Джоан Пиккарт - Музыка дождя

– Падре! Падре!

Выскочив на крик из убогого домика, пожилой священник увидел бегущего к нему мальчика с широко раскрытыми от испуга глазами.

– Потише, Пипо. Сбавь темп, – сказал священник. – Иначе ты собьешь меня, как грузовик тощую корову на дороге. Что так напугало тебя?

Мальчик остановился перед ним, отчаянно ловя ртом воздух.

– Там… – начал он, указывая на простиравшиеся за деревней джунгли. – Vi un hombre grande que…

– По-английски, Пипо, говори по-английски, – потребовал падре. – Ты видел большого мужчину, который… который что?

– Лежит на земле и не шевелится… сильно ранен… много крови, падре. – Мальчик говорил с трудом от испуга и быстрого бега.

– Боже правый! – воскликнул священник. – Пипо, беги за своим отцом и дядей и веди их ко мне. Потом покажешь, где лежит этот человек. Поторопись!

– Si, si, – пробормотал Пипо, бросаясь прочь.

Некоторое время спустя священник и двое мужчин едва поспевали за бегущим впереди Пипо, который все время поторапливал их. Они бежали по тропинке через джунгли, пока Пипо не свернул в заросли. Им пришлось продираться через густой кустарник, сучья которого цеплялись за одежду.

Потом в траве под высоким деревом они увидели его.

Мужчина лежал на спине, глаза его были закрыты, одежда разорвана и сильно испачкана. На правой ноге запеклась кровь, волосы спутаны, лицо наполовину скрыто бородой.

– Dios! – воскликнул отец Педро. – Неужели он мертв?

Священник опустился на колени перед раненым и коснулся кончиками пальцев артерии на его шее.

– Он жив, но пульс очень слабый. Помогите отнести его ко мне в дом.

Дядя Пипо заколебался.

– Падре, – сказал он. – Мы изолированы от внешнего мира наводнением, вызванным муссонами. К тому же надвигается гроза. Мы не сможем отвезти этого человека к доктору. Вода никогда еще не поднималась так высоко. Это может продолжаться несколько недель и даже месяцев.

– Тогда мы сами сделаем для него все, что сможем, – сказал священник. – Помогите мне поднять его.

– Как вы думаете, кто он, падре? – спросил отец мальчика.

– Я не знаю. Ходили слухи, что повстанцы захватили в плен какого-то американца. Могу только догадываться, что, возможно, ему удалось убежать и мы видим его перед собой. Если это правда, он прошел долгий путь через джунгли с этой раной.

Священник обхватил мужчину за грудь, просунув руки у него под мышками.

– Берите его за ноги. Потихоньку. Нельзя допустить, чтобы снова открылось кровотечение. Он очень слаб.

– И очень тяжел, – проворчал отец Пипо, когда все трое подняли мужчину с земли.

Незнакомец, по-прежнему находясь без сознания, застонал и затих и не издал больше ни звука за все время, пока его медленно несли в деревню. В доме священника раненого уложили на пол на соломенную циновку.

– Он вряд ли выживет, – предположил дядя Пипо, отирая пот со лба. – Он тяжело дышит и весь горит. Думаю, у него лихорадка.

– Я сделаю для него все, что смогу, – сказал священник. – И добавлю молитвы к своему скромному запасу медикаментов. Если это угодно Богу, он выживет. – Падре, не тратя лишних слов, начал снимать с мужчины изодранную грязную одежду.

– Американцы очень большие, – прокомментировал Пипо, не сводя глаз с раненого.

Мужчина снова застонал и что-то пробормотал. Священник склонился к губам раненого. Тот снова пробормотал что-то и затих.

– Что он сказал? – спросил отец Пипо.

– Он сказал «Эмили», – тихо произнес священник. – «Эмили».

Эмили тихо напевала что-то, подходя к высоким окнам гостиной, которые занимали целую стену. От вида, открывающегося за окнами, захватывало дыхание. Закат окрашивал небо в яркие тона, и оно, казалось, сливалось с простиравшимся до горизонта океаном. Пляж был пустынным: обитатели прибрежных домов удалились обедать.

Эмили жадно впитывала несколько секунд красоту природы, затем перевела взгляд на стоящий у окна чертежный стол и удовлетворенно вздохнула, глядя на эскизы элегантных платьев, сделанные ею за день. Она закончит работу раньше срока, и Клер, ее агент, будет в восторге.

«Но потом, – улыбаясь, подумала Эмили, – Клер будет ворчать на меня до тех пор, пока я не соглашусь взяться за следующий проект».

«Эмили Тайсон, – наверняка скажет Клер. – На твои модели сейчас большой спрос. У тебя наконец появилась возможность сделать имя. Ты не можешь отказываться от этих престижных заказов. Садись, рисуй и молчи».

Клер была не только агентом, но и лучшей подругой Эмили, и та рада была, что есть кто-то, кому она по-настоящему дорога, кто видит в ней не только художника, не только делового партнера, но также личность и женщину.

Еще у нее была Мэрили.

Эмили снова выглянула в окно. Мэрили, ее ближайшей соседке, было за пятьдесят. Она овдовела двадцать два года назад и, не зная, на кого излить свою любовь и нежность, относилась к Эмили как к дочери, которую всю жизнь мечтала иметь. Мэрили суетилась и хлопотала вокруг Эмили, все время корила ее за то, что та слишком много работает, и регулярно появлялась с кастрюльками, в которых благоухали изобретенные ею самою блюда – питательные и полезные, на ее взгляд.

Эмили вздохнула спокойно и умиротворенно, и ее охватило чувство радости бытия. Это ощущение далось ей после длительной тяжелой борьбы. Она прошла тяжелую дорогу, полную слез и сомнений, которой, казалось, не будет конца. От этих воспоминаний до сих пор болезненно сжималось ее сердце, словно во тьме ночи его стискивали чьи-то жесткие пальцы. Тогда по щекам Эмили снова катились слезы, ее одолевала тоска одиночества, а перед глазами возникали призраки прошлого, обступая кольцом со всех сторон.

Но ей удавалось мобилизовать внутреннюю силу, она отирала слезы со щек и заставляла себя думать о грядущем дне, который скоро наступит. «Смотри вперед, а не назад, – говорила она себе в таких случаях. – Думай о будущем, а не о прошлом».

И она засыпала, победив в очередной раз призраков и воспоминания.

Эмили сложила эскизы в папку и снова выглянула из окна. Закат быстро таял над океаном, окрашивая волны в багряные цвета. Скоро наступит темнота. Обойдя вокруг стола, Эмили задернула выгоревшие на ярком солнце оранжевые занавески, потом повернулась и пошла прочь из комнаты, включив по дороге телевизор.

Она как раз решала, что приготовить на обед, когда голос телекомментатора прервал выпуск новостей ради какого-то специального сообщения. Она не была падкой на сенсации, но естественное любопытство было ей не чуждо.

Эмили повернулась к телевизору.

– А сейчас, – захлебываясь, продолжал комментатор, – мы переключаем камеры на Боба Уильямса, который побывал на пресс-конференции в госдепартаменте. Боб, ты в эфире.

– Я только что вернулся с пресс-конференции, – сообщил корреспондент, – созванной по указанию госсекретаря. Наше правительство получило информацию, что Шеперд Темплтон, которого все знают по его материалам как Шепа и которого около шести месяцев назад объявили погибшим от рук повстанцев в патагамских джунглях, скорее всего жив.

– Что? – прошептала Эмили, и сердце ее учащенно забилось. Она, словно слепая, нащупала ручку кресла и тяжело опустилась в него.

– Шеп Темплтон, – продолжал корреспондент, – всемирно известный журналист, отправлявшийся в горячие точки земного шара собирать информацию для своих репортажей, не раз удостоенных самых престижных журналистских премий. Около шести месяцев назад повстанцы Патагамы с гордостью заявили, что взяли его в плен и убили в джунглях через два месяца после прибытия Шепа в эти места. Попытки госдепартамента добиться выдачи тела журналиста ни к чему не привели. В качестве доказательства смерти Темплтона повстанцы переслали по подпольным каналам золотую цепочку с половинкой золотой монеты, которую сенатор Шеперд Темплтон-старший опознал как принадлежавшую его сыну. Тогда Шеперд Темплтон-младший был объявлен погибшим. Торжественная служба в его память состоялась здесь, в столице.

Эмили непроизвольно нащупала висевшую на ее шее золотую цепочку, скользнула по ней пальцами и сжала свисавшую с нее половинку золотой монеты. Она не отрывала глаз от телевизора и в то же время находилась в какой-то прострации, словно смотрела на все происходящее издалека, паря за пределами собственного тела.

– Но Шеп Темплтон остался в живых, – продолжал Боб Уильямс. – Ему удалось сбежать из плена вскоре после того, как его схватили. Тяжело раненный во время побега, он блуждал по джунглям Патагамы, пока не добрел до небольшой деревушки, отрезанной от окружающего мира на несколько месяцев вызванным муссонами наводнением. Жители деревни и местный священник выходили его и вернули к жизни. Из-за наводнения была прервана связь, и Шеп не имел возможности сообщить о своем местонахождении.

– Шеп… – произнесла Эмили, и по щекам ее покатились слезы. – Шеп…

– Темплтон, – продолжал Боб, – смог наконец покинуть деревню, когда закончилось наводнение. Он пересек Патагаму и прибыл на пост армии Соединенных Штатов, находящийся на границе этой небольшой развивающейся страны. Высокопоставленным чиновникам Пентагона было тут же передано шифрованное сообщение, о котором они уведомили госдепартамент. Сенатору Темплтону и его супруге тут же сообщили, что их сын жив. В настоящий момент Шеп Темплтон летит домой в Вашингтон, где пройдет полное обследование в армейском медицинском Центре Уолтера Рида, после чего будет допрошен высокопоставленными офицерами Пентагона и ФБР. Ходят слухи, что президент выразил желание поговорить с Темплтоном лично.

На экране появилась фотография Шепа Темплтона, и у Эмили перехватило дыхание. Она начала подниматься, словно желая кинуться к Шепу, но ее охватила вдруг такая слабость, что она не в состоянии была пошевилиться.

– О Шеп! – воскликнула Эмили, не сводя глаз с экрана.

Вот он, перед ней. Да, это был Шеп, улыбавшийся своей мальчишеской улыбкой, сверкающий белоснежными зубами, подчеркивающими его загар. У него были резкие черты лица, придававшие ему мужской шарм, перед которым не могла устоять ни одна женщина. Чувственные губы, квадратный подбородок, прямой нос, темно-карие глаза. И его волосы – русые, но казавшиеся почти белокурыми, выгорев на солнце, как всегда требовали стрижки. Он был таким высоким, таким широкоплечим, таким мужественным.

– Ты жив… ты жив… – повторяла Эмили, задыхаясь от рыданий. Поднявшись все-таки на ноги, она двинулась к телевизору.

Фотография Шепа исчезла, и на экране снова появился оживленный Боб Уильямс.

– Мы будем сообщать детали по мере их поступления. Корреспонденты нашей компании…

Эмили выключила телевизор. В комнате наступила тишина, но в ее голове продолжалась какофония голосов. Обвив себя руками за плечи, она медленно раскачивалась взад-вперед.

«Шеп жип… Шеп жив…» – снова и снова проносилось в ее мозгу. Единственный мужчина, которого она любила в своей жизни, не умер. Он жив. Человек, за которым она три года была замужем, жив. Мужчина, которому она сказала восемь месяцев назад, когда он не пожелал отказаться от своего намерения отправиться в Патагаму, что разводится с ним, был жив.

– О, Господи, эта ночь, – воскликнула Эмили, прижимая ладони к щекам. Она добралась до дивана и присела, вспоминая события той роковой ночи.

– Что-что ты сделаешь? – Шеп почти кричал, глаза его сузились. – Ну-ка повтори!

– Ты ведь слышал меня, Шеп. Я не могу больше так жить, – твердо заявила Эмили. – Не знать, сколько ты пробудешь дома, когда и куда уедешь и вообще, останешься ли в живых. Если ты поедешь в Патагаму, я тут же подаю на развод. Я не живу, я существую, ловя секунды до того момента, когда ты снова уедешь, а потом отсчитываю минуты до нашей встречи. За три года, что мы женаты, мы провели вместе в общей сложности не больше нескольких недель.

Шеп бросил рубашку в чемодан, который всегда стоял наготове.

– Ты знала, в чем состоит моя работа, когда выходила за меня замуж.

– И была такой дурой, что поверила, будто наша любовь окажется для тебя важнее, докажет тебе, что можно сделать карьеру, не подвергая себя постоянно опасности. Я была слишком доверчивой и легкомысленной, когда надеялась, что ты изменишься и захочешь быть со мной. Но я поумнела за эти три года, Шеп. Ты таков, каков ты есть. Я люблю тебя, но не могу и не хочу больше так жить. Я хочу получить развод.

– Нет! – Шеп быстро пересек комнату и заключил ее в объятия. – Не делай этого, Эмили. Мы поговорим, когда я вернусь, придумаем что-нибудь. Я люблю тебя, и ты это знаешь.

Глаза Эмили наполнились слезами, и она кивнула, обнимая мужа.

– Да, я знаю, что ты любишь меня, но этого недостаточно. Нашей любви друг к другу недостаточно. У нас разные цели, нужды, разные мечты. – Рыдания душили ее, мешая говорить, слезы ее капали на рубашку Шепа. – Я не могу так жить…