Но в это время в кабинете начальницы зазвонил телефон, и мы лишились возможности насладиться перлами русской словесности, которые с беспечной щедростью Королева-мать расточала в адрес новой коллеги.

— Да, Илья Сергеевич, — произнесла она в трубку после недолгого молчания. — Была, разговаривали… Очень приятная женщина. Да, знающая, толковая… Это сразу видно! Безусловно сработаемся… Коллектив? Я думаю, коллектив мое мнение разделяет.

Коллектив слушал как зачарованный. Вроде бы чему удивляться? Двуличие — довольно распространенная в современных условиях черта. Часто это даже средство соблюсти приличия: пренебрежешь одним, неизбежно нарушишь другое. Но для Любаши это никакое не средство, а среда обитания.

— Еще звонит! — визжала начальница. — Издевается! Садист, заглядывающий в глаза жертве!

Находчивая Валерия достала из аптечки валокордин и принялась отсчитывать капли.

— Сорок! Сейчас быстро подействует! — весело сообщила она.

Приняв лекарство, Любаша удалилась к себе, а обрадованный народ с энтузиазмом взялся за работу. Я тоже открыла нужный документ, но тут приключилась новая беда: мне стали звонить друзья и знакомые.

Кампанию звонков открыла возмущенная моим поведением Ирка:

— Куда ты запропастилась? Трубку почему не берешь?!

— На даче была, поздно приехала.

— Слушай, тут такое!

— Какое?

— Короче, и смех и грех. Знаешь, кого я вместо тебя на пикник пригласила? Люду! Помнишь ту, ненормальную, с дискотеки.

— Да ты что? Где же ты отыскала ее?

— Она мне в прошлой раз чуть ли не насильно всунула свой номер телефона. Я выбросить хотела, да руки не дошли. Ну а когда ты отказалась ехать, дай, думаю, позвоню. Она обрадовалась страшно. Знаешь, она на фейс ничего, и мужику этому, второму бизнесмену, вначале понравилась вроде. Но потом такие фокусы показывала, мы втроем над ней умирали.

— Ну а еще что хорошего?

— Еще? Знаешь, я даже сглазить боюсь.

— Начала, уж говори…

— Этот второй бизнесмен, то есть первый…

— Так второй или первый?

— Ну, в общем, с Людой был Дмитрий, а меня выбрал Николай.

Я была возмущена Иркиным лексиконом.

— Меня выбрал… Ты что, на панели стояла?!

— Наташка, прекрати цепляться к словам! Ты же знаешь, что по большому счету выбирают всегда мужчины.

— Может, и так, — вздохнула я. — Но разве от твоего выбора ничего не зависело?

— А мне без разницы было, оба симпатичные, на хороших машинах, с деньгами…

— Женатые, — подсказала я.

— Ошибаешься! Николай вдовец.

— Значит, тебе повезло больше, чем этой Люде?

— Люде не повезло в тот момент, когда Бог забыл ей вложить в голову мозги!

— Ирка, не гордись! Я вижу, тебя терзает комплекс победителя.

— И вовсе не комплекс! — обиделась в шутку Иринка. — В общем, поздно вечером у тебя есть шансы узнать о подробностях. Настрой свой радиоприемник…

— При чем тут радиоприемник? Ты что, собралась в эфире вещать? — испугалась я.

— Наташка, я шучу, — беззаботно пропела моя подруга. — Я позвоню тебе домой часиков в двенадцать. Умоляю, не засни до этого времени!

— А пораньше не можешь?

— Пораньше никак! Мы через полчаса встречаемся с Николаем!

Спокойная, сосредоточенная речь Лизы звучала контрастом Иркиному воркованию. Парикмахер — самый, по Лизиному мнению, квалифицированный мастер в их салоне — поработал с моей фотографией. От пепельного цвета мне советуют отказаться, но взамен могут предложить несколько интересных нестандартных идей.

— На какой день тебя записывать? — уточнила Лиза.

— На четверг. Нет, на пятницу, — быстро ответила я, представив, как сообщу Глебу, мол, сегодня приду позже, после работы заскочу в парикмахерскую. Разве аллегория души имеет на это право?

Следующий звонок был от музыкального доктора. У него тоже нашлись для меня некоторые интересные новости.

— Инна Владимировна понемногу идет на поправку.

— Я могу ее видеть?

— Да… пожалуй.

Мне показалось, что с мамой все не так хорошо, как доктор пытался представить в начале разговора. Бывают такие случаи — лекарства ликвидируют галлюцинации, но стоит перестать принимать их…

— Скажите, она спрашивала обо мне?

— Да, спрашивала.

— Она по-прежнему считает, что я в Ганновере?

— Нет. Я же сказал, что бред прекратился. Хотя пациентка еще слаба и апатична, с этим этапом лечения, я надеюсь, покончено.

Мы условились, что я подъеду в клинику к семи. Удобнее было бы сделать это в половине восьмого, чтобы опять не идти на поклон к Любаше, но доктор объяснил, что его рабочий день заканчивается в шесть тридцать. Конечно, он может задержаться на полчаса, но не до бесконечности же. Пришлось остановиться на семи.

Последним позвонил Глеб. Увидев на определителе его номер, я торопливо вышла из офиса. Не приведи господь привлечь внимание милейшего коллектива к обстоятельствам своей личной жизни! Им ведь дай только повод, только попади на язык…


…Вчера вечером мы с Глебом расстались почти сразу. Выпили за помолвку по бокалу кьянти, а потом я попросила:

— Иди…

Оставшись одна, вышла на лоджию, которую наши знакомые, ничуть не преувеличивая, называли оранжереей, и долго поливала цветы. Город затихал, погружаясь в сон. Постепенно стало так тихо, что я различала журчание воды и звуки пересохшей земли, жадно впитывающей влагу. Лоджия заполнялась головокружительным ароматом озона…

От озона кружилась голова. От счастья может разорваться сердце. В моем любимом фильме главная героиня признается подруге:

— Мне было так хорошо, так хорошо, что хотелось умереть…

Даже в самые лучшие минуты понимаешь: это пройдет. А что впереди — неизвестно. Расстаться с жизнью в самый счастливый момент — все равно что закончить песню на самой трудной и красивой ноте… Просто расстаться с этой унылой, пасмурной жизнью, превратиться в душу, способную подняться в небо и улететь. Улететь на поиски своего тела. Найти и слиться с ним навсегда…

И что это вдруг случилось со мной? Вообще фантазии и порывы никогда не были свойством моей натуры. Я считала себя скорее рационалисткой, чем фантазеркой. Именно природный рационализм не позволял мне легко сходиться с людьми, тем более с мужчинами. Меня не трогали обычные знаки внимания — подарки, комплименты, красивые слова. Я прежде всего пыталась понять, что за человек передо мной.

Но сейчас мне не хотелось ни в чем разбираться. Нельзя, наверное, всю жизнь прожить от ума. Ведь кроме этого на свете существуют чувства, ассоциации, интуиция. Например, звук льющейся в тишине воды всегда будет возвращать меня к странному состоянию бестелесности, к этому непонятному, счастливому состоянию.

…Оказалось, я ошибаюсь. Достаточно было услышать в трубке голос Глеба, чтобы снова все пережить.

— Я заеду за тобой в девять.

— Хорошо.

Я даже не спросила, куда мы отправимся и чем будем заниматься. Только чувствовала, что вчерашнее настроение с каждой минутой все, сильнее нарастает во мне. Если так пойдет дальше, я вообще лишусь естественного человеческого свойства притягиваться к земле. Оторвусь…

Нет, до конца оторваться не получится — сегодня в клинике нервных болезней меня ждет встреча с музыкальным доктором. Я с ужасом призналась себе, что не хочу ехать к маме. Боюсь ее напряженных глаз, неловких движений, холодного взгляда. Ее неприязни. Мамина трагедия, бывшая все годы неотъемлемой частью моей жизни, показалась мне в ту минуту чем-то неприятным и скучным. Ведь Лешка же не причисляет ее болезни к числу своих личных проблем! А что будет, если я один раз, всего один разочек не съезжу в клинику?

Я набрала нужный номер и осторожно сообщила доктору, что не смогу приехать сегодня — на работе неотложные дела.

Про себя решила: если только он начнет возражать… Но он не возражал…


Дома мне сразу бросился в глаза засохший букет — потемневшие чайные розы на длинных ножках с поникшими головками. Неужели Влад существовал в моей жизни всего несколько дней назад? Ну да, существовал. О нем осталась память, красивая и печальная, — увядшие розы.

Я вспомнила, что Таня всегда сохраняет засохшие цветы — делает целые композиции, украшает квартиру. Мама, наоборот, такие вещи не переносит, считает, что держать их в доме — плохая примета.

У меня, тем не менее, не поднималась рука выбросить букет в помойное ведро. Вылив побуревшую за несколько дней воду, я вымыла и тщательно вытерла вазу и осторожно поместила букет обратно. Несколько лепестков и сухих темно-зеленых листьев упали с тихим шелестом на ковер Островок осени в разгар весны… Влад мечтал заполнить мою жизнь красотой, комфортом, интересными путешествиями. Но разве в этой жизни что-нибудь совершается по плану? В жизни как в природе! Что толку планировать, чтобы в ноябре на деревьях распустились листья или чтоб в июле замерзла река? Природа живет по своим законам, жизнь развивается по своим. Эти законы требуют, чтобы Глеб находился со мной рядом. Остальное абсолютно исключено!

Я собрала сухие листья с ковра и стала готовиться к встрече с Глебом.

Увы, зеркалу нечем было меня порадовать. Как это часто случается, внешне я нравилась очень многим, но не себе самой. Плотного телосложения, как пишут в газетных объявлениях и криминальных хрониках. Ну, не полней Елены — воспротивился внутренний голос. А все же плотного… И даже беспокойства последних дней никак не утончили мою плотность!

Лицо уверенное, сосредоточенное, умное.

— Слушай, ничего тебя не берет! — укорило я свое отражение, накладывая яркий вечерний макияж. — А где же следы смятения, озоновой легкости? Куда девалась женщина? Налицо только аналитик! А вдруг женщина вообще умерла?!

Слишком долго тянулась жизнь до встречи с Глебом! Подспудно казалось: мое женское начало так и останется невостребованным. А может, оно потихоньку стало атрофироваться, как у человека, не встающего с постели, в конце концов атрофируются ноги.

Аккуратные линии сиреневого карандаша немного исправили ситуацию. Лицо стало живее, но проще. Смазливее. Ушла глубина. Чем ее восполнишь? Если попробовать собрать волосы?.. А если распустить?..

Честно сказать, волосы — моя гордость. Густые, крупные локоны. Весь уход за ними заключается лишь в том, что я мою волосы оттеночным шампунем «Золотой блондин» и раз в два месяца захожу в парикмахерскую. Перебрав всевозможные варианты прически, я остановилась на промежуточном — боковые пряди собрала на висках небольшими черепаховыми заколками, а сзади предоставила волосам полную свободу.

Немного старомодно, напоминает пятидесятые годы истекшего XX столетия, но никуда не денешься. Избавившись от имиджа румяной и толстой купеческой дочки, я все равно не превратилась в манекенщицу XXI века. Избрала стиль строгий и простой: на работу — костюмы, светлые блузки, в остальном — классическая джинса. И кстати, вечернее платье, которое я намеревалась надеть сегодня, тоже очень простое. Прямой, слегка приталенный силуэт, воротник — щель, эффектно подчеркивающий шею и чуть приоткрывающий плечи, длина — за колено. Платье сшито из красивого лилового шелка, поэтому я держала его за нарядное.

К платью имелись две пары туфель. Черные без каблуков, метко названные мамой «галошками», и фиолетовые замшевые лодочки на шпильках, купленные, извините за выражение, в «Ж». От шпилек, увы, пришлось отказаться. Опять что-то купеческое. Только теперь уже не дочка, а жена, разрядившаяся ради праздника.

В общем, я сделала все возможное, чтобы выглядеть прилично, и с чистой совестью отошла от зеркала. Никогда не увижу в нем то, о чем мечтаю, а лишний раз расстраиваться какой смысл?


Часы показывали без немногого девять, но было светло, как днем. Я уселась на диван в своей комнате и стала ждать. Глеб появился в начале десятого, принеся с собой особенный запах весенней московской улицы — пыли, влаги, молодой зелени — запах озона, круживший мне голову вчерашней ночью, вызывающий желание подняться в воздух и улететь… Но лететь было некуда. Душа, встретив свое тело, обрела, наконец, покой. Прекрасный сюжет для средневековой гравюры.

— Ты готова?

— Смотря к чему…

— Поужинать в ресторане.

— Пожалуй.

Но он по-прежнему крепко держал меня за плечи.

Я засмеялась:

— Так мы не попадем в ресторан.

— Ты голодна?

— Не очень.

— Вчера я провел мучительную ночь. Ты понимаешь, что поступила жестоко?

— Я поступила мудро.

— Мне тебя не хватало. Я не мог уснуть.