Наевшись вдосталь.

И вспоминать кривые переулки

Под заумь тоста.

Под шум застолья дружеского слишком

Он рыкнет глухо,

И оглядит с тоской мое пальтишко,

И вздернет ухо.

А люд уйдет по улицам пустынным

В мехах и коже.

Да будет путь ваш глажено-простынным,

Храни вас Боже.

Мой белый пес посмотрит исподлобья,

Не смея верить,

Что я, его убогое подобье,

Направлюсь к двери.

Что позову в ночной простор бескрайний,

Всевластье снега.

И там сотрутся призрачные грани —

Мы будем бегать.

Мы будем прыгать, чтобы провалиться

В снежинок орды.

И Бог, смеясь, запомнит наши лица

И наши морды.

Света только раз вздрогнула – на глажено-простынном пути. Ау, Елизавета Алексеева! Потом ничего, даже растрогалась. Оставалось надеяться, что у героини есть собака и ей предначертана какая-то роль во взаимоотношениях любовников. Девушка ничего плохого не видела в засилье живности на страницах романов. Тут у нее была собственная теория. Звериный мозг – это резерв природы на случай гибели людей. Псины навсегда вошли в нашу жизнь, потому что избавляют от одиночества. С ними общаются, с ними идеально дружат. Так что у этого человечества в предках ходили обезьяны, у следующего – обязательно будут ходить собаки. Естественно, про них пишут те, кому дана сильная интуиция.

Света придвинула раскрытый блокнот и начертала: «2. «Доверчивая идиотка на выданье». Автор – Жанна Аранская – «интеллектуалка». Вторая строчка преобразила листок. Возникло ощущение, что серия уже материализовалась. Девушка удовлетворенно кивнула рукописной странице и вернулась к откровениям начинающего автора.

Она успела получить массу информации о высших учебных заведениях родины. Проглотила уничижительные отзывы о преподавательском корпусе как части нелепого Российского государства. Немало всякого почерпнула из главы про обмен взглядами и улыбками на разных этапах отношений мужчины и женщины. Узнала, что по мере сближения влюбленные испытывают непреодолимое желание обновить гардероб. Усвоила, что выбор позы в сексе неслучаен. И не поняла, как Жанна ухитрилась толково описать зарождение любви в двоих конкретных людях, безостановочно ругая действительность и понося свой тупой народ. Света назвала бы ее стиль журналистикой на грани приличий. Но грань эту то ли циничная дурочка, то ли наивная умница не переходила. У ясной Алексеевой случались трогательные попытки выразить невыразимое: «Она не соображала, куда и зачем бросилась. И вдруг с разбега налетела на упругую горячую преграду сгустившегося воздуха, который не втягивался в легкие. И обожглась. И задохнулась. И остановилась». Героиня Аранской натыкалась только на прохожих, мебель и стены, потому что часто глушила зеленую тоску белым вином. Зато оказалась чувствительна к мелочам: «Она, не глядя, взяла с тарелки фрукт. Это был персик со свезенной кожицей, до омерзения похожий на только что ободранную коленку». В общем, старались девочки, и младшему редактору это было приятно.

За час до конца рабочего дня Света была полным сосудом. Избыток сведений разве что из носа не изливался. Во всяком случае, кое-какие предвестники насморка вынудили ее сохранить и закрыть рукопись «своего» автора. После близкого контакта с носовым платком девушке стало легче, хотя голова была тяжелой. «Я, кажется, простудилась», – догадалась она. Как было не поблагодарить эрудированную Жанну, которая, заикнувшись о каком-то недомогании героя, долго рекомендовала читателям употреблять противогриппозные лекарства «при первых симптомах заболевания», иначе – гибель в корчах. Младший редактор послушно бросила в стакан с водой громадную таблетку шипучего аспирина и жахнула залпом. Через десять минут ей уже хотелось сделать какое-нибудь добро людям.

Она тут же отослала Нинель Николаевне роман, идеально подходящий ее «серии со странностями». Жили-были двое прекрасных юных любовников и не ценили своего счастья. Расстались, окольцевались, притерпелись. И вдруг каким-то роковым образом их начало выносить друг на друга. Они сталкивались в школе – дети учились в параллельных классах, в египетских отелях летом и в автобусе, везущем туристов в Чехию, под Рождество. Горемыки маниакально стукались лбами в офисных коридорах, барах, ресторанах, театрах и даже на народных гуляньях. Каждая встреча пробуждала разные чувства – от ненависти до страсти. Иногда они, не совладав с нервами, дебоширили в общественных, преимущественно заграничных местах. Чаще боролись с искушением изменить вторым половинам. Один раз забыли о морали и нравственности и так оторвались. Но потом выяснилось, что каждому в его постели снился один сон. Заканчивался этот бред начинающей климактерички сценой сцен: они, не так давно похоронив законных супругов, движутся с боковых кладбищенских аллей на главную, где неизбежно снова окажутся лицом к лицу. А на дворе стоит золотая осень.

Света упорно делала вид, будто до нее еще не дошло, что требования коллег были шуткой. Посмеялись над новенькой? Отлично. Получите! Хотите – читайте, нет так нет, ваши заботы. А она молча разгребает самотек и никого не обделяет текстами. Павлу Вадимовичу отдавала все мужские рукописи: их было немного, с женским «девятым валом» не сравнить. И авторы не стремились подражать гениям. Слегка злорадствуя, девушка еще раз высморкалась и аккуратно уложила в сумку блокнот и ручку. Но мало кому после спокойного рабочего дня удается выскочить из кабинета раньше, чем телефон поиздевается напоследок. Раздался звонок. Добросовестная труженица сняла трубку:

– Издательство.

– Э… Видите ли… Здравствуйте, – сказал молодой, но глуховатый женский голос.

– Добрый вечер, – намекнула Света.

– Э… Видите ли, – не вняла медлительная собеседница. – Видите ли, на сайте указано, что срок рассмотрения рукописи – три недели…

– И что с заинтересовавшими издательство авторами мы обязательно свяжемся.

– То есть если не связались, мне…

– Не унывать, а посылать еще куда-нибудь. У издателей разнообразные пристрастия. И где-то ждут именно ваше произведение.

Света неожиданно сообразила, что ни с кем не разговаривала вслух много-много часов. Такого еще никогда не случалось. Ее затошнило от отвращения к собственной участи. Этой паузы просительнице хватило, чтобы завестись снова:

– Погодите, девушка! Будьте добры, посмотрите там где-нибудь у себя в списках. Я ведь даже не знаю, дошел ли мой роман по электронной почте. А одна знакомая, она в Интернете печатается, говорит, надо было позвонить, когда отправила. А я не знала, честное слово…

– Кто вы? Как называется роман?

– Я? Лиза. То есть Елизавета Алексеева. «Я верю, он тоже меня любил». В смысле это – название.

– О! На ловца и зверь бежит! – возопила Света, хотя сразу заподозрила, что про неведение хитрушка врала. – Я его только что прочитала. Очень неплох.

– И?.. – длинно выдохнула Алексеева. Но в легких еще оставался кислород, и она повторила рискованный номер: – И-и-и?

Света опомнилась. Ей стоило больших усилий не начать торопливо вилять. В отличие от Елизаветы она стиснула зубы, пару раз глубоко вдохнула через хлюпающий нос и твердо разборчиво произнесла:

– И теперь должна показать ваш роман другим сотрудникам. Мы принимаем коллективные решения. Есть еще маркетинговый отдел, есть начальство. – Она вспомнила постных юристку с экономисткой, свирепо утопающего в роскоши Егора Александровича Пирогова и чуть не заплакала. – В любом случае я свяжусь с вами по почте. Обязательно.

– Значит, я могу надеяться? – промямлила Елизавета Алексеева, для которой все, сказанное после «очень неплох», звучало расстрельным приговором. Она узнавала слова, но никак не могла взять в толк: за что высшая мера?

– Не можете, а должны, – поправила госпожа младший редактор неожиданно для себя окрепшим голосом и положила трубку слабой рукой.

Подобное безобразие знакомо всякой «творческой личности». Стоит сосредоточиться на чем-то нематериальном, уйти в себя и прекратить подавать признаки общественной жизни, как внешний мир начинает с тобой когда тонко, когда грубо заигрывать. Возвращает к реальности и тычет мордой в действительность, провались она. Мистическая ситуация, когда Жанна посоветовала хлопнуть растворимого аспирина и Света тут же ощутила шевеление вирусов в крови, одарила радостью. Ее и под пыткой не назовешь простым совпадением. А звонок Алексеевой, казавшийся поначалу вторым актом милого чуда, хотелось объявить этим самым совпадением, будучи недосягаемой для заплечных дел мастера. Потому что разговор с автором напомнил девушке, что она никто. Автоответчик. Любое другое техническое приспособление. Секретарша, которой золотая медаль и красный диплом обеспечили право играть с телефонной трубкой и бегло просматривать рукописи, выбирая те, что могут быть достойны внимания редакторов. Да она вообще ничто. Не ей окрылять беллетристок, суля им даже мелочь надежды.

Повезло, что не было Нинель Николаевны и Павла Вадимовича, когда она разошлась. Оказалось, счастье – это не только возбуждающая борьба двух любящих намыленных тел за место под душем, но и отсутствие начальства, когда ты превысила должностные полномочия. Оба старших редактора окопались гораздо выше Светы в издательской иерархии. А кроме них и нет никого. И похоже, не будет. Да, Пирогов торжественно благословил ее на ловлю новых романов в самотеке. На открытие авторских имен. Но только один из многочисленных кретинов Аранской понял бы это как разрешение действовать в обход редактора отдела женской прозы.

Бесстрашная девушка трусила. Предположим, сунется она к Нинель Николаевне со своими амбициями и идеями. И услышит про недостаток опыта. Самое обидное, никогда не узнаешь, на самом деле «ее» романы были плохи или матерая Нинель просто выжигает вокруг себя лес, чтобы замечать конкуренток на дальних подступах. «Павел Вадимович строит мне глазки. Не ответить ли ему тем же, не заручиться ли союзником в битве с профессионалкой? Такая специалистка в дамской беллетристике найдет где трудиться до пенсии. Это меня в нормальное издательство возьмут лет через десять. Нет, если она отнесется благожелательно, то кто ее тронет. А если не сможет доказать, что запрещает мою серию в интересах дела, тогда – война», – мучила себя отличница, которой негде стало преуспевать. Она готова была поклясться, что Нинель Николаевна ей симпатична. Помнила, как выслушала жалобы мамы на рьяную молодую учительницу, которая повадилась критиковать ее, и возмутилась: ничтожество, бездарность, на кого замахивается, уволить к черту. Мама, кстати, в праведном гневе убедила директрису, что этой сопливой интриганке в их коллективе не место. Но стоило девушке представить, что ей из вредности не разрешат даже попробовать, как ярость затмевала разум. Самый тяжкий грех – не дать человеку шанс вовремя, когда он чувствует, что горы свернет. Пусть провалится, но тогда сам будет виноват и только тогда станет умнее. И хватит твердить молодым, что владелец рискует своими деньгами. У нормального бизнесмена должны быть отложены суммы на десять проигрышей ради одного выигрыша. «Нинель Николаевна и не пыталась меня разыгрывать, – истерила Света. – Она ясновидящая. Это мы с ней странно встретились и странно разойдемся. Занесло меня сюда беспричинно, а унесет из-за отсутствия перспектив».

Воительница давно заперла дверь и семенила – разношенные босоножки почему-то натерли пальцы – к метро. Она не замечала лета. В мегаполисе вообще только одно время года, определяемое множеством нецензурных слов. Постепенно злость утихла. Но этот океан уже понял, что способен на шторм не по своей воле. Света велела себе подготовиться к бою – изучить все, что редактировала Нинель Николаевна. Потом аргументированно доказать: «Новый настоящий роман» будет востребован не старыми перечницами, а ее ровесницами, которым еще читать и читать до своих первых операций на глазах. И дочерям рекомендовать. Более того, надо создать фокус-группу из приятельниц и дать им рукописи Елизаветы и Жанны. Они ответят на вопросы анкеты, она сделает выводы. И обязательно нужен еще один автор. С тремя способными российскими бабами можно начинать что угодно.

Сотовый вынудил ее остановиться напротив входа в метро. Лера Могулева. Как ее только не «обзывали» с такой фамилией. Монголова, Гоголева, видимо по аналогии с яичным напитком, Мокеева… А непосредственная начальница, Фирдаус Искандеровна, каждое утро вежливо приветствовала: «Здравствуйте, Могулаева». Подруга, единомышленница. Самая первая, самая близкая. Как-то они забежали в супермаркет после шашлыков за городом – джинсы, футболки, кеды. Волосы растрепанные, ногти ободранные, лица нераскрашенные. Пристроились к кассе. А впереди стояла их ровесница-антипод – отмытая, причесанная, наряженная. И чем-то они ухоженному созданию не понравились до того, что оно решилось демонстрировать недовольство их соседством. Разворачивалось на сто восемьдесят градусов и буравило презрительным взглядом, громко требовало не задевать его корзиной, в общем, самоутверждалось. Наверное, часов пять трудилась, бедняжка, чтобы сносно выглядеть. И ее оскорбляло, что кто-то явился в гастроном без столь же тщательной подготовки. Они могли бы гордо игнорировать девицу, но вдруг подруга начала хохотать. Чем больше сдерживалась, тем непристойнее и громче оказывались вылетавшие изо рта звуки, то хрюканье, то ржание. Наконец, задыхаясь, проорала: «Она тут выкаблучивается, а у моей собаки комбинезон из такой же ткани, как у нее платье». Света пригляделась, так и есть. Маленькая очередь, развлекавшаяся напряженным противостоянием трех фиф, захихикала. Девица позеленела и, сжав в правой руке сдачу, левой мощно двинула вперед груженую тележку. Раздался вопль едва не сбитой насмерть бабуси. Народ веселился. Но подруга и не думала раскланиваться, как ни в чем не бывало заговорила со Светой о хлебе и молоке. Непосредственный и скромный она человек. Легка на помине.