Адель Паркс - Мужей много не бывает

Теперь я припоминаю, что уснула на полу в гостиной, пока он пытался найти шоколадные конфеты, которые, по его уверениям, он куда-то засунул — может, в холодильник, может, в буфет, а может, в бельевой шкаф…

Странно, что сегодня утром мы так легко общаемся друг с другом. Было бы как-то естественнее, если бы испытывали неловкость и смущение. Неужели между нами все просто только благодаря тому, что он совершенно не чувствует того электричества, которое я, кажется, могу даже пощупать или попробовать на вкус? Неужели я ему не нравлюсь? Неужели мы останемся всего лишь друзьями? Кошмарная, убийственная мысль. И меня беспокоит что-то еще — из этой же области. Мы целовались или нет? Потому что, если да и он так спокоен, немногого же стоят мои поцелуи. Но с другой стороны, если нет, если мы не целовались, — почему? Что нам помешало?

Не исключено, что я пытаюсь хватать с неба звезды. Стиви восхитителен, правда, просто высший класс — и поэтому я не уверена, что хочу задержаться рядом с ним до того момента, когда станет понятно, что он думает обо мне по-другому. Будет больно услышать, что я милая девушка, но не в его вкусе. Лучше уж уйти сейчас, с романтическими воспоминаниями об искрящейся непорочной ночи. Я уже собираюсь сказать, что сейчас оденусь и уйду, мне нужно так много всего сегодня сделать, как вдруг Стиви спрашивает:

— У тебя есть какие-нибудь планы на сегодня?

— Никаких. То есть я должна забрать Эдди, но после этого мы совершенно свободны, — не задумавшись ни на секунду, говорю я.

Да, таким ответом не убедишь мужчину, что ты безумно востребованная девушка с ужасно насыщенным и страшно гламурным образом жизни.

— У меня тоже, — говорит Стиви. — Как думаешь, Эдди хотел бы сходить в Музей наук? Мне в детстве очень нравились такие заведения.

— Думаю, он будет в восторге, — не выказывая и тени сомнения, говорю я. Я улыбаюсь. Меня смывает волной облегчения. Конечно, Эдди будет в восторге. Но в еще большем восторге будет его мамочка.

Белла

— Никогда — слышишь, никогда! — я больше не буду врать ради тебя! — шипит Амели.

— Но я не просила тебя врать, — замечаю я. Ненавижу, когда мои друзья разыгрывают передо мной ангелов во плоти. Как будто мне никогда не приходилось лгать ради того, чтобы прикрыть Амели. Я задумываюсь об этом и понимаю, что нет, не приходилось. Но если бы пришлось, я бы солгала — потому что иначе для чего вообще нужны друзья? К черту. Именно поэтому я ни одной живой душе не говорила о своей тайне.

— Ты поставила меня в неловкое положение. Мне нравится Филип.

— А я люблю его.

— Ну конечно. Поэтому ты и вышла за него замуж, будучи уже замужем, — огрызается она.

— Но…

Амели взмахом руки заставляет меня замолчать. Она открывает дверцу бара, достает бутылку виски и щедрой рукой наливает его в наши кофейные чашки, хотя сейчас еще утро. Ее действие приводит меня в уныние, поскольку я имела обыкновение делать то же самое, когда мы после гибели Бена сидели вдвоем и разговаривали и когда это являлось единственным способом притупить боль и шок.

— Ну… — Амели умолкает, так как явно не знает, что сказать.

Я набираю в грудь побольше воздуха и начинаю:

— Стиви был моей первой любовью. Он приехал в Кёркспи, когда мне было шестнадцать. В моей серой жизни он стал как бы лучом света. В отличие от большинства девчонок нашего городка я никогда не ходила на свидания с местными мальчишками, с которыми училась в школе. Городок у нас такой маленький, что все знают друг друга с самого детства. Это как, например, пойти на свидание с братом. Когда я пошла в пятый класс, то думала не о мальчиках, а только о том, какие выбрать предметы.

Амели, которая очень серьезно относится к образованию, настолько шокирована, что перебивает меня:

— Учебный год уже начался, а ты еще не выбрала предметы?

— Да, Амели. Я не как ты или Бен. У меня нет таланта или призвания к чему-либо. И никогда не было. Я дожидалась списков, где было указано, какой учитель ведет тот или иной предмет, и шла к тому, кто обращает меньше внимания на внешний вид и дает меньше домашних заданий. Но потом у нас в школе появился Стиви, и я стала думать о том, как подобраться к нему поближе. Я выяснила, что он собирается выбрать литературу, политику, музыку и историю. Эти предметы я и перечислила в своем заявлении.

— Да, усилия феминистского движения не пропали даром, — иронически бормочет Амели.

— В то время я считала, что это одна малина, но потом часто думала о том, что лучше бы выбрала географию и социологию, чем политику и музыку. Но мне кажется, мы уклонились от темы.

Амели сухо кивает.

— Стиви был на языке у всей школы. Он был на год старше всех в нашей параллели, так как пропустил год занятий, путешествуя по Южной Америке. Представляешь, какие преимущества это ему давало? Он ездил туда с родственниками — по-моему, двоюродными братьями — и по сравнению с другими мальчишками казался взрослым. Он столько всего знал! Он был таким загадочным, таким самоуглубленным и задумчивым… Все девочки хотели дружить с ним, а все мальчики — быть похожим на него. В первый же учебный день три девочки пригласили его на свидание.

— У вас в школе насчет этого, похоже, не церемонились, — замечает Амели.

— Мы жили в маленьком городке. Там каждый устраивает свой досуг как может, — говорю я. — К счастью, он жил недалеко от меня. После уроков мы обнаружили, что нам в одну сторону, и пошли домой вместе. Стоял замечательный день — начало сентября, погода еще летняя. Ясное синее небо, только начавшие золотиться листья. Заходящее солнце обливало нас мягким теплом. Деревья отбрасывали длинные тени. Я до сих пор помню сладкий запах подсыхающей травы и почувствовавшей приближение зимы живой изгороди.

Таких приятных воспоминаний о погоде у меня немного, потому что чаще всего мое возвращение из школы домой сопровождалось в лучшем случае пронизывающим ветром.

— Я просто хотела сказать, что в моей жизни не было ничего более романтического, чем та прогулка до дому со Стиви.

— Ничего?

— Ничего.

— Кроме предложения Филипа, — подсказывает мне Амели.

— Вообще-то нет, — говорю я, решая не успокаивать ее ложью. — Оказалось, что Стиви не был загадочным, самоуглубленным и задумчивым, — он был просто скромным.

Как только мы преодолели неловкость недавнего знакомства, выяснилось, что он интересен и очень умен. Он захотел проводить меня и прошел мимо своего дома к моему, а потом я захотела проводить его и мы вернулись к его дому, а потом…

— Он снова пошел тебя провожать.

— Да. — Несмотря на мои невеселые обстоятельства, я улыбаюсь. — Мы ходили туда-сюда с четырех до семи. В семь нам встретился мой отец. Он сказал, чтобы я прекратила шататься и шла домой пить чай. И тут Стиви, прямо в присутствии отца, поцеловал меня в щеку.

— Какой демонстративный жест, — говорит Амели. Я с обидой смотрю на нее.

— Именно так. Мы стали парой. Он зашел в дом, попил чаю с отцом и братьями, а затем мы поиграли в «Четыре в ряду». Я разбила его в пух и прах.

До того вечера в нашем доме всегда стояла безрадостная тишина, прерываемая только тиканьем часов, шипением выгорающего в камине угля и периодическими ссорами и пьяными выходками. Своим приходом Стиви согрел наш дом.

— Мы были неразлучны весь пятый и шестой класс. Мы любили друг друга так, как можно любить только в ранней молодости. Мы вместе учились, читали стихи, он пел и играл на гитаре. Для нас было очевидно, что мы пойдем учиться в один университет. Я всегда считала, что Стиви вытащит меня из Кёркспи. Главной причиной моего влечения к нему была его непохожесть на окружающих. Я подождала, пока Стиви определился с выбором, и подала документы в тот же университет. Мы оказались в Абердине. Там очень хороший университет, но даже тогда я уже была немного разочарована тем, что мы не отправились куда-нибудь еще дальше.

— А твой отец не возражал против того, что вы решили ехать вместе?

— Он никогда не лез в мою личную жизнь. И ни в какую другую тоже. Думаю, он просто был рад, что я еду учиться и не буду обивать каблуки в Кёркспи.

Я приукрашиваю действительность. Не думаю, что Амели поймет меня, если я скажу ей, что мой отец был рад, что я просто исчезла с его глаз. Ему было все равно, чем я занимаюсь, — лишь бы, чего доброго, не вернулась обратно. Только однажды он высказался в том смысле, что университетское образование пойдет мне на пользу: «Станешь поласковей и вообще». А Стиви он посоветовал заняться каким-нибудь ремеслом: «Ты, парень, научись делать что-нибудь руками, а то закончишь как и все остальные — будешь с шантрапой в забегаловке штаны протирать».

— Может, все бы обернулось по-другому, если бы мама была жива. — В голосе у меня дрожит жалость к себе.

С чего надо начать, чтобы толком объяснить все Амели? Держу пари, что, если бы мы играли в ассоциации, на слово «детство» она бы ответила такими словами, как «лето», «телевизор» или «сладости». Моими ассоциациями были бы «уныние», «страх» и «вина». Мой отец полагал, что конфеты, центральное отопление и даже добрые отношения в семье были излишествами, без которых мы вполне могли обойтись. Он был уверен, что жизнь на северо-востоке Шотландии неразрывно связана с лишениями, и не считал нужным бороться с ними, а даже любил их. Ему не доставляли неудобства ни жесткие стулья, ни холод, ни ледяной ветер. Но главной отличительной особенностью наших с ним отношений было его глубокое недоверие ко мне.

Мой отец был промысловым рыбаком, а рыбаки — суеверные люди. Все эти поверья передаются из поколения в поколения, и, может быть, раньше, до появления сложного навигационного электронного оборудования и современных средств поиска рыбы, они были оправданны, ведь промысел в большой мере зависел от удачливости рыбака. Никогда не лишне подкрепить свои шансы.

Суеверий, в которые отец верил и согласно которым организовывал свою жизнь, было бессчетное количество. Считалось, что нельзя называть лодку именем, оканчивающимся на гласную, нельзя красить лодку в голубой цвет, покидать порт в пятницу, брать на борт священника, свистеть, находясь в море. Беду приносили кролики, а также свиньи и женщины — женщины в особенности. Я думаю, что это глубоко укорененное недоверие к женщинам может брать начало в мифе о губящих корабли сиренах — или в простом женоненавистничестве. Нас и близко не подпускали к лодкам. В семьях рыбаков существовали особые правила, разъясняющие, как и когда женщины должны были мыться, работать по хозяйству, печь хлеб и даже расчесывать волосы.

Мой отец произвел на свет четырех сыновей и считал, что не обделен удачей, — но в тот день, когда родилась я, море забрало одного человека из его команды. Он решил, что это из-за меня. Он и помыслить не мог о том, что винить надо было ужасную погоду и бурное море.

Он окончательно утвердился в мысли, что я черт в юбке, когда увидел, что я расчесываю волосы, в то время как братья были в море. Он орал на меня, говорил, что я настоящее проклятие. Я что, хочу, чтобы они все погибли? В тот вечер умерла мать. Некоторое время после этого я и сама верила в свою способность приносить несчастье. «Бич сечет до мяса — вина до нутра». Сейчас, когда я сижу в теплой, чистой кухне Амели, эта суеверная чушь кажется мне невероятной. Скорее всего, я не смогла бы объяснить ей хоть что-нибудь.

Но мне и не приходится этого делать, поскольку Амели спрашивает:

— А что думали его родители?

— Родители у него были в разводе. Своего отца он годами не видел. Он жил с матерью, которой я нравилась. Она была рада, что мы едем вместе. Она придерживалась старомодного и по существу неверного мнения, что я уберегу его от беды.

— Когда вы поженились?

— Мне было девятнадцать.

— Так мало!

— Мне как раз это и нравилось, нравилось, что у нас впереди целая вечность. Я была уверена, что мы никогда не расстанемся. — Я замолкаю и думаю о том времени, когда я еще верила в слово «никогда». Это почти физически болезненно. — Мы так любили друг друга! Для нас это был логичный, само собой разумеющийся шаг — хотя при теперешних обстоятельствах он кажется глупым. Забавно, что взгляд в прошлое показывает события совсем в другом ракурсе. Сама идея пожениться родилась за одну минуту. Не успев отойти от похмелья после ночной пьянки, мы отправились в бюро записи актов гражданского состояния. Свидетелей притащили с улицы. И хотя Шотландия — это все же не штат Невада, нам обоим было больше восемнадцати, так что оформить брак не составило труда. Это было романтично. Что-то вроде приключения.

— Что пошло не так?

— То, что должно было. Мы были слишком молоды. Нам почти сразу же стало стыдно своего поступка, мы испугались и не решились рассказать о нем ни родителям, ни кому-либо еще.