– Идите к черту!

Она с силой нажала на кнопку, обозвала себя идиоткой и с ходу бросилась в кровать. Раздалась мелодия из мобильника. Татьяна поняла, что это Солодовников. Она заблокировала телефон и постаралась уснуть. Усталость и длинная дорога все же сказались. Через час она спала.

Утром она привела себя в порядок и поехала к писателю, чтобы проститься. Он радушно встретил ее, пригласил в дом, усадил за стол. Какие-то женщины, видимо, родственницы, быстро накрыли стол для утреннего чая. Татьяна с удовольствием выпила чаю с настоящими сливками, съела ватрушку и кусок рыбного пирога.

Старик ухаживал за ней, как за дочерью, ласково и внимательно. Спросил ее о семье, но, увидев, как вспыхнула она от неожиданного вопроса, перевел разговор на свою сельскую жизнь:

– Я по утрам рыбу ловлю. Вот этот пирог из нашего сазана. Редко, но попадается. Отличная рыба. Когда-то ею кишело в нашей реке. А теперь, как и везде, другие времена. Леса-то как загажены, особенно возле дорог. Это же настоящее стихийное бедствие, созданное руками человека!

Татьяна лишь поддакивала старику, изредка вставляя замечания. Она понимала, что ему необходимо высказать наболевшее, излить душу. Его «разговорило» не высокое положение собеседницы, а ее искреннее внимание, умение слушать, вникая в самую суть.

После часовой беседы за уютным деревенским столом она поблагодарила за угощение, поцеловала старика и села в «Волгу», где ее дожидались Ронская и пресс-секретарь. Всю дорогу она вспоминала знаменитого писателя, рассказавшего о себе за один день общения гораздо больше, чем все его книги, а ночной звонок старалась забыть, стереть из памяти, но это плохо получалось.

На следующий день ей позвонили из Дома художника и пригласили на выставку художника-абстракциониста Бежко. Татьяна поблагодарила за приглашение, но тут же вспомнила, что Торопов в отпуске. А именно его она частенько командировала на открытия выставок. Он был вхож в богему, знал многих по именам, по творческим направлениям и пристрастиям, поэтому его присутствие никого, как сейчас говорят, не напрягало. Ничего не оставалось, как идти самой. После обеда она не вернулась на службу, а решила привести себя в порядок, для чего поехала в салон. Оттуда и направилась в Дом художника.

В большом зале, где разместилась выставка, скопилось довольно много народу. Татьяну Михайловну сопровождал директор Дома художника. Он подвел ее к виновнику события, плотному мужчине с черной курчавой бородкой и в круглых очках, представил его, произнес несколько общих фраз и отошел, оставив их наедине.

– Вы знаете, – сказала Татьяна, как бы извиняясь, – в абстрактной живописи я не очень ориентируюсь. Вы не могли бы провести для меня мини-экскурсию с небольшими комментариями?

– Пожалуйста, Татьяна Михайловна, рад служить. Хотя объяснять искусство – дело искусствоведов и вообще неблагодарное дело, – торопливо произнес Бежко, немилосердно шепелявя и произнося вместо «л» букву «в».

Он повел ее вдоль стен и скороговоркой делал краткие пояснения.

– Сегодня ведь больше нет школ и направлений, Татьяна Ивановна.

– Михайловна, – сухо поправила Татьяна.

– Пардон. Татьяна Михайловна. Каждый художник сам по себе. Взять меня, например. Мое агрессивное самовыражение в виде пощечин общественному вкусу никого сейчас не ставит в тупик. Ушли те времена, когда творца пытались засунуть в прокрустово ложе какого-нибудь искусственно навязываемого жанра или течения. Художник изначально свободен, ему претят всяческие указки, откуда бы они ни шли. Помните Белинского: «Мы бедны, потому что глупы»? Глупость, годами навязываемая нам сверху, сделала нас бедными, в первую очередь эстетически.

Татьяну поразили масштаб и колорит его полотен. Это были огромные холсты с неопределенным изображением в черно-красно-серых тонах. Художник избрал в качестве композиции и формы беспорядочное нагромождение волнообразных полос, пунктиров и пятен в виде клякс. Но говорил он весьма занятно. Татьяна слушала и удивлялась, сколько фантазии в человеке. Ему бы в писатели, а не кистью махать туда-сюда. Но естественно, ничего подобного она не сказала. Ее быстро утомили эти произведения, и она нашла повод, чтобы остановить разошедшегося художника.

– Извините, что отняла ваше время, – сказала Татьяна, когда они отошли от очередного «шедевра». – По-моему, вон той даме не терпится вас поздравить.

Бежко повернул голову и расплылся в щедрой улыбке. Татьяна воспользовалась паузой и пошла в противоположную сторону зала. Внезапно ее внимание привлекло относительно небольшое полотно с изображением ночного неба, а может быть, космического пространства. Привлекла прежде всего необычная для Бежко палитра. Здесь присутствовали желтый цвет и ультрамарин. Татьяна подошла ближе и поняла, что ошиблась. Издали ей показалось, что в темном небе мерцают звезды и планеты, а при ближайшем рассмотрении вместо звезд она увидела поток каких-то предметов. Хотя предметами их можно было назвать с большой натяжкой. На густом ультрамариновом фоне художник изобразил движение цветовых пятен причудливых конфигураций, названия которым не было. Правда, в одном Татьяна узрела подобие женской ножки.

– «Мужские сны», – прочитала она вслух название картины и хмыкнула.

– Ради нее одной можно вынести парад всех этих монстров, – раздался сзади голос Солодовникова. – Выставка одной картины.

– Господи, скоро я начну заикаться из-за вашей манеры подкрадываться! – оглянулась на него Татьяна.

– Татьяна Михайловна, – Солодовников встал за ее спиной почти вплотную, – не велите казнить. Я по поводу той пошлой фразы по телефону. Не знаю, как она вырвалась. Наверное, от растерянности.

– Это мне должно быть стыдно, – резко сказала Татьяна. – Звонить по ночам нелюбимому мужчине пошло и безнравственно.

– А вы по-прежнему беспощадны.

– Какая есть.

К ним подошел Бежко:

– Татьяна Михайловна, я вижу, как вы долго стоите возле моих «Мужских снов». Я знал, что она не оставит вас равнодушной.

– Да, вы правы. Она мне нравится.

– Сколько она стоит? – спросил Солодовников. Бежко растерялся, покраснел, затем выпалил:

– Десять тысяч.

– Мы покупаем ее, – спокойно сказал Солодовников и уточнил: – В долларах?

Бежко окончательно сконфузился, зачем-то воровато оглянулся и шепотом ответил:

– Да, кхм, в долларах.

– Я выпишу вам чек, – холодно сказал Солодовников и посмотрел на Татьяну: – Это подарок департаменту культуры.

– Спасибо. Но не стоит делать такие дорогие подарки, – так же холодно ответила Татьяна и отошла к другому полотну.

Бежко неуклюже ретировался к группе художников, обсуждавших какое-то воронье гнездо. Так по крайней мере выглядела серая композиция, выполненная широкой фланцевой кистью посредством вращательных движений по белому грунту.

Солодовников не отставал от Татьяны. Он вновь подошел к ней и с шумом вдохнул аромат ее духов.

– Божественно! Вы сплошная гармония, Татьяна Михайловна! Все в вас тонко и чувственно, по-женски мягко и одновременно недоступно.

– Что-то вы слишком разговорились. Куда подевалась ваша сдержанность?

– Это вы виноваты. Позади них раздался визгливый голос:

– Плужникова! Ты ли это? Сколько лет, сколько зим! С ума сойти!

– Я давно не Плужникова, Галка! – снисходительно отвечала обладательница низкого, с легкой хрипотцой голоса. – Даже странно слышать эту фамилию. А ты откуда свалилась?

– Вот с подругой пришли на выставку. Знакомься, Дина. Это Зоя. Моя однокурсница.

Татьяна повернулась и увидела трех полных женщин, удаляющихся в глубину зала. Кто из них Плужникова? Ах, почему она не оглянулась сразу? Теперь иди узнай, кто есть кто. Татьяна машинально пошла за этими женщинами. Солодовников тенью шел следом.

– Владимир Михайлович, – вдруг обратилась к нему Татьяна, – у меня к вам большая просьба.

– Буду только рад, – слегка удивился тот.

– Видите трех женщин? Мне самой к ним подойти неудобно. Не могли бы вы каким-нибудь образом узнать, кого из них зовут Зоей?

– Это очень важно?

– Важнее не бывает.

– Хорошо. Я попробую.

Он небрежной походкой пошел вдоль стены, мельком посматривая на картины и не выпуская из виду объект наблюдения. Татьяна, к которой подошла известная поэтесса и начала рассказывать о своем путешествии в Японию, вежливо слушала и краем глаза следила за передвижениями Солодовникова. Вот он приблизился к этим трем и, делая вид, что читает надпись на картине, стал прислушиваться к их разговору. Татьяна отвлеклась на приветствие знакомого чиновника из правительства, непонятно какими ветрами занесенного на эту выставку. Вдруг Солодовников оказался рядом.

– Извините, Татьяна Михайловна. Вас можно на пару слов? – спросил он и, бесцеремонно взяв ее за локоть, утянул от изумленной поэтессы.

– Нельзя же так, – прошипела Татьяна. – Что о нас подумают?

– Они собираются уезжать.

– Кто? Эти дамы?

– Да. Я узнал, кто из них Зоя. Вон та, в желтом топе и голубых бриджах.

– Как же нам быть? Мне надо узнать ее адрес.

– Ну, детектив какой-то, ей-богу!

– Он и есть. Не удивляйтесь. Я потом вам расскажу.

– Хорошо. Тогда вот что. Идем за ними. Я на машине. Надеюсь, они тоже. Продолжим слежку.

– Вы идите первым. А я попрощаюсь с директором. Вон он как раз сюда идет.


Зоя прошла на парковку и села в серебристый «фольксваген». Татьяна едва успела подбежать к «саабу» Солодовникова, как «фольксваген» тронулся с места и выехал на тихую улицу с односторонним движением.

– Только не упустите! – вцепилась Татьяна в руку Солодовникова.

– Постараемся, – пробормотал он и нажал на газ. К магистральной улице, куда собиралась свернуть Зоя, они подъехали вовремя – как раз загорелся зеленый свет. Теперь можно было не опасаться, что они упустят Зоину машину.

– Так в чем все же дело? – не утерпел Солодовников. – Меня так и распирает любопытство. На соперницу она не тянет. Стара. Да и фигура оставляет желать…

– Я все поражаюсь, как бывает обманчиво первое впечатление!

– Это вы о моей пресловутой сдержанности?

– Ну да.

– Я ведь объяснил, что всему причиной вы, и только вы. Неужели вам это не знакомо? Вдруг среди серого, будничного дня появляется человек, который моментально сдвигает с места твою привычную ось, и ты начинаешь вращаться уже с другой скоростью и с другим наклоном.

– Знакомо.

– Тогда зачем удивляться?

– Вы правы. Ой, она повернула! Мы не успеем.

– Ничего. Догоним. Они тоже свернули вправо и поехали по улице, где движение было не таким плотным, как на магистрали. Вскоре «фольксваген» въехал во двор двенадцатиэтажного дома монолитной постройки и остановился на площадке, рядом с десятками других автомобилей. Солодовников припарковался чуть в стороне, чтобы не привлекать внимания. Татьяна осталась в машине, а он вышел и двинулся за женщиной, соблюдая приличную дистанцию. Она вошла в один из подъездов. Солодовников поспешил следом, так как на двери был кодовый замок. Вскоре он вышел и быстро приблизился к Татьяне.

– Она нажала седьмой этаж. Дальше я, естественно, идти не рискнул.

– Хорошо. И на том спасибо.

– Пожалуйста.

Они сидели в автомобиле и молчали.

– Мы кого-то ждем? – не выдержал молчания Солодовников.

– Не знаю. Может быть. Кстати, это что за улица?

– Сейчас посмотрим.

Он вылез наружу, прошел за угол дома, где висела табличка, и, быстро вернувшись, сказал:

– Тургенева, 16.

– Надо запомнить.

– Зачем? Запишем.

Он вынул электронную записную книжку, нажал несколько кнопок.

– Готово. Да! А номер автомобиля? Давайте и его занесем в нашу базу данных.

– Вам смешно?

– Нисколько. Наоборот. Меня захватило это приключение. Мне сразу показалось, что с вами скучать не придется. Такая уж вы фея.

– А вы принц на белом коне?

– Как видите, на сапфировом.

– Инна заметила в вас огонь любви, который якобы сжигает вас изнутри.

– Почему «якобы»? Он меня действительно сжигает.

Они вновь замолчали. Солодовников вдруг повернулся назад, потянулся на заднее сиденье, при этом он уперся плечом в руку Татьяны, и достал бутылку минеральной воды.

– Жара, – пожаловался он и предложил бутылку Татьяне.

– Я не умею из горлышка.

– Посмотрим в бардачке, – сквозь зубы сказал он и полез в бардачок, низко склонившись над ее коленями.

Вдруг он припал губами к ее руке, лежащей на коленях.

Она не оттолкнула его. Он целовал ее руку, а потом перешел на левое колено. Она была без колготок и почувствовала тепло его губ. Правой рукой она коснулась его затылка, затем провела ею по его волосам и замерла.