала из-за болезни. То есть я знаю, что это неправда. С первого взгляда ясно, что он вложился в мой генофонд, да и Пол не слепой, должен был это увидеть. Но он не хочет принять правду, и я его не виню. Мне ехать домой?

Я встаю во весь рост, вода струйками стекает по телу. Мама хватает с батареи теплое полотенце и заворачивает меня.

– Пол Самнер говорит, что ты не его дочь?

Такого я не ожидала. У Кэйтлин его отцовство на лице написано, как он может это отрицать?

– Он сказал, что у тебя из-за болезни в голове все перемешалось. И так уверенно, что я сама засомневалась. А теперь не знаю, что делать, – да мне уже все равно. Можно я приеду домой? Нет смысла нам разлучаться. Грэг рассказал, что у вас сегодня стряслось. Это ужасно! Я хочу быть с вами.

– Нет! – Я вылезаю из ванны и выхожу в коридор. Грэг ждет с настороженным видом, а при моем появлении отводит глаза. – Оставайся в Манчестере. Я приеду. У меня есть разговор к Полу Самнеру, черт бы его побрал.

– Мама, ты уверена? После того что сегодня было?

– Я еду, – говорю я. Грэг ловит мой взгляд и кивает.

– Клэр… – В дверях ванной появляется мама. – Ты только сейчас сказала, что больше не выйдешь из дома, а теперь собралась в Манчестер. Ты хорошо подумала?

– Я этого так не оставлю, – твердо говорю я. – Дело не во мне, дело в Кэйтлин. Я должна все исправить. Ты меня отвезешь, мы и Эстер с собой возьмем. Поедем чисто женской компанией. Ты за нами приглядишь, ничего плохого не случится…

– Грэг тоже поедет? – с надеждой спрашивает Кэйтлин. Трогательно, что он для нее член семьи, но это ее семья, а не моя.

– У Грэга работа, – отвечаю я.

Он еще секунду стоит на лестнице, обхватив себя руками, будто оградившись от чего-то, а затем уходит в комнату Эстер и закрывает за собой дверь.

– Мы скоро приедем, – говорю я, глядя на маму. Она молча кивает. – Кэйтлин, как ты себя чувствуешь? Очень расстроилась?

На том конце линии возникает пауза.

– На самом деле, как ни странно, совсем не расстроилась, – смущенно отвечает она. – Кажется, я даже счастлива.

* * *

Чуть позднее, когда мама высушила и расчесала мне волосы, а дом погрузился в сон, я встаю и иду в туалет. Из комнаты Эстер доносится шум, и моя первая мысль – ей снится кошмар о том, как мама забыла ее и оставила на улице совсем одну. И только потом, очень медленно, до меня доходит, что это не Эстер, а Грэг. Он плачет. Я тянусь к дверной ручке, но в следующий миг разворачиваюсь и ухожу к себе в спальню.

Мне нечего ему сказать.

Это открытка из Сент-Айвса, куда мы с Клэр впервые отправились вдвоем после смерти ее отца. И где я ее потеряла.

Я не хотела ехать без Саймона, хотя, когда он был жив, мы провели вместе всего один семейный отпуск. Наверное, я тогда думала, что жить по-прежнему нельзя. Что надо вечно носить траур. Однако это было нечестно. Клэр любила отца, но он не подпускал ее к себе слишком близко. Ей было легче смириться с потерей. То ли дело я – Саймон был моей самой большой любовью, и я не хотела возвращаться к нормальной жизни.

Однако Клэр нужно было развеяться. Так сказала моя мама, и я в кои-то веки решила ее послушать. Забавно теперь вспоминать ту поездку. Даже тогда, в восьмидесятые, за границу летали только богачи, а водительских прав у меня еще не было. Поэтому мы купили билеты в плацкартный вагон и отправились с вокзала Виктория, словно туристы. В поезде, кроме нас с Клэр, были одни пенсионеры. Они посматривали на нас с удивлением – что эти двое тут забыли? А я, по правде сказать, и сама не знала. Нужно было отвезти Клэр на каникулы, а думать об остальном не хотелось.

Для нее, наверное, это было нелегкое путешествие. Кажется, я вообще не говорила ей, что мы куда-то едем, пока не стала собирать сумки. Мы шесть часов тряслись в поезде и едва перемолвились словом. Клэр сидела в проходе, читала «Джейн Эйр». Я смотрела в окно и думала о Саймоне – о том, каким нежным он был, когда никто не смотрел. О том, как он любил меня, а я – его. Как я потеряла человека, от чьих поцелуев у меня дрожали колени; и как он потерял меня, потому что под самый конец стал думать, что я его мать. Однако наша любовь никуда не делась. Любовь жила.

Мы с Клэр поселились в ужасной гостинице. От нее остались смутные воспоминания – помню только, что там едва убирали. Мне-то было все равно, а Клэр огорчилась. Она хотела увидеть из окна море, а увидела только кондиционер на кирпичной стене напротив.

Несмотря на прохладную погоду, мы пробыли на курорте неделю. Я почти ничего не помню, кроме того, что в те времена Сент-Айвс еще не заполонили кафетерии и модные магазины. Солнце светило, но не грело, и мы почти все время проводили на пляже – я, целиком отдавшись горю, сидела в шезлонге, а Клэр без интереса плескалась в воде и быстро обгорела, потому что я забыла про крем от загара. Мне было грустно и одиноко. Я не хотела сидеть на пляже, не хотела ехать домой и мечтала только о том, чтобы перенестись на три-четыре года назад, когда мы ничего не знали о болезни Альцгеймера. Невозможно было представить, что я когда-нибудь вновь стану счастлива.

Однажды вечером мы вышли в город, потому что Клэр опротивела гостиничная еда. В кафе неподалеку готовили рыбу с картофелем; туда-то мы и отправились. На улицах было полно народу, и все как один куда-то спешили. И вдруг я заметила впереди знакомый затылок. Это был Саймон! Я не усомнилась в этом ни на секунду. Он каким-то образом проследил за нами. Кто еще надел бы летним вечером серый пиджак? И эти рыжие волосы – я узнала их блеск. Я пошла за ним, не сводя глаз с рыжего пятна впереди, ныряя в боковые улицы, проталкиваясь через толпу, перешла на бег и уже отчаялась его догнать, как вдруг повернула за угол и чуть не налетела на рыжеволосого джентльмена в сером костюме. Я схватила его за плечо, обняла и зарыдала от счастья, а он оттолкнул меня и назвал пьяной. Я всмотрелась в лицо – это было лицо незнакомца. Чуда не случилось, ко мне не явился призрак. Разум сыграл со мной злую шутку. Я даже цвет волос перепутала – они были русые, а не рыжие.

А потом я поняла, что Клэр рядом нет. Мгновение спустя страх ударил меня сквозь ядовитую пелену скорби прямо в сердце. И мое сердце ожило. Я побежала обратно, выкрикивая ее имя. Люди смотрели на меня как на сумасшедшую, однако в эти минуты – не знаю, сколько их было, – жизнь пробила меня навылет: страх, тревога, тоска, каких я никогда не испытывала, разбегались по телу с каждым ударом сердца.

Клэр разглядывала витрину, будто и не теряла меня. Я подхватила дочь, напугав ее до смерти, и крепко прижала к себе.

Я ее потеряла, а затем нашла – и вместе с ней нашла себя.

Не знаю, от чего я проснулась, но сейчас лежу и чувствую, будто забыла что-то очень важное. В этом есть своя ирония – в последнее время я забыла много важных вещей. Однако нынешнее чувство более тревожное и настойчивое. Я сажусь в постели, запускаю пальцы в спутавшиеся волосы, глубоко дышу и думаю.

Эстер посапывает рядом, по ее лицу разметались светлые кудряшки, сжатый кулачок лежит на подушке возле уха. В тишине слышно ее ровное дыхание. Я рада, что еще помню ее – Эстер, которая в последние недели стала моей лучшей подругой и ангелом-хранителем. Она всегда хотела быть ангелочком, и вот, не считая крыльев, мечта сбылась. Я улыбаюсь, однако тревога не отпускает. Кэйтлин одна в Манчестере, это я помню. Сегодня я еду к ней. Мама отвезет нас с Эстер на своем «Ниссане». Мы встретимся с Полом, моим бойфрендом. Нет, постой-ка, он мне не бойфренд, мы уже давно не встречаемся. Так это его я забыла? Пола, который писал мне стихи о солнце в моих волосах и никогда не носил нижнее белье. Нет, не может быть, тут что-то другое.

Я встаю и смотрю на женщину в зеркале, стараясь примирить себя с отражением. В последнее время мне становится все сложнее помнить свой возраст. Я его не чувствую. Мне вечно семнадцать, и жизнь впереди полна надежд. Я вся в сумасшедших мечтах о будущем – что-то оно мне готовит?! Не знаю, откуда во мне этот дурацкий оптимизм, от болезни он возник или сам по себе. В глубине души я понимаю: на что-то надеяться – значит, обманывать себя. Надежды больше нет.

Что же я потеряла за ночь?

Час еще ранний, в доме все спят. Небеса только начали светлеть. Я отдергиваю занавеску и вижу за окном человека. Память не подводит меня ни секунды. Это Райан.

У меня перехватывает дыхание. Как он оказался в моем саду? Он стоит, потупившись и сунув руки в карманы, на покрытой инеем земле. Сердце гулко стучит, и меня снова переполняет надежда: вот доказательство, что у жизни еще есть для меня сюрпризы. Я не думала, что увижу Райана после случая в библиотеке, и все же он здесь. Он меня ждет.

Босиком, в чем была, я сбегаю по лестнице – на цыпочках, лишь бы не разбудить остальных, особенно мужа, который спит в детской. Я перелезаю воротца у нижней ступени, набрасываю поверх пижамы плащ и бегу по гладкому кафелю через кухню. Кажется, еще немного, и я полечу, словно Питер Пэн. А потом вспоминаю: дверь заперта. Я замираю перед ней на секунду, гляжу в окошко на Райана – он стоит в лучах рассветного солнца спиной ко мне – и тянусь к ручке. По какому-то волшебству она тает под пальцами. Меня обдает струя холодного воздуха – дверь открыта. Неужели я сплю, и мир во сне подстраивается под мои желания? Или это галлюцинация? Мистер Доктор-Длинное-Имя говорил, что под конец начнутся галлюцинации. Если я вижу в саду Райана, значит ли это, что конец уже близок? Замерзшая трава хрустит под босыми ногами, холод быстро пробирается под плащ и пижаму. Я дрожу, выпуская в воздух облачка пара. Все это настоящее, сомнений нет – я действительно стою на рассвете в саду и гляжу на Райана со спины. И он действительно ждет меня. В конце концов, с кем еще такое могло случиться, как не со мной?

Я бегу по траве. На востоке, где солнце силится взойти над горизонтом, розовеет небо.

– Ты пришел, – шепчу я. Райан подскакивает от неожиданности. На его губах играет улыбка – он рад меня видеть, хотя удивлен. – Что ты здесь делаешь?

– Ты босиком, – говорит он. – Смотри, замерзнешь.

– Не замерзну! – Я смеюсь. На самом деле мне нравится холод – приятно чувствовать что-то настоящее. – Как ты здесь оказался? Почему не бросил камушек в окно? Может, я по тебе скучала!

– Я не мог заснуть, – признается он. – А будить тебя не хотел – хотел просто побыть рядом. Вот такой я псих.

– Вовсе нет. – Я шагаю навстречу, и Райан обнимает меня, так что я не могу шевельнуть руками, а затем поднимает в воздух и ставит на свои ботинки. Мы стоим лицом к лицу, согревая друг друга. – Ромео прокрался к Джульетте с восходом солнца – или с закатом, но там точно было что-то про луч, прорезающий «завесу облак». И потом я совсем не возражаю, если ты псих. Значит, мы друг друга стоим. Не хотелось бы только, чтобы ты оказался плодом моей фантазии. Это было бы грустно.