– Погоди. Представим себя на его месте. Если бы над нами сгустились тучи, а рыльца наши при этом были в пушку, то как бы мы себя повели? Как думаешь?

– Наверное, постарались бы уйти от конфликта. Наобещали бы с три короба.

– А он повел себя вызывающе. О чем это говорит?

– О том, что привык прятаться за чью-то широкую спину.

– Вот оно, главное-то. Здесь надо копать.

– Я уже думала об этом, но не знаю, с какого боку копать. Постой! Я же еще была в одном месте. У прокурора. И он намекнул на давление сверху, причем по его же, прокурорской, линии. Ему ставили палки в колеса, как только возбуждалось очередное дело по Красному бору. Он прямо мне сказал, что боится остаться без работы, если даст ход такому делу.

– Вот! Вот оно, главное звено в нашей логической цепи! Поняла?

– Да, поняла, – задумчиво произнесла Татьяна. – Вот что. Ты иди в церковь, а я поеду в Привалово. Постараюсь вырвать из прокурора хоть что-то, что бы пролило свет на плужниковскую мафию. Покажу ему, кстати, анонимку.

Они расстались на площади возле приваловского автобуса.

Как ни занята была Татьяна своими мыслями, но парня этого заметила. Когда она передавала деньги на билет и нечаянно оглянулась, то поймала на себе взгляд неприятного типа в грязной рубашке с длинными рукавами. Она знала, что в июльскую жару так одеваются только наркоманы. Парень отвел глаза, но уж слишком неуклюже. «За мной следят», – поняла Татьяна и ощутила неприятный холодок внутри. Она сделала вид, что ничего не заметила, и больше не оглядывалась.

После разговора с прокурором, который не удивился новой анонимке, она, не выходя из здания прокуратуры, позвонила Виталию, наудачу. Оказалось, и в самом деле наудачу. Он сказал, что разгрузился на приваловском рынке и теперь собирается в Кармаши. Договорились встретиться через десять минут возле торгового центра. Татьяна вышла из прокуратуры и медленно пошла по центральной улице. Этого парня она увидела сразу же. Он дожидался ее за кустом сирени, на противоположной стороне улицы. Подходя к торговому центру, вновь увидела «шпика», как окрестила она парня, но теперь уже в виде отражения в зеркальных окнах центра.

Виталий дожидался ее на стоянке машин. Он прислонился к бамперу своего «зилка» и курил.

– Привет, сестренка! – широко улыбнулся он и бросил окурок на асфальт. – Какими судьбами здесь, в Привалове?

– Привет, – через силу улыбнулась она. – Слушай, Виташа, ты только не оглядывайся и не меняй выражения лица, ладно?

– А что такое? – Его лицо все-таки немного вытянулось.

– Да можешь ты хоть раз обойтись без дурацких вопросов? За мной следят. Не крути башкой, слышишь?

– Ага, – сделал он искусственную улыбку. – Скажи, кто он. Как выглядит?

– В пестрой грязной рубахе с длинными рукавами и темных брюках. На голове черная бейсболка.

– Вижу, – все так же натянуто улыбался Виталий.

– Он следит за мной от самого дома.

– Понятно. Значит, они не успокоились?

– Выходит, так.

– Ладно. Полезай в кабину, а я сейчас. Татьяна уселась в кабину и стала наблюдать через ветровое стекло за Виталием. А тот вразвалочку, не торопясь, подошел к киоску, купил бутылку минеральной воды, спокойно расплатился. Пару раз он искоса взглянул в сторону торгового центра, где околачивался «шпик». Вскоре Виталий затерялся среди множества автомобилей, припаркованных на стоянке. Парень, похоже, и не думал трогаться с места. Его объектом была Татьяна. А она сидела в грузовике, дожидаясь отлучившегося водителя. Минут через пять – семь Татьяна стала свидетелем такой сцены. К парню, по-прежнему стоявшему на том же месте, с двух сторон подошли двое мужчин и моментально скрутили ему руки. Он сделал попытку убежать, но, видимо, хватка у этих двоих была мертвой, и ему ничего не оставалось, как идти вместе с ними за стоянку, где зеленел кустами шиповника небольшой сквер. Следом за этой троицей шел Виталий.

Татьяна глубоко вздохнула, прошептав: «Надеюсь, он знает, что делает». Ей пришлось ждать Виталия около получаса. Наконец он явился, причем с брикетом пломбира в руке.

– На-ка освежись. Небось сварилась на солнцепеке-то, – бодро произнес Виталий, усаживаясь за руль и подавая ей мороженое в яркой упаковке.

– Давай рассказывай, – бросила она, с жадностью откусывая холодную шоколадную глазурь с пломбира.

– Ты видела, как мы его без шуму и пыли, а?

– Видела. А кто эти мужчины?

– Знакомые парни. На рынке приходилось не раз вместе загорать. Тоже овощами торгуют. Мы, главное, только на рынке попрощались, а они, оказывается, сюда же зарулили, в торговый центр за товаром. Вот я и воспользовался моментом. Короче, выбили мы из этого дохляка информацию. Особо и стараться не пришлось. Пригрозили ментовкой, а он наркоман со стажем, так что сразу лапки кверху и все выложил. Угадай, кто его нанял?

– Симаков?

– Точно. Ни хрена себе! Пардон, конечно. Откуда ты знаешь, что он следит за тобой?

– Он подбросил еще одну анонимку.

– Симаков?

– Похоже, что он. Но мне кажется, по чужой указке. Ладно, поехали. По дороге поговорим.

Они ехали по шоссе, и Татьяна выкладывала Виталию всю «логическую цепочку», которую они построили утром вместе с Андреем.

– Вот такие дела, Виташа. А сейчас я от прокурора возвращаюсь. Пыталась выжать из него хоть что-нибудь по делу о Красном боре.

– Ну и как, выжала?

– Почти ничего. Он сильно боится. И не только за себя. У него семья, сын в городе, учится в университете, младшая дочь больная. Жена вся извелась. В общем, чисто житейская ситуация, которую можно усугубить одним неосторожным словом. И я его понимаю.

– Так что он сказал – «почти ничего»?

– Говорит, что у Плужникова есть высокопоставленный родственник. Он-то и прикрывал его уже многие годы.

– А фамилию назвал?

– Нет. Говорит, что не знает.

– Возможно, что так оно и есть. Эти крысы умеют заметать следы. Они действуют, как правило, через посредников, а сами остаются за кадром.

– Ты прав.

– Что надумала делать дальше?

– Дальше? Отца Алексея перевозить на Береговую. Поможешь?

– Прямо сейчас?

– Пообедаем сначала. Заодно попрощаюсь с дядей Пашей, ведь я уезжаю завтра.

– Да-а, – со вздохом сожаления произнес Виталий.

– Ничего. Может, в августе снова нагряну.

– К своему художнику?

– А ты разве против?

– Почему? Я рад за тебя. Жениться бы вам честь по чести. Хочешь, свидетелем буду в загсе?

– Если позовут, то кобениться не стану и твою просьбу уважу.

– Неужто он поматросит и бросит? Да я с ним по-своему, по-мужски поговорю, хочешь?

– Вот уж такой медвежьей услуги мне только и не хватало! Я что тебе, семнадцатилетняя дурочка, что ли?

– Так оно. Но все же не забывай, что у тебя есть старший брат, готовый прийти на выручку в любой момент.

– Не забуду.

– А Инне ты строго-настрого накажи, чтобы не высовывалась, поняла?

– Угу.

– И почему ты двадцать лет назад без нее приехала?

– А ты всерьез влюбился?

– Да чего уж теперь? Ушло наше время.

– Виташа, а ты в самом деле несчастлив с Надеждой?

– Зачем тебе наши проблемы, своих не хватает?

– Да я так, к слову…

– Если честно, то плохо мы живем. С виду и не подумаешь. Все путем, как говорится. В дом всякое добро тащим, как куркули, а в душе пустота.

– Но я слышала, как она ревнует тебя. Значит, любит.

– Разные мы с ней, Танюха. Как черное и белое. Юг и север, поняла?

– Поняла. Так зачем живешь с ней? Да еще и совместное добро копишь?

– По привычке, наверное. Да и хочется, чтоб не хуже, чем у других, было. Дом – полная чаша. А, мать его, дом этот! Зачем он мне, а? Иной раз выть хочется, так опостылеет все. А назад дороги нет. Не исправишь того, что по молодости натворил.

Виталий замолчал. Так и приехали домой в полном молчании.


Дядя Паша встретил, как всегда, радушно:

– Танюша, проходи, милая! Рад тебя видеть. Почему перестала к нам ходить? Обиделась на что?

– Да за что мне на тебя обижаться, дядя Пашечка мой родной? Вот пришла попрощаться, завтра уезжаю.

– На работу пора?

– На нее.

– Ну что ж. Ваше дело молодое. Работайте, пока работается. Придет время, когда всякая работа из рук повалится. Вон я, к примеру, навострил лыжи порядок в сарае навесть, а что от меня теперь толку? Тяжести-то поднимать не могу. Грыжа окаянная одолела. Обедать будете?

– Не откажемся, – ответила за Виталия Татьяна и пошла мыть руки.

Они сели по обыкновению в тени сирени и с аппетитом стали есть уху из свежих окуней. Павел Федорович, уже отобедавший, рассказывал о Николае, который поругался со своей Анжелой и теперь ходит мрачнее тучи. Мол, она пригрозила ему, что не будет ждать его из армии.

– Зачем такое парню говорить? Ему и так не сладко. Ведь на два года скоро забреют. Тем более щас дедовщина проклятая процветает. Замордуют, окаянные, парнишку.

– Ты, батя, поменьше эти бабьи слухи повторяй. Ничего. Колька – парень сильный, в обиду себя не даст. А если что, так я сам приеду, разберусь, понял?

– А ты посмотри, по телевизору что показывают.

– Там много чего показывают. Их послушать, так у нас вместо армии бордель какой-то.

– Ладно. Чего об этом? Таня, я ведь из ума выжил совсем. Забыл тебе рассказать про Авдотью Колчину. Приходила она недавно.

– Да? И что сказала?

– Говорит, напраслину на нашего деда навели и ее, старую, с панталыку сбили. Мол, оговорили Федора Николаича. Не доносил он на ее Гриню.

– Надо же! Кто ей об этом сказал, интересно?

– Я и не спросил. Да она слова не давала вставить. Даром что старая, а трещит, словно сорока на суку. Говорила еще, что расскажет об этом на базаре. Пусть народ услышит. Я ее борщом накормил, пирогами. С собой еще на дорожку дал. Она уж и не готовит себе ничего. Сил, говорит, печку растопить нет.

– Ну, Татьяна, молодец! И здесь добилась своего, – похвалил сестру Виталий.

– Ладно уж, собирайся. Поедем отца Алексея перевозить.

Сначала заехали в магазин за большими картонными коробками. В них удобнее всего домашний скарб перевозить. А потом уж нагрянули как снег на голову во флигель отца Алексея. Сам он в это время был на стройке с рабочими, выполнял подсобные работы, а матушка Ирина с помощницами наводили порядок после обеда. Теперь у них столовались человек десять, если не больше. Матушка заохала, узнав о предстоящем переезде:

– Как же так сразу? Я и не подготовилась, вещи не упаковала…

– А мы на что? – весело возразил Виталий. – Вон сколько коробок привезли, складывай – не хочу!

Матушка побежала к мужу сообщить новость, а Татьяна пошла пока к Андрею посмотреть, как движется его роспись.

Он стоял напротив картины Введения во Храм и задумчиво тер переносицу. На шаги Татьяны даже не оглянулся.

– Андрюша, – тихо позвала Татьяна и остановилась в трех шагах от него.

Он медленно повернул голову и посмотрел невидящим взглядом, как всегда, отрешенным, далеким от всего, что не касалось его работы.

– А? Что ты сказала? – спросил он, впрочем, не нуждаясь в ее ответе.

Татьяна решила помолчать, пока он сам не выйдет из своего «транса». Она села на ящик и стала рассматривать роспись. Ее внимание привлекла маленькая Мария. Девочка смотрела своими огромными глазами на первосвященника, протягивая к нему руки. А тот, слегка склонившись, ласково и одновременно почтительно смотрел на ребенка, также протянув вперед свои руки.

– Тебе не кажется, – вдруг заговорил Андрей, – что ее взгляд слишком взрослый, слишком осмысленный? Я, как это заметил, прекратил дальнейшую работу и вот теперь мечусь в сомнениях. Не знаю, что делать.

От досады он скривился, бросил на стол тряпку, которой вытирал руки, отвернулся.

– Но ведь это не простой ребенок, – попыталась поддержать Андрея Татьяна.

– Я так и знал, что ты это скажешь. Но это лишь слова. Они не меняют моего отношения к росписи. Я вижу, что ничего не получилось. Ничего.

– Погоди, Андрей! Что значит «ничего»? У меня дух захватывает от твоего Благовещения. Да и Введение тоже прекрасно! Одежда, позы, лики – все соответствует друг другу, составляет единое целое, один общий ритм и смысл. Их глаза в первую очередь привлекают внимание. Смотришь в них и как будто ждешь ответа на главные вопросы.

– И что, отвечают?

– Отвечают, – серьезно сказала Татьяна. – А у девочки…

Она встала с ящика, подошла поближе, пристально вглядываясь в лицо ребенка, затем отступила назад, тихо произнесла: