Она толкнула его снова, с силой упираясь в его грудь, даже успев ощутить жар его кожи под рубашкой. Когда Томас сделал глубокий вдох и взглянул на неё, на этот раз так мучительно строго, что по её коже побежали мурашки, она выпрямилась и замерла.

– Я играл с тобой, причинил боль, заставил страдать. И очень сожалею об этом, – прозвучал после краткой паузы его властный голос. – За это ты вонзила в меня нож, что тоже было несколько неприятно. Однако то, что сделано – сделано. Всё, чего я желаю теперь, это двигаться дальше, в будущее, которое только мы с тобой можем построить.

Поскольку девушка лишь молча стояла перед ним с этим её ледяным безразличием на побледневшем лице, он продолжил:

– В Северной Америке сейчас в самом разгаре колониальная война. Английские поселения восстают друг против друга, не забудем при этом об индейцах и французах. То и дело возникают новые ополчения, куда забирают всё больше и больше молодых парней и мужчин. Поверь мне, Амелия, будет тяжело продолжать свой путь, если мы так и не придём к пониманию и согласию здесь, на этом корабле. Ты нужна мне берегах Нового Света. Вся ты! Дочь Джона МакДональда, моя храбрая графиня… Однако, если ты всё ещё ненавидишь меня, в чём же смысл? Там мне не за что бороться… без тебя.

Он полагал, что его слова хоть как-то повлияют на неё. Что к ней вновь вернутся решимость и твёрдость духа. Но Амелия выглядела такой усталой и такой одинокой, что на миг Стерлингу почудилось: он уже потерял её! И в этом, безусловно, была только его вина. Несчастная измученная пташка! Мысленно он выругался и тяжко вздохнул. Затем взглянул на дверь каюты и неожиданно для самого себя спросил:

– Ты всё ещё хочешь уйти?

Поскольку она так и не ответила, он с недовольством отвернулся. Амелия продолжала стоять на месте, устремив пустой взгляд в пол. Стерлинг вернулся к витражу и взял с подоконника скрипку. Когда он бездумно заиграл первое, что пришло на ум, Амелия издала вымученный вздох. То была мелодия старой баллады под названием «Судьба Кэтрин Говард». Леди Говард являлась пятой женой короля Генриха VIII, и, в конце концов, её казнили по обвинениям в супружеской измене. Амелия вдруг вспомнила ревностные угрозы Диомара, когда он вспоминал ей Томаса. До чего же теперь иронично звучала эта мелодия!

Через несколько минут музыка стихла. Амелия смотрела мужу в спину, наблюдая, как он укладывает скрипку на место и потирает ладонью шею. У неё самой слегка закружилась голова, и стало тяжко стоять вот так, неподвижно. Но не успела она и шагу сделать, как Томас оказался вдруг рядом. Она и вовсе не заметила его внезапного перемещения, когда сильные руки сжали её в объятьях, и чужое твёрдое тело, будто сделанное из гранита, прижалось к ней. Он был так чертовски напряжён, и это поразило Амелию. Стерлинг не оставил ей и шанса на отступление, когда взял её за подбородок и заставил взглянуть ему в лицо. Его прозрачные глаза горели пламенем, которое она никак не ожидала увидеть. А затем он обрушился на неё с самым ревностным, самым жадным поцелуем, какой только можно было представить.

Ей и невдомёк было, как долго он сдерживался. Как, взывая к остаткам разума, пытался совладать с этим порывом. И это его она назвала хладнокровным? А сейчас он просто не мог оторваться от неё. Его широкие ладони судорожно блуждали по её телу, поглаживая от плеч до ягодиц. Это было безумием, и он прекратил сопротивляться, потому что понял вдруг: она ни за что не пойдёт ему навстречу первой. Она просто не поймёт, что нужно делать. Это был последний способ показать ей, что она нужна ему, несмотря на всё его сумасбродство.

– Я хочу тебя! – произнёс он ей прямо в рот. – Раскрой губы для меня! Да, да, вот так!

Он даже не заметил, как она испугалась этого внезапного напора, потому что едва успевала отвечать на его ласки. Когда он застонал между поцелуями, у неё подкосились ноги, и Томасу пришлось ещё крепче прижать её к себе. Его язык коснулся её губ, проник внутрь, и это было горячо, влажно и сладко. Так сладко, как он даже мечтать не мог.

Амелия дёрнулась было прочь, но некуда было деваться от его сильных рук. Его губы вновь отыскали её уста, и она впустила его в себя с шумным вдохом. Когда Томас попытался повыше задрать её юбку, она всё поняла, наконец, и словно очнулась от стойкого дурмана. Видимо, именно в тот момент он осознал, что она была напугана, и отпустил. Однако через пару мгновений поймал её за талию и притянул к себе. Когда он заговорил, его голос дрожал, и дыхание было неровным, рваным:

– От женщин в нас, мужчинах, все пороки… О, я даже не помню, откуда эта строка! Когда я сказал, что из-за тебя утратил контроль и потерял голову, я не собирался обвинять тебя. Если это прозвучало так, то прости! Прости меня, Амелия! Хотел бы я быть для тебя лучшим мужем… или лучшим пиратом, если хочешь, но повсюду меня ждали неудачи! Я пугаю тебя? Прошу, не бойся, я не собираюсь причинять тебе боль, я лишь хотел… Сам не знаю, чего именно… Но я всегда хотел тебя, слышишь?! Тебя одну, и в этом вся правда… Помнишь нашу встречу в церкви? Я обещал, что, как только мы оба окажемся на галеоне, ты будешь моей, и я уже не отпущу тебя… Вот и здесь я подвёл нас обоих! Мы так много времени упустили!

Затем он поцеловал её. Долго, томно, то отстраняясь, то снова припадая к её влажным губам, воображая себе поцелуи менее целомудренные, чем эти.

– Можешь делать, что хочешь! Кричи, ругайся! И бей меня! Любой нож на этом столе – он твой! – Стерлинг взглянул в её удивлённые глаза и прижался лбом к её лбу. – Всё равно больнее, чем твой побег, ничего быть не может. Амелия! Мои пороки, как инфекция, уничтожают те чувства, что мы испытывали друг к другу с самой первой встречи. Нет, нет! Не качай головой! Разве я не прав? Я обещал спасти тебя, сделать сильной и собрать воедино твоё разбитое сердце… но я проиграл!

В его глазах читалось отчаяние, а на лице отразилась такая мучительная агония, что Амелии почудилось – она снова видит Диомара, но лицо его почемуто принадлежало Томасу Стерлингу. Она всхлипнула, зажмурилась и снова взглянула на него. Если бы его руки не держали её сейчас, она свалилась бы на роскошный персидский ковёр от потрясения. Только теперь она заметила, как пальцы цепко держатся за рубашку у него на груди, и как дико бьётся её собственное сердце.

– Да, я хотела уйти, – прошептала она в дюйме от его лица, когда он наклонился. – Но, кажется, у меня больше нет на это сил. И я проиграла.

Тогда Томас засмеялся, болезненно и хрипло, почти безобразно, а после вдруг разомкнул объятья и сделал два шага прочь. Если бы он не дрожал от желания и не суетился, то был бы куда расторопнее, и всё-таки ему удалось снять с себя рубашку и отбросить в сторону. Взявшись за пряжку на брюках, он упрямо взглянул Амелии в глаза и, проследив за её реакцией, за пару мгновений выдернул ремень.

Ей хотелось удивиться вслух и просто спросить, что именно он собирался делать, но вид его обнажённого торса заставил её задержать дыхание и замереть. Амелия вспомнила, как тогда, в детстве, увидела его без одежды, и что при этом испытала. Сейчас ощущения были гораздо острее, они жалили её изнутри, словно сотни игл, и она в полной мере признала себя проигравшей. Он был совершенством, к которому она так долго стремилась и бессознательно тянулась, со всеми пороками и непостоянством его характера, она всё ещё любила его. Она принадлежала ему и, более того, сама хотела этого.

Она едва не высказала вслух мысль о том, как он был красив. И что там Александр Македонский и все его древнегреческие образы, которыми она когдато так восхищалась, посещая вместе с дядей богатые галереи? Никто не мог сравниться с её мужем, в её глазах никто не мог быть настолько чувственным и страстным.

Когда Стерлинг приблизился к ней, медленно и грациозно, будто великолепный стройный хищник, она не смогла отвести глаз. Наверное, именно в эту минуту Амелия в полной мере ощутила собственное поражение. А затем его горячую ладонь на своей щеке. Рука скользнула ниже. Пальцы вели по изгибам её шеи, к плечам и ключицам, и задержались у самого выреза платья.

– Позволь мне раздеть тебя, – послышался над нею его бархатный голос. Амелия ненадолго прикрыла глаза.

Пусть даже поздно, но капитан, наконец, исполнил своё обещание.


Глава 29. Узы Гименея

Она не видела его, но слышала неторопливые шаги за спиной и шелест одежд. Затем что-то плавно соскользнуло на ковёр. Его рубашка. Но Амелия продолжала смотреть перед собой, смирно стоя на месте. Сердце билось так часто, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Когда сильная мужская рука легла ей на затылок, а пальцы слегка потрепали короткие волосы, скользнув ниже, и легли на шею, девушка шумно выдохнула. Затем он просто развязал ленты её платья.

Как это было волнительно! Не видеть его, но чувствовать, что он рядом. В первый раз она тоже ничего не видела, однако тогда, по его собственной жестокой воле, это едва ли происходило обоюдно. Стоило бы злиться за произошедшее, но она не могла. Она оказалась слабой перед его чарами.

Позади послышался краткий смешок. Он забавлялся её смущением? Ей хотелось упрекнуть его, только вот не вышло. Когда Томас возник перед нею, Амелия взглянула ему в лицо, и слова застыли на её губах. Взгляд скользнул ниже. Тело его было смуглым и без одежды казалось большим и мускулистым, хотя на корабле нашлись бы парни куда внушительнее, чем их капитан. Амелия посмотрела на уродливый шрам, оставшийся после её удара, и с сожалением прикоснулась к нему кончиками пальцев. Показалось, что Томас вздрогнул, словно стремился отпрянуть от этого обжигающего касания, но более не шелохнулся. Его мышцы были напряжены, а кожа пылала, и Амелия догадывалась, почему.

Разглядев его получше, она отметила несколько глубоких заживших царапин на широкой груди, покрытой редкими светлыми волосами, и внезапный порыв заставил её прикоснуться ладонью к его коже. Она мгновенно скользнула ниже и замерла у самого пояса брюк.

Их взгляды снова встретились, и на этот раз Томас едва заметно улыбался, отчего показался ей ещё красивее. Амелии хотелось сказать об этом вслух, но она не осмелилась.

– Ты столь нетерпелива, моя маленькая баронесса, – сказал он, смеясь. – Так торопишься нагнать упущенное время…

– Я же говорила, что ты порочен и жесток, – голос её прозвучал приглушённо и тихо, словно она говорила сама с собой. – И ты снова насмехаешься надо мной.

– И в мыслях не было! Помнится, в детстве ты была смелой и любопытной девчонкой, и была открыта всему новому.

– И я сама поцеловала тебя…

Её руки легли ему на плечи, и, ведомая некой силой и заворожённая его притягательным голосом, она потянулась к нему. Амелия взглянула в лицо мужа, её веки были полуприкрыты, и всё, что ранее казалось таким важным и значимым, растворилось в одном единственном мгновении, когда переплелись пришлое и настоящее. Его губы были в дюйме от её уст, когда сквозь томительное забвение она услышала, как он произнёс сладким шёпотом:

– Да, ты поцеловала меня. И мне пришлось прыгнуть с той чёртовой скалы, потому что я захотел тебя и едва смог удержаться. Ты даже не заметила, а я хотел взять тебя прямо там, на голой земле, под палящим солнцем… Что было бы, останься я тогда рядом?

Но когда его губы властно коснулись её, никакие слова, никакие воспоминания не могли потревожить этот момент. В одно мгновение Амелия прижалась к нему – горячему и твёрдому телу – крепко обняла обнажённые плечи и впустила в себя. Ничего вокруг не осталось, только он и его поцелуи, горячие и прерывистые, потому что он тяжело дышал и пытался одновременно раздеть её, не отрываясь от её губ.

Какой же сладкой показалась ей эта драгоценная минута! Когда он взял контроль в свои руки, Амелия внезапно ощутила, словно оказалась там, где должна быть. Словно она оказалась дома. «Со мной что-то происходит, и я определённо схожу с ума! – подумала она внезапно. – Но, Господи, умоляю, пусть он меня не отпускает!»

Каким-то образом Томас уже почти раздел её до пояса, а нижнюю сорочку просто рванул, вцепившись в ворот, отчего Амелия ахнула и, не устояв, упала прямо ему в руки.

– Доверься мне! – сказал он на выдохе. – Останься со мной, о большем я и не прошу.

Она смогла только кивнуть в ответ, а затем он вдруг встал перед нею на колени, продолжая раздевать, буквально сдёргивая с неё юбки, так что Амелии пришлось держаться за ближайший комод, чтобы не упасть. Так внезапно пропали куда-то его собранность и рассудительность, но она больше этого не боялась. Томас замер, когда на ней остались лишь тонкие белые чулки, затем поднялся, тяжело дыша и строго глядя девушке в лицо, и потянул её к своей постели. Где-то на задворках сознания она услышала, как он велел ей сесть, и, оказавшись на широкой капитанской койке, заправленной чистым бельём бежевых оттенков, Амелия, наконец, в полной мере осознала, что вскоре должно было случиться.