— Как ты провела выходные?

— Ездила на дачу. А ты?

— Был у Игоря на выставке. Он снимает арт-салон недалеко от «Новослободской».

— Много на выставке посетителей?

— Немного. Но при мне купили одну картину. Игорь сказал, это большая удача.

— Хорошая картина?

— Беспредметная живопись. Эпигоны Кандинского… А ты что делала на даче?

— Цветы сажала. Хочешь немного выпить? У меня есть сухое красное вино.

Мы выпили по бокалу кьянти, по-прежнему, как острые углы, обходя все мало-мальски серьезные темы.

— Какие цветы посадила?..

— А ты хорошо разбираешься в искусстве?..

Вопросы часто оставались без ответов, а ответы произносились невпопад. Но почему-то надо было продолжать эту странную беседу, которая вследствие непринужденности формы могла не иссякнуть до самого утра.

После кьянти я предложила перейти в комнату, и здесь все изменилось. То ли Глеб вдруг вспомнил, зачем пришел ко мне, то ли просто настало подходящее время.

— Пришло время поговорить, — сообщил он торжественно, но мы почему-то замолчали.

Молчание продлилось, наверное, несколько минут и завершилось взрывом хохота.

— Ничего себе — поговорить…

— Ты что заканчивала? — неожиданно спросил он.

— Университет, факультет почвоведения.

Я снова чуть не расхохоталась, потому что вспомнила анекдот, считавшийся хитом у нас на факультете: «Девушка, вы на почвоведении учитесь?» — «Сам дурак!»

— А почему ты спрашиваешь?

— Видишь ли, я не знаю, как тебе объяснить… А ты никогда не занималась философией?

— Философией? — Я недоуменно пожала плечами. — Нет, знаешь ли, не занималась. Я человек практический по натуре.

— Ладно. Будем исходить из реальности. Ты, конечно, представляешь себе, что философских школ в мире великое множество…

Начинается КВН! И об этом разговоре я мечтала? Присутствием этого человека собиралась осветить свою жизнь?! Неужели я нужна ему только для того, чтобы экспериментировать и издеваться?! Я даже не могла прервать его монолога — обида и негодование комком застряли в горле, малейший протест мог обернуться ливнем слез.

— …Школьником-старшеклассником я увлекался философией. Платон, Аристотель, Фома Аквинский…

— Слышала о таком, — зачем-то процедила я.

— Потом увлечение, конечно, прошло, многое забылось. Но вдруг вспомнилось. В тридцать лет я ощутил дикое недовольство собой. Причиной было, как бы тебе объяснить?.. Фома Аквинский определяет весь жизненный процесс с помощью двух категорий — потенциальное и актуальное. В каждом заложен какой-то потенциал, задача человека его актуализировать, реализовать.

— А я считала, что Фома Аквинский — философ религиозный…

— Вообще-то религиозный, но эта его идея универсальна, по-моему.

— Настолько универсальна, что ее авторство давно приписывается общечеловеческому здравому смыслу…

— И вот я понял, что ничего не делаю для актуализации своего потенциала. Я начал искать, поменял работу, получил второе образование, перекроил всю жизнь… и решил, что дело не во внешних переменах… Моя новотрубинская разработка имела громкий успех. Его называли прорывом в инженерной мысли, но я испытывал все то же недовольство собой. Более того, я почти убедился, что актуализация для меня недостижима. Я думал так еще ночью тридцатого апреля, сидя в новотрубинском аэропорту. А через несколько часов увидел тебя, стремительно шагающую через наш двор, и сразу все понял… про актуализацию. Если ты будешь рядом, я, наконец, смогу обрести себя. Ты будешь?

— Но ведь ты говорил… — Пораженная столь необычным поворотом разговора, я с трудом подбирала слова. — Ты говорил, что ничего не зависит от внешних обстоятельств…

— В том-то и дело, что ты для меня не внешнее обстоятельство. Ты — часть моей души. А может быть — ее аллегория… извини за банальность и вычурный слог.

Он замолчал, и мы долго сидели в тишине.

Я не задвинула шторы, не включила свет и теперь любовалась полной луной, по-хозяйски смотрящей в мое окно.


Кажется, средневековые люди считали, что Луна вместе с Солнцем и звездами движется по небесному своду вокруг плоской, стоящей на трех китах Земли. Картина мира в те времена была очень четкой, хотя и примитивно условной. Человечество тяготело к конечному результату — все назвать по имени, обозначить, определить. Происходящие вокруг перемены тоже понимались прямолинейно и однозначно — все в мире движется по прямой от потенциального к актуальному. А излюбленным приемом средневековых художников была аллегория — весьма сомнительное художественное средство. Разве через предметы материального мира передашь сложные философские категории и жизненные перипетии, мельчайшие смысловые оттенки, связи?

Странно, что Глеб — инженер, современный человек — оперирует средневековыми понятиями. И странно, что я, почти незнакомая для него женщина, вдруг показалась ему аллегорией его собственной души. Считается ведь, что увидеть собственную душу можно лишь после смерти…

Странно, но красиво. Такое юношески-романтичное, почти сказочное видение мира! Но в общем, и я ушла недалеко от Глеба, поместив его фотографию на монитор своего мысленного компьютера. Просто каждый использует подручные инструменты: он привык философствовать, я — смотреть на экран.

— …Я понимаю, ты хочешь подумать.

— Ты ошибаешься.

— Отказываешь мне?

Я покачала головой.

— Значит, ты выйдешь за меня замуж?

Я кивнула.

У обыкновенных людей в таких случаях принято подойти и поцеловать невесту. Но разве можно поцеловать собственную душу? Ею хорошо любоваться на расстоянии…


— Пойдем обедать, — не обращая внимания на Любашино выступление, предложила Таня.

— Господи! — вскрикнула Любаша. — Время-то второй час!..

— Скоро половина, — высунулась из-за компьютера Валерия Викторовна.

— Вы идите обедайте, — распорядилась Любаша. — Мы с Катей попозже пойдем.

— Во «Второй этаж»? — уточнила Таня, когда мы вышли на улицу.

— А куда еще?

— В «Болтай и жуй», в «Дуэт»… Ты что, забыла, какие заведения есть поблизости?

— В «Дуэте» голодно, одни пирожные и фруктовые салаты. А «Болтай и жуй» так подорожало!

— У тебя что, финансовый кризис? — не поверила Таня.

— Почти, — призналась я, зная, что Татьяна не станет задавать лишних вопросов.

— Ничего, скоро зарплата. Я такое платье Машке на выпускной приглядела!

— Какого цвета?

— Неоднотонное: от темно-серого до нежно-голубого и сиреневого.

— Мне нравится голубой. Хотя он теперь не очень моден.

— А какой моден? Оранжевый? Розовый? Но он надоел. А потом, Маше розовый не идет, у нее глаза голубые.

— На это теперь не смотрят: голубые, серые. Сделайте только подходящий макияж.

— Да не хочет она макияж! Вообще косметикой не пользуется. Из принципа.

— Это пройдет! Смешные они в этом возрасте. — Я улыбнулась, вспомнив нашу Елену.

— Что-то пройдет, а что-то останется! Сейчас наломает дров — потом всю жизнь расхлебывать будет, — нервно заговорила Таня. Должно быть, сильно переживает за дочь.

Какой смысл в этих переживаниях? Каждый человек сам выбирает судьбу. Другое дело, что в возрасте семнадцати лет сделать правильный выбор очень трудно. И прибегнуть к совету родителей тоже нелегко. Почти как шагнуть на землю с двадцатого этажа. Последние годы второго десятка жизни — вот по-настоящему переходный возраст! Свои жизненные навыки еще не сложились, а мамины уже не подходят.

— Ты представляешь, что она мне заявила? — не сдержавшись, продолжала Татьяна. — Не буду, говорит, поступать на гостиничный менеджмент!

— Как это?

— Вот так! Тридцать долларов каждую неделю платили репетитору по математике, пятнадцать — по экономике. А она, представляешь? — выдумала! Пиар! Там экзамены: литература, история и плюс к тому печатные работы нужны.

— А вдруг она почувствовала к этому склонность? У каждого человека есть некий потенциал, который надо актулизировать, иначе…

— Потенциал! — возмутилась Таня. — Она думает, мой потенциал неисчерпаем! В этом году платила за одних репетиторов, в следующем буду за других!

— Если не поступит, пусть идет работать и сама за репетиторов платит.

— Куда она после школы работать пойдет?

— Да хоть как Женя, курьером или продавцом-консультантом.

— Пойдет работать — не захочет учиться. Увидит, что деньги можно по-разному зарабатывать.

— А что здесь плохого? Расширит свой кругозор… Потом поступит на вечернее.

— Ты не представляешь, что такое учиться на вечернем! Я вечернее закончила, врагу не пожелаю. — От возмущения Таня даже ускорила шаг — ни за что не хотела мириться со своеволием дочери. — Пыталась ей объяснить, какое там!..

В кафе продолжать разговор было неудобно: в обеденный час здесь собиралось довольно много народу, играла громкая музыка. Таня закурила, отвернувшись к окну. Удовольствие общаться с официанткой, худой, мрачной девицей в нелепом кружевном кокошнике, досталось мне. Зная Танины вкусы, я быстро продиктовала меню обеда на двоих. Не произнеся ни слова, девица записала наш заказ и исчезла надолго.

— На что уходит жизнь! — сокрушалась Таня. — Сиди тут, жди целый час, на работе какую-то чепуху выслушивай!..

— Ничего, это прощальная гастроль. Придет новая, из ракообразных, при ней неудобно будет выступать.

— Сначала неудобно, а потом — в самый раз.

— А вдруг ракообразная стукнет генеральному?

— Что стукнет? Что, у Королевы крыша в пути? — Таня нервно рассмеялась. — Мне еще в пятницу клиентка звонила, просила: пожалуйста, побыстрее. А я — веришь или нет — сосредоточиться не могу: шик-дент, сервис-кент, мерс-шверс.

— Сейчас все сделаешь. Любаша с Катей обедать пойдут.

Но поработать в тот день у нас так и не получилось. Вернувшись в офис, мы застали там очередную веселую картинку: дверь в Любашин кабинет была распахнута, а посреди нашей комнаты стоял высокий плотный мужчина средних лет. Его младенчески розовую физиономию украшали рыжеватые усы.

— У вас ко мне есть вопросы? — обратился он к нам.

— А вы кто, собственно? — поинтересовалась Таня.

— Варенов Вадим Петрович.

— Простите?

— Моя супруга, Александра Николаевна, будет у вас заместителем начальника.

— Очень приятно. — Почувствовав, что Таня возвращается в свое прежнее недовольное состояние, я приветливо кивнула Вадиму Петровичу.

— Ну так что, девушки, есть вопросы? Спрашивайте, не стесняйтесь!

— Пока вопросов нет. — Я энергично щелкнула кнопкой на мониторе.

— Если будут, вот моя визитка.

Я не успела ответить что-нибудь приличествующее — из Любашиного кабинета вышла сама Александра Николаевна, и наши взоры обратились к ней. Она действительно была из породы ракообразных. Казалось удивительным, что Варенов — мужчина видный и статный (похожий на майоров эпохи позднего совка), взял в жены такую женщину.

— Любимый, ты принес из машины не все папки, — сияя непонятной нам радостью, сообщила мужу новая заместительница.

— Как это не все, моя красавица?

— Не хватает образцов отчетности. — Из щелочек, спрятанных под припухшими веками, в мир изливались реки сливочного восторга.

— Я их на подоконник сложил, моя ненаглядная.

Таня, погрузившаяся было в работу, с любопытством уставилась на них. Но ракообразная красавица нисколько не смутилась Таниным взглядом. Возможно, не мы первые проявляли к ней такой неподдельный интерес.

— Понятно, мой хороший…

— Ну что? — торжествовала после их ухода Королева. — Дурдом на выезде?! — Все так или иначе согласились. — Это он под меня копает!

Под словом «он» Любовь Петровна имела в виду генерального — Илью Сергеевича Ларионова.

— Ну да, — махнула рукой Валерия. — Нужна ты ему больно! Мы для генерального — рыбка мелкая, шушера. Будет он копать под тебя… Выгонит взашей без всяких интриг, если сочтет нужным.

— Шушера? Выгонит взашей?.. — не сдержавшись, взвизгнула Королева.

— А ты как думала? Выгонит, конечно. Пока наш офис функционирует, все нормально… Зачем ему под тебя копать?

Несколько секунд Королева молчала. Потом набросилась на Валерию:

— Что ты глупости говоришь?! А для чего тогда вот это? Зачем он нам эту сумасшедшую прислал! Ты мне объясни, пожалуйста!

— Тебе же нужна заместительница, — ответила Валерия спокойно.

— Такая — не нужна! Сам бы с ней и работал! Мартышка косолапая…