— Опять? — испугалась я. — В жизни такой чепухой не увлекалась! Ведь с этих проклятых прогнозов у нее и начался рецидив…

— Ленка примерно так ей и сказала: астрология — чепуха! А Инна Владимировна страшно разволновалась. «Хочу, — говорит, — тебя предостеречь, кроме меня этого никто не сможет сделать, потому что я посвященная. Вот твой папа и тетя Наташа не хотели слушать меня и…» — Лиза прервалась.

— И что?

— Даже не знаю, говорить ли… Да, в общем, ничего такого. Сказала, мол, папа лишился квартиры, а Наташа… как-то она так хитро повернула… смысл такой, что у тебя был жених от Бога, а ты его упустила, и теперь тебя что-то очень нехорошее ждет… А дальше, не поверишь! Кроме меня, заявила Инна Владимировна, ей может помочь ведунья Леонарда.

— Она видела рекламу в «Sweet girl», — объяснила я.

— Она-то, может, и в «Sweet girl», да мы с Ленкой эту Леонарду знаем лично! Это же первая Сашина жена! Помнишь, я рассказывала? Все время таскалась к нам в гости, мы даже из-за нее в таунхаус переехали… В общем, Инна Владимировна разволновалась, сорвалась и Ленку страшно перепугала…

— Представляю!

— Мы уж давно вышли из клиники, а Лена все повторяла: «Вот ужас, вот кошмар!» Я чувствую, она вся как струна натянутая… Три часа по улицам с ней гуляла.

После таких известий у меня язык не поворачивался попросить Лизу съездить к маме еще и завтра. Тем более она обмолвилась, что работает в воскресенье. В салоне красоты наплыв клиентов по выходным. Когда же еще современным женщинам заниматься собой?

А может, и ничего, что завтра никто не поедет к маме. Оказывается, даже первый этап лечения не вполне завершен. Не нужны ей лишние впечатления, разговоры. До положительной динамики еще долго — в прошлый раз музыкальный доктор поторопился обрадовать меня…

Стоило вспомнить о музыкальном докторе, и он тут же не замедлил объявиться. Как обычно в последнее время — с номером художественной самодеятельности. Идеей сегодняшнего концерта стало благородное негодование.

— Как вы посмели?! Как вы могли?! Прислать к ней эту психически неуравновешенную девчонку! Возможно, наркозависимую…

— Вы соображаете, что говорите?!

— Дежурная медицинская сестра утверждает, что девица первой подняла шум!

— Вы ошибаетесь, — я сумела-таки прервать его тираду, — беседа Инны Владимировны Векшиной с ее внучкой Еленой записана на диктофон, и поэтому я в курсе содержания их разговора. Девочка вела себя вполне корректно…

— Возможно, бред был спровоцирован… — Доктор назвал незнакомый мне медицинский термин. — Но мы не виноваты, мы ни при чем. Она шла на поправку, вы сами видели в прошлый раз…

— Да, в прошлый раз она ничего такого не говорила, но…

— И не будет! Не будет больше. — Провал наступательного маневра окончательно перепугал доктора, и теперь он юлил и изворачивался. — Я жду вас в понедельник в любое время. Прежде чем подниматься к Инне Владимировне, зайдите на секунду ко мне. Я вам все, все объясню.

Ну хватит! Довольно с меня художественной самодеятельности! Зайти-то мне к нему, конечно, придется, но теперь я буду умней: поеду в клинику не одна — попрошу помочь Лизиных знакомых психиатров. И пусть он только рот посмеет открыть! Так и скажу: мне не нравится, когда меня водят за нос, хочу знать истинную картину состояния здоровья моей матери!

Лиза легко согласилась мне помочь:

— Завтра вечером я точно скажу, смогут ли они подъехать в понедельник. Смогут, скорее всего. Клиника у них новая, пациентов немного. Вроде как у нас в салоне, — добавила она с легким смешком.

Выработав более или менее логичный план, я посчитала мамину проблему исчерпанной. Дальше буду действовать по обстоятельствам. Возможно, придется сменить клинику, это я тоже имела в виду. Будем надеяться, что Лизины врачи — люди более сведущие и в их заведении мама быстрее пойдет на поправку. Это, конечно, крайний вариант. В идеале хорошо бы завершить курс лечения у музыкального доктора, и чем скорее, тем лучше.

Еще несколько дней назад я готова была ждать сколько угодно — главное результат. Но теперь, сказать по правде, мне хотелось лишь одного: забыть белые коридоры клиники, названия лекарств, наглые уловки медицинского персонала, искаженное бредом мамино лицо. Все, что можно было сделать, я сделала, а дальше — оставьте меня в покое! Мне пора в свою жизнь.

Я возвращалась к этим мыслям во время вечерней прогулки с Глебом. Ночью в гостинице и утром в машине. Иногда делалось болезненно жаль маму. Все предали ее: отец, Лешка, а теперь отступилась и я. Но эти короткие импульсы — угрызения совести, казалось, исходили откуда-то извне и не достигали глубин моего сердца. Оно было переполнено радостью, красотой, любовью, яркими впечатлениями — для горьких чувств и переживаний элементарно не оставалось места…


Поздним утром воскресного дня мы наконец-то добрались до Волги. Стоял первый по-настоящему летний день. Отраженное в реке солнце слепило глаза, но вода была обжигающе холодной. Мы гуляли босиком по песку, стараясь не попадаться в лапы накатывающим на берег ледяным волнам, перепрыгивали через них, смеялись. А в это время очередной катер, проносящийся мимо, поднимал новые бурунчики на водной поверхности.

— Ты даже представить себе не можешь, как тихо было здесь еще лет десять назад, — вздохнул Глеб. — Ни катеров, ни моторных лодок… Никаких признаков жизни, не то что цивилизации!

Возможно, без признаков цивилизации было лучше. Но мне очень нравилось и так. Запахи реки и молодой зелени, ивовые заросли, неприхотливый обед — пиво и сандвичи, — предусмотрительно захваченный мной в гостинице и разложенный теперь на огромном плоском камне… Жаркие лучи солнца и холодок, набегающий от воды…

— Видишь мост? — Глеб указал в даль, залитую солнцем. — Там уже город. Маленький провинциальный российский городок.

— Как называется?

— Кимры.

И хотя нам пора возвращаться, мы все-таки заехали полюбоваться живыми картинками истории. История не такая уж древняя — всего сто лет. Экономический подъем, переживаемый страной в те годы, запечатлелся в разного рода городских постройках — общественных и частных. Теперь его памятники превратились в живописные руины.

На углу главной площади я долго рассматривала длинное трехэтажное темно-красное здание с лепными украшениями на фасаде. Что-то оно мне напоминало… Ну конечно! ГУМ! Только первый в государстве магазин причесан и прилизан, а его кимрскому собрату не так повезло. На нем не то что не потрудились подновить штукатурку — окна не вставили. И вот гуляют по забытому Богом и людьми зданию сквозняки… Хотя почему забытому? Оно же стоит на главной площади города! Но мир равнодушен к этой тихо умирающей красоте. Что имеем — не храним — опять по давно знакомой пословице…

От главной площади лучами расходились в разные стороны улицы. Несколько кварталов старинной застройки — лепнина, эркеры, мозаика, кое-где тяжелые дубовые рамы и двери, оставшиеся с дореволюционных времен, изящные балконы с чугунными витыми решетками.

А дальше — по контрасту — серый кирпич, грязно-белые панели, скучные формы и линии. Тяжелое наследие советской власти… И почему это людям в начале века так не терпелось изменить существующий уклад?

Я задаю этот вопрос Глебу, и он объясняет, что отвращение к нормальной жизни — одно из свойств национального характера.

— Ты знаешь, что период перед Первой мировой войной — единственный в российской истории, когда не было инфляции?

— При Советах ее тоже не было.

— При Советах было много чего другого. Иностранцы, приезжавшие в тридцатых годах в СССР, поражались: неужели революцию сделал этот забитый, робкий народ?

Да, согласилась я, при Советах мыслили другими категориями. Деньги, даже самые незначительные, — это надстройка. Базисное представление о счастье воплощалось формулой: только бы не было войны! Первую часть формулы-заклинания обычно произносили вслух, зато вторую — лишь бы не арестовали, не сослали, не исключили из партии — безопаснее было додумывать про себя. Чем жить с такими понятиями о счастье — лучше уж пусть инфляция!

На это Глеб резонно заметил:

— Каждому досталось свое время. У каждой эпохи свои прелести…

Мы возвращаемся в Москву. Едем другой, незнакомой дорогой. Пересекаем мост через Волгу, оставляем за спиной зловещий канал, извилистую трассу, темный лес, в котором так сладко было лететь в пропасть. На дальних подступах к Москве меня настигает Ирка:

— Ты где, на даче?

— Нет.

— Домой едешь? — уточняет подруга и, не получив ответа, выкладывает сногсшибательные новости: — Вчера ко мне в гости приезжал Николай… До этого мы встречались в городе, ходили по клубам, театрам, несколько раз бывали у него в квартире, — объясняет Ирка между делом, — но вдруг он сам — представляешь, сам! — захотел, познакомиться с моими близкими!

Вера Григорьевна по этому случаю вылизала дом, Ирка напекла пирогов, наготовила салатов. Егору предложили сходить в парикмахерскую, но он высказался в том смысле, что идите-ка вы туда сами, и, опасаясь скандала, мать с бабушкой прикусили языки.

— Ир, я через час дома буду. Перезвоню тебе, хорошо?

— Хорошо, хорошо! — радуется Иринка. — Но ты знаешь, что самое интересное? Николаю так понравились наши места, что он сказал: «Хочу построить здесь дом».

— Дом? — переспросила я. — На вашем участке?

— Если он на мне женится, это будет уже наш участок…

Таким образом, Иринка сообщила мне новость номер два. А потом — и другие новости.

Появление Николая произвело настоящий фурор в поселке. Кем до этого была Ирка в глазах соседей? Матерью-одиночкой? Брошенкой? Даже хуже! А прежние поклонники, как назло, предпочитали развлекаться на стороне… Одним фактом своего визита Николай взвинтил Иркины акции до максимальной отметки. Вечером к ее матери зашла Тося — главная сплетница поселка и буквально засыпала Веру Григорьевну вопросами, безостановочно причитая:

— Дай бог твоей Ирочке! Уж если не ей, то кому? Умница! Красавица!

А сегодня утром Ирка пошла в магазин и встретила там Кешу. Встреча немало удивила ее.

— Мы вообще теперь в этот магазин не ходим! Непонятно даже, за счет чего он еще держится. Продукты — от хлеба до деликатесов все давным-давно возят из Москвы. Но вчера у нас закончился сахар…

— Ну а Кеша что?

— А тоже покупал какую-то муру. Жвачку, что ли, или сигареты. Увидел меня и подкалывать стал. Как маленький!

После развода Иринка сохранила с мужем нормальные человеческие отношения. При встречах они обычно перебрасывались несколькими дежурными фразами, изредка Кеша заглядывал к ней в гости — навестить детей.

— Подкалывать в каком смысле?

— В смысле Николая.

— Да что ты? Как ему не стыдно?

— Не стыдно!

Внешне Иринка мое возмущение разделяла, но я догадывалась, что все это жутко ей нравится. Особенно часть их беседы, посвященная социальному статусу ее нового знакомого. Дело в том, что общественное и материальное положение Николая куда выше Кешиного. Экс-муж имел неосторожность задать вопрос, и Ирка с обезоруживающей прямотой выдала подноготную.

Кеша обиделся:

— Не задавайся!

— И не думала!

Иринка с облегчением перевела дух.

— Ну вот, это и есть самое интересное. Остальное вечером расскажу. Ты мне только обязательно позвони, как приедешь.

Глава 4

Любой взгляд на часы вызывал у меня теперь мощный приступ негатива — я ничего не успевала. Утром едва откроешь документ, как уже слышишь голос новой начальницы — милейшей Александры Николаевны: «Наталья Павловна, помогите! Я тут у вас не понимаю ничего».

«Ну и бардак! И бардак же у вас был!» — восклицает она, выслушав мои объяснения.

На тонких губах играет все та же приторная улыбка.

Крем-брюле — определяю я.

— И как вы только выдерживали?

На столе у Александры Николаевны ничего лишнего — многоярусный лоток для документов, несколько файлов и подставка для ручек с карандашами. Домой она всегда уходит ровно в семь, учит: семья у женщины должна быть на первом месте. А Любаша под настроение могла и допоздна на работе засидеться, и в бумагах тонула, как шлюпка в море.

— У Любови Петровны был другой стиль, — вспоминаю я.

— Странный довольно-таки. — Даже неодобрение новая начальница высказывает с улыбкой.

Я возвращаюсь к своему документу, но ненадолго — раздается телефонный звонок. Лиза передает мне привет от инструктора по фитнесу.

— Тебе рекомендуют попробовать степ. И начать советуют сегодня же.